— Только ты один. Мы подождём, — прозвучало-«осозналось» в голове.
— Так, задача номер «раз», — сказал я Алисе, едва унялось заполошное с бега дыхание. Она снова вздрогнула. Ну да, батя обычно начинал обозначать фронт работ именно этой фразой.
— Осмотреть дом, навести порядок. Справишься?
— Да. Только я одна боюсь заходить, — ответила она. Логично, я бы на её месте тоже не рвался в чужую избу с мутными тёмными стёклами и дверью, висевшей, кажется, на одной петле.
— Айда! — я пошёл первым. Ну а как ещё?
Внутри дом был точно таким же, с крытым двором, с совершенно аналогичной планировкой. Только жутко запущенный. Воды в рукомойнике не было. Печку, судя по всему, не белили несколько лет. И когда топили последний раз — я бы не рискнул догадываться. Посреди кухни лежала на боку табуретка. Рядом с ней — обычная эмалированная кружка. Вокруг неё и в ней — чаинки. Давно засохшие.
Из горшков в кухне и горнице свешивали жёлтые сухие листья и ветки какие-то комнатные цветы. Я из них знал только столетник и спатифиллум, который ещё называли «женское счастье». В бабушкиной квартире, где после ремонта мы жили с бывшей, он колосился так, что Катя всегда самодовольно улыбалась, проходя мимо. Я этим едва ли не гордился, приписывая её счастье в свои заслуги. Дурак. То, что свисало из горшков здесь, не было ни столетником, ни «счастьем». Возле кровати стоял какой-то таз с неприятными, давно засохшими остатками не хотелось даже думать чего именно.
В комнатку слева, такую же, в какой я ночевал у дяди Мити, дверной проём закрывали шторки. Вместо смородины на них были вишни, крупные, спелые, почти чёрные. Ткань я сдвигал с опаской, проследив, чтобы Алиса не смотрела. Она как раз на кухне что-то разглядывала, не трогая, впрочем, руками. Молодец.
Комнатёнка была пуста. Отлегло. Вот только мумии отца Сергия мне тут и не хватало, конечно. С потолка так же, как и у Алексеича, свисали веники сушёных трав. Судя по цвету — висели они тут не первый год. И не второй.
Вернувшись в горницу, я поднял с пола таз, а от печки захватил два ведра.
— Я сейчас, воды наберу, — сказал сестре. Она молча кивнула в ответ, глядя на раскрытые створки посудной полки.
Таз залил водой и оставил отмокать. Вёдра протёр на скорую руку травой — благо, тут её везде было море. Одно поставил на печь, из второго часть вылил в рукомойник.
— Лис, я печку сейчас затоплю и пойду смотреть остальные постройки. Вы оставайтесь тут. Найдёшь, чем заняться? — тюкая рассохшимся топориком по полену, спросил я у сестры, не поднимая головы.
— Конечно. А пылесос… хотя откуда тут пылесос. Подмету пока да полы помою. А… — начала было она, но я перебил:
— Вещи с машины позже принесу, и с едой потом решим. Пока не это главное, — она снова кивнула.
Открыв все окна и убедившись, что печка гаснуть не планировала, я вышел на улицу. Шаркающие звуки из дома подтвердили, что сестра приступила к выполнению плана. Повезло — он у неё хотя бы уже был.
Прежде, чем лезть в амбар, я набрал ещё пару вёдер воды, что нашлись в сенях. Прислонился к двери, приналёг — бестолку. Наружу открывается. Ручки нет, подцепить особо тоже не за что. У Алексеича на ней был засов в широких ушках, такой, из доски-«сороковки» сделанный. Он уходил в паз в стене, и в ту дверь можно было, наверное, на машине въезжать — не открылась бы. А стоило снять засов — распахивалась сама, потому что, видимо, чуть под уклоном висела. Тут же, судя по тому, что удалось разглядеть в щели, изнутри был обычный деревенский замок типа «крючок из проволоки». Отломав прутик сухой полыни, что торчал рядом, и протащив через сжатый кулак, сломав листья и мелкие веточки, я со второго раза подцепил и скинул его.
Осмотреться вышло не сразу. Как и тогда, у дяди Мити, сперва глаза «выключились» из-за резкого перехода со света в темноту. Поморгав, стало полегче. Та же конструкция из шести ярусов, на самой вершине которой торчал совсем уж хилый прутик. Один. Без единого листика или веточки. Рассохшиеся «этажи» башни-постамента были покрыты трещинами. Памятуя о полу в амбаре Дуба, глянул под ноги. Ближе к центру в древесину был утоплен зуб, кривой, тонкий и длинный, похожий на змеиный. Подальше — настоящий меч, слишком большой для одной руки. Хвостовик ручки был сделан в форме птичьей лапы — расходился на конце натрое. Я словно нарочно осматривался медленно, будто зная, что вот-вот увижу что-то такое, чего и сам не хотел бы, и другим не пожелал. И не ошибся.
Это было похоже не то на старую птичью клетку, не то на какой-то плетёный абажур. А ещё на вершу, какими в старину рыбу ловили. И на саркофаг для мумии тоже немного было похоже. В первую очередь — головой мумии, что торчала с одной стороны.
Глава 15Старики-разбойники
Я замер. Не то, чтобы до этого плясал по амбару «ча-ча-ча», но тут прямо вообще как примёрз. Из плетёного короба торчала голова седого старика в больших сильных очках с толстой коричневой оправой. Одна дужка, та, что я видел впотьмах, была заботливо замотана синей изолентой. Такая же удерживающая чудо-повязка, спасающая любой прибор или предмет при непредвиденных обстоятельствах, была на переносице, между стёклами. Очки явно тоже были пожившие.
Мне вспомнилось слово «корзинь», прочитанное когда-то давно в какой-то хорошей книге. Там так назывался плетёный древний прообраз гроба-домовины. В нём раньше хоронили. То, что было вокруг тела старика, очень походило на этот термин. Темень, странный алтарь странного Дерева, плетёный гроб и мумия в нём. Это я удачно зашёл… Но тут стало совсем не до смеха. Хотя и было-то не до него, если честно.
У мумии шевельнулась кожа на шее. Можно было бы предположить, что это свет мигнул. Но света в той стороне не было никакого. Под правым ухом, под углом широкой челюсти, под редкой белой бородой дрогнула серовато-жёлтая, будто из старой бумаги, кожа. Точно над сонной артерией.
— Пора, Славка! — еле слышно прошелестел в голове голос Алексеича. И меня отпустило.
Решение о том, что нужно делать, пришло мгновенно. Я в два прыжка долетел до лавки, такой же или очень похожей на ту, что стояла напротив Дуба. Сел, пытаясь вспомнить положение тела дяди Мити. Отставил левую руку и не глядя повёл ей по стене. И пальцы почти сразу зацепились за какую-то рейку, совершенно неразличимую глазом в полумраке. Я потянул её к себе.
Под крышей раздались шелест и скрип. Сверху посыпались какие-то листья, пыль и труха. Лучей света, тех самых, тонких, с палец толщиной, было явно меньше, чем я видел в прошлый раз. Но они были.
Я попробовал покачать рейку вверх-вниз. Один край, дальний от меня, подался, хоть и с натугой. Лучи заскользили наверх, к переводам. Да, внутри амбар был точной копией того, что окружал Дуб. В «солнечном колесе», что образовалось под крышей, явно не хватало «спиц». Оставалось надеяться, что это не будет критичным. Я искренне и очень на это надеялся. Деревяшка под пальцами замерла, будто упершись в какой-то ограничитель. Лучи-спицы закружились под потолком, повторяя уже виденное мной, сливаясь в обод колеса. Подвигав рейку из стороны в сторону без всякого результата, чуть придавил. В стене негромко щёлкнуло — и солнечный круг распался на сектора, которые подняли острые углы к вершине. И оттуда прямо на прутик упал луч света, накрыв два верхних яруса и часть третьего. У Дуба, кажется, третий освещался весь, но уверен я не был.
Пошарив под лавкой, нашёл и банку, точно такую же, только стекло, кажется, было чуть более зеленоватое. Высунув руку в щель двери, зачерпнул воды из ведра, похвалив себя, что решил оставить его прямо у входа. А вот одноразовых хирургических лезвий не нашлось. Обнаружился нож, старый, как и всё, что я успел увидеть в доме. Кажется, такие раньше называли «садовый» — бакелитовая ручка, формой напоминавшая маленький баклажан, и толстое лезвие, загнутое внутрь, как клюв хищной птицы. Или коготь зверя. И, судя по сточенному лезвию, хозяин клюва или когтя был очень старым. Мне вдруг показалось, что время к этому месту перестало иметь отношение давным-давно. При этом я остро чувствовал каждую его секунду. И странные эмоции. Словно смертельно уставшее много лет назад Дерево принимало солнечный свет нехотя, через силу. Напоминая себе, что это не для него, а для последнего и единственного старого друга-стража, который до сих пор почему-то отказывался умирать. Но чтобы подтвердить предположение, надо было понять его язык. Речь. Для этого оно должно было принять меня. В этом оставались сомнения.
Но мысль я додумывал уже на ходу, огибая многоярусную конструкцию по часовой стрелке. Наконец, нашлось нужное углубление. Чиркнув по подушечке на левой ладони, где-то под мизинцем, убедился в том, что нож был заточен на славу. Боли почти не было, зато кровь потекла щедро, от души. Вода в банке окрасилась почти сразу. Прижав порез к губам, я осторожно вылил всё в сухой «рот», который неизвестно сколько времени не видел воды. А всё Дерево — света. Интересно, их в этих случаях «кормить» тоже надо дозированно, как людей после долгой голодовки?
Привалившись к стене за лавкой и замотав ладонь какой-то найденной внизу тряпкой, вроде бы даже чистой, я стал ждать. Время текло медленно. Кажется, даже стрелка над циферблатом ползла гораздо ленивее обычного. Минуты шли, но ничего не происходило. Пропали куда-то все до единой мысли. Я просто ждал.
— Помолчать пришёл? — мысль, «прозвучавшая» недовольным тоном, если такое бывает, заставила вздрогнуть. — Ну, посидим, чего не посидеть-то?
Не было никаких откровений, видений или прозрений, ни исторических, ни естественно-научных. Древо просто обозначило, что пока живо. И может «говорить». Но не горит желанием.
— Здравствуй, Осина. Дуб поклон передавал, — мои мысли звучали осторожно. И решительно по-идиотски.
— Передал уж. За свет, воду и кровь спасибо. Зря, конечно, но благодарю. Зачем пришёл? — общительным и доброжелательным собеседник не казался.