— Да. А что? Хочешь, порекомендую?
— Нет-нет, я просто интересуюсь.
— Отличный специалист. Помог мне узнать много интересного: как привести внешний мир в соответствие со своим внутренним миром и прочее.
— Звучит очень заманчиво.
— Так и есть. Он бы тебе здорово помог.
— У меня старомодные взгляды: я все еще считаю, что внутренний мир должен приходить в соответствие с внешним. Впрочем, я подумаю над твоим предложением.
— Ага. Подумай… — Снайпер по-отечески погладил приборную доску, как лошадь, выучившую урок. — Приятно было поговорить, Фрэнк. Мне пора возвращаться к работе, но ты звони, если поболтать захочется.
— Обязательно. А сейчас, наверное, мне нужно какое-то время побыть в одиночестве, все обдумать. Мне ведь многое предстоит осознать.
Снайпер исполнил многозначительный номер с киванием и подниманием бровей — видимо, подцепил у психиатра.
— Подбросить до отдела? — предложил я.
— Нет, спасибо. Пешочком пройдусь — для талии полезно. — Он похлопал себя по животу. — Береги себя, Фрэнк. Еще поговорим.
В узком проулке Снайперу пришлось ужом выбираться из едва приоткрытой двери, так что выход лишился должного блеска. Впрочем, лоск вернулся, едва Снайпер зашагал своей «убойной» походкой, пробираясь сквозь толпу усталых торопливых пешеходов, — человек с портфелем и с целью. Я вспомнил, как несколько лет назад мы пересеклись в очередной раз и выяснили, что оба принадлежим к клубу разведенных. Наш выпивальный марафон длился четырнадцать часов и финишировал в Брэе, в каком-то офигительно футуристическом клубе, разрисованном летающими тарелками; там мы со Снайпером пытались убедить двух безбашенных красоток, что мы русские миллионеры и приехали покупать Дублинский замок, только все время сбивались и беспомощно хихикали в кружки, как два пацана. Я понял, что вроде бы даже привязался к Снайперу Кеннеди и что буду по нему скучать.
Меня обычно недооценивают — и это одно из моих преимуществ, но Имельда меня несколько удивила, упустив из виду не самые приятные стороны человеческой натуры. На ее месте я бы на пару дней заручился помощью вооруженного громилы-телохранителя, но утром в четверг дом Тирни, судя по всему, вернулся к будничным делам. Женевьева отправилась в школу с «Кит-Катом» во рту, Имельда сходила на Нью-стрит и вернулась с двумя пластиковыми пакетами, Изабель пошагала куда-то, где требовались собранные в хвост волосы и белоснежная блузка; ни намека на телохранителя, хоть вооруженного, хоть безоружного. Вдобавок меня никто не заметил.
Около полудня парочка девиц-подростков с парочкой младенцев позвонили в звонок, Шанья спустилась к ним, и компания отправилась глазеть на витрины, или воровать с прилавков, или куда там еще. Как только я убедился, что Шанья не вернется за сигаретами, я вскрыл замок парадной двери и поднялся к квартире Имельды.
По телевизору гремело какое-то ток-шоу, участники рычали друг на друга, а зрители требовали крови. Дверь ощетинилась замками, но, рассмотрев щель, я увидел, что заперт только один. Я вскрыл его за десять секунд, и телевизор заглушил звук открывшейся двери.
Имельда сидела на диване, упаковывая рождественские дары — картину несколько портило ток-шоу и тот факт, что в качестве подарков выступали контрафактные «Берберри». Я осторожно приблизился, но Имельда неожиданно обернулась — ее спугнула то ли моя тень, то ли скрипнувшая половица — и приготовилась завизжать. Я ловко накрыл ей рот ладонью, другой рукой прижал запястья к коленям и удобно устроился на диванном подлокотнике.
— Ах, Имельда, — ласково пожурил я. — Ведь на этом самом месте ты клялась, что не стукачка. Ты меня разочаровала.
Она нацелилась локтем мне в живот; а когда я прижал ее крепче, попыталась укусить меня за руку. Я оттянул ей голову назад: шея Имельды выгнулась, губы прижались к зубам.
— Я уберу руку, а ты подумай о двух вещах. Первое: сейчас я ближе к тебе, чем кто-то еще. Второе: что подумает Деко на верхнем этаже, если узнает, что тут живет информатор, — а ему будет очень легко об этом узнать. Как думаешь, он примется за тебя или решит, что Изабель сочнее? Или Женевьева? Скажи, Имельда, я ведь не знаю его вкусов.
Ее глаза полыхнули яростью, как у загнанного зверя. Если бы она могла, то перегрызла бы мне глотку.
— Итак, что решим? — поинтересовался я. — Будешь орать?
Через секунду ее мышцы ослабли, и Имельда покачала головой. Я отпустил ее, скинул кучу псевдо-«Берберри» с кресла на пол и уселся.
— Вот, — сказал я. — Правда, удобно?
Имельда аккуратно потерла челюсть и выпалила:
— Сучонок!
— Крошка, так разве я виноват? Я дважды предлагал тебе поговорить как цивилизованные люди, но нет; ты захотела так.
— Мой приятель придет с минуты на минуту. Он в охране работает, с ним лучше не связываться.
— Ох, не смеши меня, лапочка. Вчера он дома не ночевал и вряд ли вообще существует.
Я отодвинул «Берберри» в сторону и вытянул ноги.
— С чего вдруг тебе понадобилось врать, Имельда? И не говори, что ты меня боишься.
Она съежилась в углу дивана, плотно поджав руки и ноги, но тут встрепенулась.
— И не мечтай, Фрэнсис Мэки. Я дерьмо выбивала из мужиков покруче тебя.
— Не сомневаюсь. А если не можешь сама выбить из кого-то дерьмо, то бежишь и жалуешься тому, кто может. Ты настучала на меня Снайперу Кеннеди… Ну-ка заткни чертову пасть и не пытайся снова врать — я очень недоволен. Но дело поправимое. Расскажи мне, кому ты протрепалась про меня и Рози, — и ать-два, все прощено.
Имельда пожала плечами. Телебабуины продолжали колошматить друг друга студийной мебелью; я откинулся назад, не сводя глаз с Имельды — на всякий случай, — и выдернул вилку из розетки.
— Не слышу, — объяснил я.
Имельда снова пожала плечами.
— По-моему, я бесконечно терпелив, — добавил я. — Но сейчас ты видишь остатки моего терпения, милая. Присмотрись внимательно. Это все цветочки по сравнению с тем, что будет дальше.
— И что?
— Тебя вроде бы предупреждали обо мне.
Ее лицо исказил страх.
— Я знаю, о чем они говорят. И кого, по-твоему, я убил, Имельда? Рози или Кевина? Или что — обоих?
— Я никогда не говорила…
— Знаешь, я бы поставил на Кевина. Угадал? Я решил, что он — убийца Рози, и вышвырнул его из окна. Именно так ты думаешь?
У Имельды хватило мозгов не отвечать. Мой голос становился все громче, но мне было наплевать, что Деко и его друзья-наркоманы могут услышать хоть слово. Я целую неделю ждал возможности выйти из себя.
— Скажи мне, какой же тупой нужно быть, какой невероятно глупой, чтобы играть с человеком, который сотворил подобное с собственным братом? Я сейчас не в том настроении, чтобы меня дурили, Имельда, а ты вчера весь вечер меня дурила. По-твоему, это разумно?
— Я просто хотела…
— Опять ты за свое. Ты пытаешься меня распалить еще больше? Хочешь, чтобы я вспылил, да?
— Нет…
Я выскочил из кресла, вцепился в спинку дивана по обе стороны головы Имельды и так придвинулся к ее лицу, что ощутил запах чипсов с сыром и луком в ее дыхании.
— Имельда, сейчас я тебе кое-что объясню, по-простому, чтобы твою тупую голову не напрягать. В следующие десять минут, Богом клянусь, ты ответишь на мой вопрос. Догадываюсь, ты охотно скормила бы мне историю, которую рассказала Кеннеди, но у тебя нет выбора. Так что решай, говорить после тумаков или вместо них.
Я обхватил ладонью ее подбородок и повернул лицом к себе.
— А прежде чем решить, подумай вот о чем: трудно ли мне будет выйти из себя и свернуть тебе шею, как цыпленку? Меня и так уже все вокруг держат за Ганнибала Лектера, так что терять мне нечего.
Имельда готова была заговорить, но я не дал ей возможности.
— Твой приятель, детектив Кеннеди, хоть и не самый большой мой поклонник, но он коп, такой же, как и я. Если тебя изметелят в лепешку или, Боже упаси, найдут твой труп, Кеннеди будет прикрывать собственную задницу. Неужели ты всерьез полагаешь, что его волнует тугодумная драная шалава, за чью жизнь никто в мире не даст и пятерки? Он тебя мигом забудет, Имельда, как кусок дерьма.
Я узнал выражение ее лица, отвисшую челюсть, невидящие черные глаза, распахнутые так, что даже не моргают. Сотни раз я видел такое выражение на лице матери, в миг, когда она понимала, что сейчас ее ударят. Мне было наплевать. Представив, как тыльная сторона моей ладони крошит зубы Имельды, я чуть не задохнулся — так мне этого хотелось.
— Ты охотно разевала свою пасть для любого, кто попросит. А теперь, Богом клянусь, ты разинешь ее для меня. Кому ты рассказала обо мне и Рози? Кому, Имельда? Кто это был? Твоя мать-шлюха? Кому ты, сука…
Я уже почти что слышал, как она выплюнет мне, словно большие порции яда: «Твоему папаше-алкашу, твоему грязному драному вонючему папаше»; я подобрался, представляя, как ударят меня эти слова, но тут ее красные губы широко распахнулись и она почти провыла мне в лицо:
— Я сказала твоему брату!
— Врешь, грязная сука. Это дерьмо ты скормила Снайперу Кеннеди — и он проглотил. Неужели похоже, что я такой же тупой? А?
— Не Кевину, тупая скотина, на что мне сдался Кевин? Я сказала Шаю.
Наступила тишина, огромная полнейшая тишина, как во время снегопада, словно в мире пропали все звуки. Через некоторое время я осознал, что снова сижу в кресле и окоченел, как будто кровь застыла в жилах. Еще через какое-то время я услышал, как у кого-то наверху работает стиральная машина. Имельда вжалась в подушки дивана. Ужас на ее лице подсказал мне, на кого я похож.
— Что ты ему сказала?
— Фрэнсис… Прости. Я не думала…
— Что ты ему сказала, Имельда?
— Только… про тебя и Рози. Что вы собрались уехать.
— Когда ты ему сказала?
— Вечером субботы, в пабе. Накануне вашего отъезда. Честное слово. Я подумала, что никакого вреда не будет, что вас никто не успеет остановить…
Три девчонки стоят, облокотившись на перила, и потряхивают гривами, гладкие и неугомонные, как молодые кобылки, с нетерпением ждущие начала вечера, когда возможно все. Как оказалось, действительно все.