мнадцать — ты с одной стороны взрослый и несказанно самостоятельный, ответственный и продуманный. А с другой — ничего не мешает бесплатно столоваться у мамы с папой и в их дела погружаться исключительно по настоятельной просьбе. Когда на горизонте в пределах прямой, хоть и мутноватой, видимости маячит полтинник — ты уже со всех сторон взрослый. И должен думать о семье, родителях, любовнице, начальнике, любовнице начальника, проктологе, стоматологе и ещё чёртовой куче таких вещей, о которых я в свои восемнадцать и знать не знал. И в тот день я перестал задаваться риторическим вопросом о том, какая же беда гонит из дому взрослых мужиков ночью на мороз на зимнюю рыбалку. Потому что понял — какая. Вернее, какие.
Сегодня было как-то совсем по-другому. Лина, оказавшаяся Ангелиной, для друзей — Энджи, рассказывала про детство, школу и универ в Брянске и каждое лето — здесь, в Осиновых Двориках у бабушки с дедом. Про то, что на это озеро ходит лет с двенадцати. Про деревенские байки о том, что лесник — колдун и леший. И что скоро пойдут грибы, а здесь в округе лисичек — хоть косой коси.
Я согласно кивал и в нужных местах поддакивал, иногда задавая наводящие вопросы, сообразные моменту. Лепестки невысокого пламени танцевали в ночных безветрии и тишине в своём ритме, гораздо быстрее того, в котором стучало моё успокоившееся сердце. Когда ушла физиология, со значением бросив через плечо: «Если что — я рядом, только свистни. Ну, ты понимаешь, о чём я».
Лина говорила тихо, но слышно было хорошо. У воды и днём звуки разносятся лучше, а уж в кромешных темноте и безмолвии — тем более. Когда край неба над лесом напротив нас стал краснеть, розоветь и золотиться, мы трепались, как старые знакомые или даже друзья. Смеялись негромко над шутками друг друга, тут же вспоминая и рассказывая что-то своё. Да, так хорошо и легко мне давно не было. Прямых аналогий не находилось, но, пожалуй, подобного я вообще никогда не чувствовал.
— Тебя проводить? — спросил я, когда Солнце показало над деревьями верхний краешек своей короны. И, наверное, сам бы не смог себе честно сказать, какого ответа ждал больше.
— Неа, не надо. Тут тропка прямая и одна всего, не заблужусь. А ты бабушку напугаешь, а Машке станешь таким подарочным поводом меня изводить — подумать страшно, — она забавно зажмурилась.
— Не переживают они за тебя? Всю ночь где-то пробыла, — кажется, я просто не хотел её отпускать. Поэтому и блистал неоригинальными и несвоевременными вопросами.
— А они привыкли давно, что я, как с Машкой полаемся, могу дня два не приходить. Соседи, сеновал, да и до города на автобусе не так далеко. А от постоянных звонков с вопросами «ты где и когда будешь?» я их уже отучила. Да и телефон мой прямо посреди стола на кухне лежит. — Странная. Интересная. И не поймёшь сразу, чего больше.
— Ты если в деревне будешь — наш дом по левую руку второй будет, это от Хацуни если заезжать. Синий, с белыми наличниками. Я наличники сама красила в прошлом году! — смотреть без улыбки на неё, вскинувшую нос, было невозможно. Веснушки, которых не было заметно раньше, делали её чем-то похожей на Пеппи Длинныйчулок из детской книги. Про страшно одинокую девочку с кучей тревожных диагнозов. Эта же была какая-то близкая, тёплая, милая. «Родная» думать не хотелось, будто авторские права на это прилагательное пока были у другого человека. Но сроки уже подходили к концу.
Энджи с детским изумлением следила за тем, как из воды показывается серебристое полотно «телевизора», плещущее во все стороны брызгами и шевелящее десятками хвостов. И каждую выпадавшую назад в воду рыбку провожала разочарованным криком азартного рыбака. Я понял, что над водой рамку не подниму — полна коробочка — и подтянул добычу на берег по дну.
Мелких отпускали обратно сразу же. Брали только крупняк, но всё равно оказалось прилично. Со вторым «телевизором» история повторилась, и Лина только что не подпрыгивала, хлопая в ладоши, радуясь улову. Просто так хлопала, стоя на месте.
Даже без мелочи улов оказался завидным. Горбатые нарядно-полосатые окуни с яркими красными плавниками, уже золотящиеся без всякой обжарки караси, жирные, с мою ладонь, но помельче окушков. И полтора десятка скользких и неприметных, как подводные диверсанты, линей. Энджи сморщила носик, сказав, что этих не любит — они тиной пахнут. А вот когда удавалось у соседей разжиться окунями или карасями — бабушка так вкусно жарила их в печке, что пальчики оближешь! А красные плавники особенно вкусные, если хрустеть ими, пока ещё горячие. Тут у меня никаких возражений не возникло — так я и сам любил. На две длинных крепких ветки с соседней ивы нацеплял ей и тех, и других — и золотых, и полосатых. По нежаркому пока утреннему лесу точно донесёт. Ещё на двух толстых прутиках, продетых под жабры, устроилась и моя доля, побольше. И ольховых веток сразу наре́зал — возле плетня как-то не вспоминалось ни тёмных листьев, похожих на мелкие берёзовые, ни чёрных мелких сухих шишечек ольхи.
К западному берегу шли, со смехом вспоминая ночное знакомство, с которого прошло примерно полжизни, судя по ощущениям. И неполных восемь часов, если верить стрелкам на запястье. Лина забавно показала мою деревянную походку, с которой я отошёл от её одежды, и то, в какой позе, прикрывшись руками, она выходила из воды, думая лишь о том, как бы сбежать поскорее.
— Веришь, нет — едва прямо так, голяком, не маханула в лес! — она как-то необъяснимо сочетала простонародные обороты со вполне светскими. Филологическое образование давало о себе знать, но и происхождение никуда не девалось.
Над тремя битком набитыми ловушками пришлось поломать голову. Энджи наотрез отказалась брать «этих страшилищ, зелёных подводных пауков». А я на такие объёмы не рассчитывал. И такси сюда не вызвать, чтоб забросить всё в багажник. Поэтому мелкие живчики, щелкавшие клешнями и бившие хвостами, посыпались обратно, благодаря своего рачьего Бога. Крупных, тех, которым обратный билет жаба подписать отказалась наотрез, набралось где-то на полтора ведра. Логистика вырисовывалась такая: палка-коромысло, на неё с каждой стороны по раколовке и кукану. Донесу, куда я денусь. Всяко полегче, чем мешки-баулы-наволочки из Нивы домой переть.
Половина Солнца хитро поглядывала на нас над деревьями. Птицы начинали переговариваться громче, выясняя друг у друга — кто это тут нарисовался, возле их озера, за ночь? Над водой летали стрекозы: обычные, похожие на глазастые маленькие военные вертолёты в защитной раскраске, и редкие, голубоватые, с большими крыльями. Тёмно-синими, а не привычно-прозрачными. И это было явно приветом от Вселенной, тем самым знаком, после которого следующих можно уже не ждать. Потому что этот вид стрекоз, с синими крыльями, назывался, как мне когда-то давно сообщила Википедия, «красотка-девушка». Тогда, прочитав об этом, я удивился. Сейчас, вспомнив — тем более.
Прощаясь, Энджи встала на цыпочки, и чмокнула меня в щёку. Ближе к губам, чем к уху. Случайно, наверное.
— Ты, судя по ведру раков, в город за пивом рванёшь? Заезжай на обратном пути в гости. Хотя нет, давай лучше тут же встретимся вечером? Я так здорово у костра, кажется, тыщу лет не сидела, последний раз в школе ещё, когда папка живой был.
— Хорошо. В девять?
— Давай. На этот раз постараюсь не забыть купальник, — она улыбнулась и через несколько шагов уже скрылась за деревьями.
А я еще пару минут стоял, глядя ей вслед, улыбаясь, как дурак. Пока не удалось сфокусировать глаза на зависшей прямо передо мной стрекозе с большими тёмно-синими крыльями. Девушке-красотке.
Глава 20Откуда не ждали
Глаза Алисы, смотревшие на меня, ввалившегося во двор, увешанного рыбой, как новогодняя елка, стоили дорогого. Павлик, копошившийся в траве рядом с лавкой, на которой сидела мама, сразу сунулся к сеткам с большими зелёными медленно шевелящимися раками. Но я успел отдёрнуть коромысло повыше в самый последний момент. А потом показал ему, как клешня легко перекусывает прутик от метлы. И попробовал объяснить Речью что-то вроде: «Нельзя! Кусачий. Больно!». Судя по тому, как он прямо на попе пополз спиной назад от опасных зверей — получилось убедительно и доходчиво.
— Лис, выбери, какие больше нравятся. Варить — жарить, как сама решишь. Деда не сегодня — завтра домой принесём, ему ушицы похлебать будет самое то, что доктор прописал, — сестра кивала, не сводя глаз с улова. — Вот таких не трогай, их я коптиться поставлю, видал, вроде бы, что-то похожее на коптильню в сарае.
— А с остальными что делать? — уточнила Алиса. Даже если планировать два ведра ухи — всё равно оставалось.
— Оставь так. Вернусь — засолю или в морозилку спущу, — махнул я, уже спеша к амбару. Чуть завтрак не прогулял.
Киса и Ося, вернее, старики-разбойники, встретили меня приветливо и тут же засыпали вопросами про рыбалку. Дед Сергий явно был в ней дока, поэтому интересовался профессионально. Древо слушало больше за компанию. То, что сетки бросал прямо с дерева, Хранитель оценил сугубо положительно, намекнув, что та берёза неспроста выросла именно под таким неожиданным углом, и, вроде как, он чуть ли не лично к этому руку приложил.
За выпущенную обратно подводную мелочь даже похвалил. Да, осознанное потребление появилось тоже не вдруг и не на пустом месте. Мне и самому всегда казалось, что брать больше, чем надо — редкая глупость.
Под столбом яркого света, казавшегося сегодня ещё шире, чем вчера вечером, нежился верхний живой побег Осины. Он стал шире и выше, на нём показались два новых ростка с почками. Скоро, наверное, и листики пойдут. Я поймал себя на мысли о том, что за возрождением дерева смотрел с восхищением и гордостью. Как-никак, сам помог.
Про ночную встречу не то, что рассказывать не стал — старался даже не думать. Но с этими двумя матёрыми прокурорами с астрономическим стажем играть в такие игры мне было явно рано. Вернее, играть-то — запросто, а вот выиграть — без шансов.