– Есть ли у меня шанс позаимствовать вашу газету?
Стойкий к его животному магнетизму, помощник режиссера нахмурился, и Стивену снова пришлось признаться себе: главная роль в фильме не дает ему автоматически никакой особенной власти.
– На секунду. Пожалуйста.
Помощник режиссера выдохнул через нос, вручил Стивену газету и ушел. Стивен крепко схватил ее обеими лапами.
Как не бывает маленьких ролей, так, предположительно, не бывает и дурной рекламы. И все же здесь налицо была дурная реклама. Фотографии уличной драки знаменитости никогда не выглядят особенно впечатляюще: кажется, что руки молотят бессмысленно, а удары всегда попадают мимо цели. В общем, картина всегда больше напоминает детскую площадку, чем боксерский ринг. И эта фотография не стала исключением. Во многих отношениях это был ничем не выдающийся стандартный снимок, какие появляются в газетах ежедневно: просто еще одна известная личность со стеклянными глазами, мертвецки пьяная, прижатая лицом к груди вышибалы или выбрасываемая из такси, словно тряпичная кукла. Даже при этом было странно видеть классного актера вроде Джоша Харпера на такой фотографии, видеть, что он потерял самообладание и каким-то образом упал с пьедестала двенадцатого места. Меньшая фотография сбоку дополняла историю: Абигейл и Джош выходят из клуба «Гостиная» под дождь, Абигейл закрывает лицо ладонью, Джош благородно стоит перед ней, с красными от вспышки глазами, скалясь и тыча пальцем в одного из папарацци. А потом главное фото: Джош, зависший в воздухе над Бервик-стрит, одна нога в высоком пинке: папарацци в кожаной куртке отлетает назад. «Джош разбушевался» – гласил заголовок.
Джош Харпер, молодая сексапильная суперзвезда кино и театра, прошлой ночью отправился на свидание с прекрасной брюнеткой. Ничего необычного, если не считать того, что дама не была миссис Харпер. Вместо нее выступала Абигейл Эдвардс, звезда популярного детективного телесериала «Саммерс и Сноу». «Я видел их в клубе, они очень тепло и увлеченно беседовали, – сообщил случайный свидетель. – Они выглядели как будто на свидании. Но на выходе из клуба, когда он увидел камеры, то начал прямо-таки с ума сходить. Он ругался и бросался на людей, как дикий зверь».
Внутри костюма дикого зверя Стивен почувствовал, как у него одновременно открылись все потовые поры.
«„Алло! Алло! Алло!“ – начал он кричать, а потом попытался выхватить мою камеру и швырнуть ее на землю, – рассказал нештатный фотограф Терри Дуайер, получивший во время нападения порезы и ушибы. – Он прямо взбесился. Не знаю, почему он так разозлился. Вообще-то, это был просто невинный снимок…»
Стивен бросил газету обратно на стол и сел, подперев лапами голову – настоящую, собственную голову.
Он должен был понимать, что это случится, когда совершал тот анонимный звонок, но он беспечно решил, что Джош уж как-нибудь выпутается, как всегда, что фотографы не удосужатся появиться или фотография окажется слишком невинной для газеты. Но вот оно. О чем он только думал? И что теперь будет с Норой? Что Джош ей скажет? Будет ли она злиться? Конечно же, она разозлится, она будет шокирована, раздавлена, уничтожена – и все это по его вине. Стивен почувствовал себя мелким, злобным и подлым – такого досадливого стыда он не испытывал с самого детства, и костюм делу тоже не помогал.
– Все в порядке? – спросила Сова Оливия, ставя свой полный английский завтрак рядом с ним.
– Что? О, просто один мой знакомый попал в газеты.
– Джош Харпер! Ты знаком с Джошем Харпером? Он твой друг?
– Ну да, вроде того…
– Правда? – Она лишилась дара речи. – Близкий друг?
– Ну, по правде говоря, не близкий…
Она набросилась на газету и восхищенно уставилась в нее:
– Джош, Джош, Джош! Что же ты наделал, гадкий мальчишка?! Да еще с ней!
– Мистер Маккуин? Мы вас ждем сейчас! – прокричал Джефф, режиссер, коренастый мужчина депрессивного вида, явно не любящий животных.
Стивен сунул здоровенный желудь под мышку и пошел через студию, буквально повесив хвост – тот болтался у него между ног.
Первая песня в съемочном плане была его большим сольным номером: «Греби, греби, управляй своей лодочкой». Когда лента задника задвигалась, Стивен, как должно, заулыбался, показывая большие резцы, и принялся качаться взад-вперед с бутафорскими веслами, неся беличью отсебятину для воображаемых детишек, сидящих дома, о том, какая, клянусь хвостом и усами, это тяжелая работа: грести, все время думая о Норе, о том, как она, когда удастся ее увидеть, что он может сделать для компенсации нанесенного им же вреда, – и так бóльшую часть утра. Наконец, прогребя значительное расстояние, он сдал дежурство Сове Оливии, которая должна была исполнять песню про шкворчащие сосиски; почему – объяснению не поддавалось. В последней сессии сегодняшней утренней съемки предполагалось много импровизированной болтовни с местными школьниками, и Стивену следовало собрать все силы, какие только возможно, чтобы угодить полной студии не по годам развитых детей, так что он направился обратно в столовую в надежде хоть чуть-чуть прочистить голову. Клянусь хвостом и усами, он чувствовал себя отвратительно.
Газета по-прежнему лежала там, на столовском столике, открытая на фотографии и теперь заляпанная жирными пальцами. Джош, с искаженным лицом, потным и побелевшим, с красными от фотовспышки глазами, обвиняюще указывал на него со страниц пять и шесть. Еще одна ужасная мысль: что, если Джош не сможет сегодня играть спектакль? Что, если он слиняет, ссылаясь на личные проблемы? Что, если уйдет в какой-нибудь саморазрушительный пьяный загул? Стивена посетило краткое видение сломленного красноглазого Джоша, шатающегося в одних трусах по номеру в анонимном отеле, где содержимое мини-бара вывалено на кровать; Джоша, лежащего без сознания в переполненной ванне, рядом звонит его мобильный, но на него никто не отвечает. Переключение на театр, битком набитый нетерпеливыми журналистами, пишущими о скандале, интересующимися, что случилось с главным героем; он сам, Стивен, стоит в кулисах в костюме Джоша, а огни гаснут; отзывы на следующий день, газеты, пролистываемые перед камерами: «Дублер отсутствующей звезды получает шанс засиять…». Снова переключение на Джоша в гостиничной ванне: его голова медленно погружается под воду…
Стивен сунул лапу в набрюшный карман своего костюма – с точки зрения зоологии неверно, но удобно – и включил мобильный телефон. Тот мгновенно завибрировал в руке, словно живое существо, и Стивен чуть не швырнул его через всю столовую. На экране светилось Норино имя. «Спокойно, – сказал он себе. – Просто держись спокойно, будь милым, постарайся помочь. Это единственное, что ты можешь сделать». Он приложил телефон к уху, удивился, почему ничего не слышит, потом стянул с головы красный меховой капюшон и снова приложил сотовый к уху.
– Стивен? Ты там? – прошептала она тихо и хрипло.
– Привет! – сочувственно сказал он, снимая торчащие зубы и выходя в коридор.
– О господи, ты это видел! Я сразу поняла, что видел: у тебя такая жалостливая нотка в голосе. Тон «бедная Нора». О господи, господи, господи…
– Я только что увидел ее.
– Господи, как я ненавижу это дерьмо, это так унизительно! Этот скользкий гаденыш…
– Я уверен, все было совершенно невинно.
– Хрена с два это было невинно! Джош рассказал мне об этом, этом мелком мудаке. Не сразу, конечно. Он вернулся в два часа ночи, с разбитыми костяшками, и сказал, что на него напали фотографы, – ты можешь поверить? И вот я вытираю ему лоб и нянчусь с его ранами как последняя идиотка, пока в его крошечный мозг не просачивается мысль, что все будет в газетах, и тогда он признался. Я всю ночь не спала, глядя, как он бубнит, заламывая руки, все эти жалкие извинения.
– Это, наверное, было…
– Это было ужасно, самое худшее в моей жизни – просто длинная, ужасная, отвратительная, бесконечная ссора: крики, вопли, часами подряд, и в конце концов швыряние вещами…
– Он там?
– Нет, сейчас свалил. Веришь ли, в какой-то момент он пытался втереть мне полную чушь насчет того, что во всем виновата его заниженная самооценка. Вот тогда я и потеряла самообладание и выкинула «Тысячелетнего сокола» этого хрена из окна. Он вышел его подобрать, а я заперла за ним дверь и последние три часа его не видела.
– А что, по его словам, случилось?
– Он сказал, эта актриса, как ее там, Абигейл или что-то вроде, по нему с ума сходит, она его соблазнила, бедного ягненочка. Он, дескать, всего лишь плоть и кровь, это был момент слабости, бла-бла-бла. В основном его линия защиты строилась на «ничего не могу поделать, уж такой я чертовски неотразимый», вот самодовольный мелкий…
– А сейчас он где?
– Сбежал и прячется у своего агента или еще где-нибудь. И теперь все эти жулики с камерами болтаются возле дома, и я боюсь отвечать на звонки. Я даже не могу выйти из дому, чтобы купить еще выпивки, и, наверное, я сойду с ума.
– Еще выпивки? Это хорошая идея, Нора?
– Кажется, что весьма…
– Но сейчас пятнадцать минут двенадцатого, Нора.
– У тебя есть идеи получше?
Конечно же, ему надо было ехать к ней. Он должен был вылезти из дурацкого костюма, прыгнуть в такси и спасти ее, но будет ли это считаться спасением, если ты сам заварил всю эту кашу? Возможно, он мог бы сказать правду, убедить ее, что поступил так из извращенного чувства преданности, объяснить, что влюблен по уши, и узнать, несмотря на то что он все безнадежно испортил, есть ли у него хоть какой-нибудь шанс на ответное чувство с ее стороны… Это было бы самым правильным поступком, но Стивен вскоре должен был сниматься с не по годам развитыми детишками – длинный, трудоемкий, ответственный полуимпровизированный фрагмент, кульминацией которого являлась песенка «Десять зеленых бутылок».
– Стивен, мне нужно кое о чем тебя спросить.
Ее голос изменился, и он понял: Нора легла. Второй раз за сутки он испытал странное ощущение, что у него начинают потеть уши.