Вино либо куплено на деньги Шейлы, либо украдено: Дина постоянно стремится напоить меня краденым вином, накормить печеньями с гашишем, прокатить на машине очередного бойфренда, за которую не уплачены налоги.
— Так что садись и пей. Я нервничаю, когда ты так нависаешь.
Ноги у меня все еще дрожали после всплеска адреналина, надежды и облегчения. Я взял чемоданчик и закрыл дверь.
— Почему ты не у Джери?
— Потому что у Джери тоска смертная. Сколько я провела там — день? И за это время узнала каждую подробность из жизни Шейлы, Колма и как-там-его. Я смотрю на нее, и мне трубы перевязать хочется. Садись.
Чем быстрее я отправлю ее к Джери, тем больше смогу поспать, но если не поблагодарить ее за этот маленький спектакль, она взорвется и бог знает когда придет в себя. Я упал в кресло; оно заботливо окружило меня, и мне показалось, что больше я уже не встану. Дина оперлась о кофейный столик и протянула мне бокал с вином.
— Держи. Уверена, Джери думает, что мой труп уже лежит в канаве.
— И ее нельзя винить.
— Я бы и не вышла, если бы мне не было так хреново. О Боже, мне так жаль Шейлу, а тебе? Если она идет в гости, то наверняка должна каждые полчаса звонить Джери, иначе та подумает, что дочь продали в рабство.
Дина всегда умела меня рассмешить — даже когда я изо всех сил пытаюсь быть серьезным.
— Значит, все это в мою честь? Один день вместе с Джери, и ты уже оценила меня по достоинству?
Она снова устроилась в уголке дивана и пожала плечами:
— Это в честь того, что мне нравится делать тебе приятное. После того как вы с Лорой расстались, о тебе никто не заботится.
— Дина, у меня все хорошо.
— Каждому нужно, чтобы о нем заботились Скажи, кто в последний раз о тебе заботился?
Я вспомнил, как Ричи протягивает мне стаканчик с кофе, как защищает меня от нападок Куигли.
— Мой напарник.
Дина вскинула брови:
— Серьезно? Я думала, он младенчик, которому еще попку надо подтирать. Наверное, он просто к тебе подлизывался.
— Нет, он хороший, — возразил я и почувствовал, как от этих слов по телу разлилось тепло. Другие стажеры не стали бы спорить со мной из-за камеры; если бы я сказал «нет», разговор был бы закончен. Внезапно тот спор показался мне подарком судьбы, одной из тех перебранок, которые напарники устраивают каждую неделю на протяжении двадцати лет.
— Хм… Ну хорошо. — Дина подлила себе еще вина.
— Отличное вино, — сказал я почти искренне. — Спасибо, Дина.
— Знаю, что отличное. Так почему не пьешь? Боишься, что я тебя отравлю? — Она ухмыльнулась, обнажив белые кошачьи зубки. — Ты слишком плохо обо мне думаешь: я бы не стала действовать столь очевидно.
Я улыбнулся в ответ:
— Наверняка ты подошла бы к делу творчески. Однако сегодня нажираться мне нельзя — утром на работу.
Дина закатила глаза:
— О Боже, начинается. Работа-работа-работа… Тошно — сил нет. Возьми отгул, да и все.
— Все не так просто.
— Да ладно. Давай сделай это. Займемся чем-нибудь приятным. Музей восковых фигур снова открылся — ты знаешь, что я ни разу в жизни в нем не была?
Я уже чувствовал, что наш разговор ни к чему хорошему не приведет.
— Я бы с удовольствием, но придется подождать до следующей недели. Завтра мне нужно спозаранку ехать в офис, и день обещает быть долгим. — Я отпил вина, поднял бокал к свету. — Чудесно. Допьем бутылку, а затем я отвезу тебя к Джери. Да, с ней скучно, но она старается, так что будь снисходительна, ладно?
— Почему ты не можешь взять отгул? — спросила Дина, пропустив мои слова мимо ушей. — Уверена, у тебя отпускных уже, наверное, целый год накопился. Ты же ни разу не брал отгул. Да и что тебе сделают — уволят?
Теплое чувство быстро исчезло.
— Мы взяли одного парня, и до утра воскресенья я должен либо предъявить ему обвинение, либо отпустить, так что дорога каждая минута, которую можно потратить на дело. Извини, солнышко, но музею придется подождать.
— Дело. — Лицо Дины окаменело. — Та история про Брокен-Харбор?
Отрицать не было смысла.
— Да.
— Я думала, ты с кем-нибудь поменяешься.
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что так не делается. Вот разберусь с делами, и сразу пойдем в музей, хорошо?
— К черту музей. Я лучше выколю себе глаза, чем буду смотреть на дурацкую куклу Ронана Китинга.
— Тогда займемся чем-нибудь еще — на твой выбор.
Дина подтолкнула ко мне бутылку носком сапога.
— Выпей еще.
Мой бокал по-прежнему был полон.
— Спасибо, но мне хватит. Я должен отвезти тебя к Джери.
Дина постучала ногтем по краю бокала, и тот резко, монотонно зазвенел.
— Джери каждое утро приносят газеты, — сказала она, глядя меня из-под челки. — Разумеется. Так что я их читаю.
— Угу. — Я подавил в себе гнев. Джери должна была обратить на это внимание, однако у нее полно дел, а Дина весьма изворотлива.
— И на что сейчас похож Брокен-Харбор? На фотографии он выглядел хреново.
— Так и есть. Кто-то начал там строить симпатичный городок, однако так и не закончил — и теперь уже вряд ли достроит. Жителям там не нравится.
Дина поболтала пальцем в бокале с вином.
— И кому только пришла в голову такая бредовая идея.
— Застройщики не знали, что так все обернется.
— Нет, знали, я уверена — или им наплевать, но я не об этом. Бредовая затея — переселять людей в Брокен-Харбор. Я уж лучше на свалке бы жила.
— Не понимаю, что плохого в позитивном мышлении. Может, для тебя это недостаточно круто…
— Где тут позитив? Вам с Джери было хорошо: вы могли тусоваться с друзьями, — а мне приходилось торчать с мамой и папой, копаться в песке и притворяться, что я люблю плескаться в воде, хотя я чуть обморожение не получила.
— Ну, в последний раз тебе было только пять, — сказал я, тщательно подбирая слова. — Ты много об этом помнишь?
Голубые глаза Дины вспыхнули под челкой.
— Я помню, что это был отстой. Жуткое местечко. Мне постоянно казалось, что холмы пялятся на меня и что кто-то ползет по шее. Мне хотелось… — Она хлопнула себя по шее — злое, рефлекторное движение, которое заставило меня содрогнуться. — Боже мой, и еще этот шум. Море, ветер, чайки и все эти странные звуки… Почти каждую ночь мне снились кошмары о том, что какое-то морское чудовище просунуло щупальца в окно фургона и душит меня. Я готова поспорить, что при строительстве этого вонючего городка не обошлось без жертв — прямо как у «Титаника».
— А мне казалось, что тебе нравилось в Брокен-Харборе, что ты приятно проводила время.
— Ничего подобного — тебе просто хочется так думать. — Дина скривилась, на секунду став почти уродливой. — Единственныйплюс заключался в том, что маме там было хорошо. И смотри, к чему это привело.
Наступило молчание — такое острое, что об него можно было порезаться. Еще немного, и я бы забыл о своих планах и просто бы пил и нахваливал вино. Не знаю, наверное, так и следовало сделать — но я не мог.
— Ты говоришь так, словно у тебя уже тогда возникли проблемы.
— Ты имеешь в виду, что я уже тогда была сумасшедшей?
— Если хочешь так считать, ладно. Когда мы ездили в Брокен-Харбор, ты была счастливым, нормальным ребенком. Может, в жизни у тебя и случались неприятности, но в целом все было хорошо.
Я должен был услышать, как она это скажет.
— Никогда я не была нормальной, — сказала Дина. — Однажды я — такая очаровашка, с ведерком, совочком и так далее — копала яму в песке, и на дне увидела лицо. Похожее на человеческое, все такое сплюснутое — оно корчило гримасы, словно пыталось очистить от песка глаза и рот. Я завопила, но когда мама прибежала на шум, лицо уже исчезло. И это было не только в Брокен-Харборе. Однажды я сидела в своей комнате, и…
Я больше не мог этого выносить.
— Богатое воображение и безумие — совсем разные вещи. Все дети что-нибудь придумывают. И только после смерти мамы…
— Нет, Майк, не только. Ты просто вечно списывал это на детское воображение, но так было всегда, и смерть мамы тут ни при чем.
— Ну… — начал я и внезапно почувствовал себя очень странно — мозг вздрагивал, как город во время землетрясения. — Ну, значит, на тебя повлияла не только смерть мамы. У нее ведь часто возникали приступы депрессии, с самого твоего рождения. Мы делали все, чтобы скрыть это от тебя, но дети же все чувствуют. Может, было бы лучше, если бы мы не пытались…
— Да, вы делали все, что могли, и у вас прекрасно получалось. По-моему, я никогда и не беспокоилась насчет мамы. Да, я знала, что иногда она болеет или ей грустно, однако понятия не имела о том, что это очень серьезно. И я не поэтому такая. Ты постоянно пытаешься меня организовать, аккуратно подшить в архив — а я, черт побери, не одно из твоих дел.
— Я не пытаюсь тебя организовать. — Голос мой звучал спокойно, словно его воспроизводил некий искусственный источник, находящийся где-то далеко. В сознании, как искры, вспыхивали обрывки воспоминаний: четырехлетняя Дина в ванне орет будто резаная, цепляясь за маму, потому что бутылка с шампунем на нее зашипела. Я тогда думал, что она просто хочет избежать мытья головы. Дина между мною и Джери на заднем сиденье машины сражается с ремнем безопасности и с ужасным стоном грызет пальцы — да так, что они все в ранках и синяках. Почему она так делала, я даже и не помню.
— И разумеется, это из-за мамы. А из-за чего еще? Клянусь, тебя никогда не морили голодом, не били — даже по попе ни разу не шлепали. Мы все тебя любили. Так из-за чего это все, если не из-за мамы?
— Никакой причины нет. Вот это и называется «организовывать» — я сумасшедшая не из-за чего-то. Я просто такая.
Голос у нее был ясный, спокойный и прозаичный; она смотрела на меня, и во взгляде я прочитал нечто похожее на сострадание. Я сказал себе, что связь Дины с реальностью в лучшем случае непрочная и что если бы она осознавала причины своего безумия, то не была бы безумной.