А следующую ночь ты встречаешь в крепости. На кровати вместо перины и шелкового белья мешок, набитый сеном, хорошо - без блох, окно забрано решеткой, зачарованной на любую стихийную магию, в него смотрит слегка похудевшая луна, а на улице опять дождь.
И где тут перемены к лучшему? Разве что - в эту ночь ты точно выспишься.
Эшери дернул с койки мешок, взял его за перевязанную горловину, слегка встряхнул и кинул в угол, который показался чистым. Относительно, конечно. Почистить магией не составило бы никакого труда, но пока еще никто не придумал способа колдовать в антимагическом браслете.
Герцог с размаху бросил свое тело на самую середину мешка, который послушно принял форму довольно уютного кресла. Если объективно - так и поудобнее тех, которые стоят в гостиной замка. Сделать там, что ли, перестановку? А что, идея богатая. Лоре должно понравиться. А шокировать местное общество сильнее он уже вряд ли сможет.
Или он себя недооценивает?
Помнится, совсем недавно, после виселицы в бальном зале, все говорили что дальше уже некуда. А он взял - и угодил в собственную крепость. Бал, однозначно, переплюнул. Что дальше?
...А дальше открылась дверь, без скрипа и без запредельных усилий - и в камере появился Волк. Монтрез про себя порадовался - все же не зря он в свое время зачаровал эту дверь, на совесть. Больше десяти лет прошло, а заклинание все еще держалось и даже злее стало, на "вопящие" петли жаловался весь гарнизон.
Он строго запретил их смазывать, но заметил по потекам на досках, что пару раз, а, может, и больше, его ослушались. А толку? Все равно ушераздирающий скрип был слышен аж на улице... Зато теперь никто не догадывался, что у него гость. По легенде, Волк сейчас мирно выпивал с капитаном, после того, как посмотрел приболевшего солдата.
Увидев герцога в "кресле" друг и вассал слегка расширил глаза, ему тоже понравилось. Быть в Пьесте новой моде.
- Извини, что не приветствую, - Эшери усмехнулся, - я теперь что стою, что лежу - все равно сижу.
На столе появился очень простой ужин. Вкусы милорда совпадали со вкусами четвертьоборотня и были, откровенно, плебейскими: оба любили наваристую похлебку с коркой хлеба, густо натертой чесноком, любую кашу, лишь бы с мясом или, хотя бы, с брынзой и рыбу, запеченную в глине. Удивительного здесь не было, к чему приучили в детстве - то и любим всю жизнь, а детство обоих пареньков было довольно суровым.
Кого это волновало? Да никого. На балах и приемах можно было поковырять двузубой серебряной вилкой грудки перепелов в мускатном соусе и отодвинуть, сделав вид, что такой-то ерундой каждый день дома объедался. А когда тебя никто не видит, кроме совсем своих - зачем издеваться над вкусовыми рецепторами?
- Вытащить тебя тихо не получается. - доложил Волк, - Если бы здесь были только твои - разговора нет, но эти из столицы. Личная гвардия Его Святости Сая.
- О как! - удивился Эшери, - капюшон изволил прибыть сам. Хм... А разве шпионаж - не светское преступление, причем здесь Храм?
- Шпионаж в пользу еретиков, - поправил Волк, - Сай это подал так. Так что выбор у тебя между костром за ересь и веревкой за измену. Что ты предпочитаешь?
- Прямо не знаю... все такое вкусное.
Места на мешке вполне хватило двоим.
- Ключ от браслета будет. Но Пеше сказал - не золото. Услуга.
- Обойдется, жадная креветка. Еще я у ночных братьев в должниках не ходил и услугами не расплачивался.
- О тебе речь не шла. Долг либо я, либо Обжора примем, с нас много не возьмешь.
- Не вздумайте, запрещаю, как сеньор. Эта дорожка в один конец...
- Вывернулись бы, - возразил Волк.
- И так вывернемся. Или ты во мне сомневаешься? - Зеленые глаза лукаво сощурились.
- Ни на миг, - мотнул головой вассал, - Верю, как всем богам разом. Просто с ключом верил бы еще крепче. Эшери, может быть, все же, послать гонца императору?
- Забудь об этом прямо сейчас, - мотнул золотой гривой Монтрез, - Только Его Величества мне тут и не хватало для полного и всеобъемлющего верноподданного счастья. А то тут без него бардака мало. Подумай сам: я на своей земле. И здесь всего два полка и дюжина обнаглевших долгополых. Если я, вместо того, чтобы построить их в шеренгу и показательно выпороть, кинусь к императору с воплем: "мамочка, спаси"... ну, тогда, может быть, в идее Протектората есть рациональное зерно?
- Мне не нравится, что опять твоя голова на кону, - признался Волк.
- Договорились, - покладисто кивнул герцог, - в следующий раз поменяемся. Ты будешь сидеть в камере, а я - тебе паек носить.
Кавенди догадывался, что устроить публичный суд над герцогом Монтрезом, и не где-нибудь в Аверсуме, а прямо в сердце его собственных земель так себе идея. И даже рискнул намекнуть об этом одному из приближенных Его Святости, Сая - но получил в ответ лишь отеческое пожелание не лезть не в свое дело.
В чем-то храмовник был прав. Все, что было у Кавенди - смутные предчувствия. Ни имен, ни адресов, ни планов гипотетических "заговорщиков"... Ломиться к Его Святости с заявлением, что эмиссару "как-то не по себе"?
Не смотря на огромную власть, которую давала ему должность, жрецов толстяк побаивался, и даже не стыдился этого. Было бы странно не бояться тех, кто может любое твое слово объявить "хулой на храм" и отправить сначала в пыточную, а потом и на каторгу. С "урезанным" языком и позорным клеймом на лбу.
Еще больше пугало толстяка право жрецов судить не только за поступки или слова, но и за "не благие намерения". То есть: ты еще ничего не совершил, только подумал - и получай в обе руки статью: "Об умыслах, направленных против Храма". Десять лет каторги, между прочим - а на императорских галерах больше пяти лет не жили, не выдерживали. Да и не в его возрасте весло осваивать.
Но чем дольше стучали топоры под окнами, чем выше поднимался помост для судей, чем шире выстраивались на площади ряды сначала кресел с навесами, потом кресел без навесов, а потом просто скамеек - тем больше Кавенди мрачнел.
Последней каплей стал здоровенный, грубо обтесанный столб. Чтобы установить его прямо на площади, пришлось выворотить несколько камней. Прямо к нему подвезли и сгрузили две телеги дров.
Что за демоны вынесли эмиссара из отведенной ему комнаты и погнали на третий этаж ратуши, где разместился со свитой Его Святость, толстяк не сказал бы и сам. Точно - не совесть. И не милосердие. И не жажда справедливости - Кавенди по-прежнему был уверен, что прав в своих подозрениях на счет Монтреза, но...
Костер - это уж как-то слишком. Сначала должно быть беспристрастное следствие, затем суд лордов, допрос на амулете истины. Приговор должен утвердить Его Императорское Величество и - дать возможность грешнику испросить помилования. Как минимум - веревку на закате!
То, что творил Его Святость, было больше всего похоже на личную месть. Очень торопливую месть. В Атре сгорел его брат. Это, конечно, не могло влиять на суд Храма... Но, кажется, все же, влияло.
Эмиссару повезло, все три линии обороны он прошел как хорошо разогретый нож кусок сливочного масла, его должность оказывала на охрану прямо-таки магическое действие. А последний рубеж, секретарь Его Святости, отлучился. То ли по важным храмовым делам, то ли просто до ветру. Со служителями тоже случается, время от времени.
В этот раз - очень вовремя.
Сай был один. Он сидел за массивным двухтумбовым столом из красного дуба и, похоже, правил свою речь, которую секретарь подготовил для суда. Острым зрением Его Святость похвастаться не мог, целители разводили руками и секретарь просто старался писать покрупнее.
Кавенди с трех шагов разглядел, что бумага вся исчеркана вдоль, поперек и даже по диагонали. Слова "тяжкое преступление против Храма" были зачеркнуты, сверху написано: "бесчеловечное", снова зачеркнуто, исправлено на "омерзительно бесчеловечное" и снова зачеркнуто. Речь пестрела вставками вроде: "гнева Небес" и "крови мучеников, вопиющих..."
- Благословите, Ваша Святость, - произнес Кавенди и со вздохом опустился на колени. Вздыхал он не о грехах, а о том, как трудно будет вставать - отяжелевшее тело и суставы, с возрастом потерявшие гибкость, были источником непрерывного огорчения. Но в этот раз толстяк поднялся неожиданно легко. Даже плечо, потянутое в схватке с пиратами, не ныло. Компрессы и мази, которыми щедро поделился пепельноволосый воин-лекарь, и в самом деле были волшебными.
- Какая срочная нужда привела тебя ко мне, сын Неба? - спросил Сай высоким, слегка дребезжащим голосом. - Я немного занят...
Кавенди поднял глаза. Жрец был не стар - моложе него, но бремя служения наложило свой отпечаток: волосы, от природы не слишком густые, обильно поседели и еще больше поредели, отчего стало видно, что уши у святого человека оттопыриваются, шея короткая, а правое плечо чуть-чуть, почти незаметно, но выше левого. Незаметно потому (Кавенди вдруг понял это совершенно отчетливо, словно откровение свыше получил), что хламида у Сая пошита на заказ, и в плечо подложена вставка.
Его Святость немного прихрамывал - тоже из-за этого?
Светло голубые, льдистые глаза уставились на Кавенди с отеческим укором. Похоже, Саю не терпелось вернуться к речи.
- Ваша Святость, я видел на площади столб. И дрова, - начал эмиссар.
- Уже установили? - уточнил жрец, - Славно как! Надо проследить, чтобы работникам дали по три медяшки... Хотя, это не Аверсум, хватит одной.
Кавенди собрался с духом и осторожно попробовал настроение духовного пастыря столицы, как пробуют воду пальцами ноги перед тем, как нырнуть с головой:
- Ваша Святость, не слишком ли это неосторожно? Не лучше ли будет, если суд состоится в Аверсуме и приговор будет исполнен там же? Монтрез - герцог и родственник Его Императорского Величества.
- Вот именно, - резко кивнул Сай, - еретик и сын еретички, виновный в шпионаже в пользу замаранных адом. Да еще и родственник императора, который, скажем прямо - тоже не образец доброго прихожанина и сына Храма. Императрица бросится в ноги, Рамер ей, конечно, уступит - и мерзавец уйдет от расплаты куда-нибудь на галеры в южных портах. Где его дружки с удовольствием организуют ему побег. И что мы получим? Новую банду? Нет, Кавенди, все должно закончится здесь и сейчас. Я в своем праве, никто не посмеет меня остановить. А если и посмеет - то не успеет.