— Самый быстрый вариант — снять с доски все бумажки, — вздохнула она. — Так мы ничего не пропустим.
— Мы ни за что не сумеем вернуть их на место точно в том же порядке. И ничего, что девчонки узнают, что мы рылись в их тайнах?
— Ой, да какого хрена! — возмутилась Конвей. — Да все это дело — сплошное дерьмо. Говенное хождение на цыпочках, сплошной геморрой! Ладно, оставим все как есть. Ты начинай с того конца, а я с этого.
Битых полчаса мы возились с этой доской — практически на передовой. Действовали молча — стоит отвлечься в этом торнадо, и тебя разорвет в клочья, — но слаженно тем не менее. Такое сразу чувствуется. Ритм совпадает; другой человек не раздражает тебя самим фактом существования. Я был абсолютно готов взвалить на себя всю работу и отдавал себе отчет, что отправлюсь прямиком обратно в Висяки, если посягну на полномочия Конвей или буду дышать ей в спину, — но обошлось. Все получилось легко и непринужденно. Новая волна вдохновляющего чувства, охватившего меня еще на лестнице: твой день, твой шанс — хватай, если можешь.
К тому времени, как мы закончили, удовольствие рассеялось. Как после бутылки прокисшего сидра — и во рту не пойми что, и живот пучит; шумно, крепко и бессмысленно. Не потому, что на доске все было так скверно, вовсе нет, просто они обе оказались правы, и Конвей, и Маккенна, каждая по-своему, но суть одна: это совсем не похоже на мою старую школу. Кто-то по мелочи тырит в магазинах (коробочка из-под туши для ресниц: Я стащила это + мне не стыдно!!); кто-то кого-то откровенно бесит (фото пакетика со слабительным: Вот бы сунуть это в твой долбаный травяной чай). Ничего криминального. И даже много по-настоящему трогательного. Очаровательный малыш стискивает потрепанного плюшевого медвежонка: Я скучаю по своему медвежонку!! Но эта улыбка стоила того. Шесть разноцветных обрывков ленточек, сплетенных в хитрый узел, кончик каждой приклеен к карточке с отпечатками шести пальцев: Дружба навек. Некоторые чертовски креативны, прямо произведения искусства, не хуже, чем в художественных галереях. Одно послание выполнено в форме окна, в котором идет снег, каждая снежинка тщательно вырезана, настоящее кружево, уйму времени на это потратили, поди; а за окном едва различимые черты девичьего лица, снег густой, не разобрать кто, но, кажется, кричит. И по краешку крохотными буквами: Вы думаете, что знаете обо мне всё.
Вот потому я и чувствовал себя, как после плохого сидра. Золотистый свет, такой ясный и сочный, что его пить хочется, ясные лица, счастливый щебет в коридорах — мне все это понравилось, ужасно понравилось. А в глубине, скрытое от внешних глаз, вот такое. И не одно несчастное исключение, не жалкая ложечка дегтя, нет. У всех.
Я надеялся, что, может, это все фигня. Девчонки скучают, дурью маются от безделья. Потом подумал, что, может, все и впрямь так плохо. Потом решил: нет.
— Как по-вашему, сколько из этого — правда?
Беглый взгляд Конвей. Мы подобрались уже близко друг к другу, начав с разных сторон. Если бы она пользовалась духами, я бы уже учуял, но улавливал только запах обычного мыла без отдушки.
— Кое-что. Большая часть. А что?
— Вы говорили, что они все лгут.
— Верно. Но лгут, чтобы избежать неприятностей, или привлечь к себе внимание, или чтобы казаться круче, чем есть. В общем, обычная хрень. Но если никто не знает, что речь идет именно о тебе, то не слишком много.
— Но вы все равно считаете, что здесь полно фигни.
— О господи, конечно. — Она постучала кончиком пальца по фотографии парня из фильма "Сумерки". Надпись гласила: Мы познакомились на каникулах, и целовались, и это было потрясающе, и следующим летом мы опять встретимся.
— Ну и каков процент правды здесь? — усмехнулся я.
— Эта куколка, спорим, бросала игривые намеки всем своим подружкам всякий раз, как проходила мимо, и все убеждены, что это именно она, но нет никакой необходимости при этом откровенничать, и никто тебя не поймает на слове. И еще… — Конвей задумчиво разглядывала доску, — если кто-то любит создавать проблемы, здесь для него достаточно материала.
Мадригал наконец-то зазвучал громко, чисто и торжественно: Весна в веселье скачет, зима печально плачет, фа ля ля ля…
— Несмотря на контроль?
— Несмотря. Учителя могут разглядывать эту доску сколько угодно — они не знают, за чем именно следить. А девчонки сообразительный народ: если что задумали, они найдут способ, и взрослым их не поймать. Подружка доверила тебе секрет, а ты берешь и выкладываешь его здесь для всеобщего сведения. Не нравится тебе кто-то, выдумываешь какую-нибудь гнусность и помещаешь здесь, словно от ее имени. Ну вот это? — Конвей ткнула в фото с напомаженным ртом. — Быстро переснимаешь фотку матери, которую кто-то держит на тумбочке у кровати, и готово, и сообщаешь, что мамочка думает, что доченька — жирная свинья, и терпеть ее не может за это. Бонусом — если все вдобавок узнали фотографию и теперь уверены, что бедняжка изливает душу.
— Мило, — хмыкнул я.
— Я тебя предупреждала.
Не будем в грусти боле, пойдем плясать на поле, фа ля ля ля…
— А наша карточка? — спросил я. — Какие шансы, что она из этой категории?
Меня это тревожило с самого начала. Не хотелось произносить вслух; не хотелось даже думать, что через пару часов все закончится — пойманный с поличным ребенок рыдает в ожидании наказания, а меня отправляют обратно в Нераскрытые, поощрительно погладив по головке.
— Пятьдесят на пятьдесят, — ответила Конвей. — Возможно. Если кому-то нужно было поднять шухер, то сработало. Но для нас эта штуковина все равно благая весть. Ты почти закончил, да? Не ровен час прозвенит этот чертов звонок, и нас с тобой снесут.
— Да. — Мне нестерпимо хотелось свалить отсюда. Ноги жгло от неподвижного стояния на одном месте. — Готово.
Мы нашли две записки, которые стоило сохранить. Фото детской руки под водой, бледное и расплывчатое: Я знаю, что вы сделали. Фото голой земли под кипарисом, жирный крест авторучкой, отмечающий место, без пояснений.
Конвей сунула их в конверты для улик, извлеченные из сумки.
— Поговорим с теми, кто должен был вчера проверять эту доску. Потом получим список девиц, которые тусовались здесь, поболтаем с ними. И хорошо бы, чтоб список был уже готов, не то я за себя не ручаюсь.
После тесного закутка коридор казался бесконечно длинным. Сквозь мерный гул, доносящийся из классов, и мелодичные трели фа ля ля ля мне почудилось, что я слышу, как доска за нашими спинами негодует десятками голосов.
6
Позади "Корта" расстилается поле; ну, по крайней мере, это так называют — Поле, со смешком, имея в виду то, что там обычно происходит. Оно предназначалось под новое крыло "Корта", с магазином "Аберкромби", но случилась рецессия, и все заглохло. Теперь тут огороженная проволочным забором пустошь с высокими пожухлыми сорняками и проплешинами твердокаменной земли, которые, как застарелые шрамы, выдают участки, где бульдозеры успели начать работу; пара куч гравия, порядком раскуроченных, потому что на них лазают все кому не лень, и какие-то загадочные, постепенно ржавеющие железяки. Угловой столб покосился, и сетка забора провисла — отогни и пробирайся внутрь, если не слишком жирный, а жирные сюда и так не сунутся.
Поле — это темная сторона "Корта", место, где происходит то, что в "Корте" невозможно. Парни из Колма и девицы из Килды заворачивают за угол "Корта" с делано рассеянным видом, только что не насвистывают, и юркают в лазейку забора. Туда ходят главным образом эмо, считающие себя слишком глубокими личностями для торговых центров, — у ограды вечно болтается их стайка, даже в холод или проливной дождь, и в подключенных к их айподам колонках неизменно играет Death Cab for Cutie[37]. Но иногда здесь попадаются и другие персонажи. Если вы объегорили продавца и добыли бутылку водки или умыкнули у родного папаши полблока курева, если у вас есть в запасе пара косяков или пригоршня мамашиных таблеток, тогда вам тоже сюда. Сорняки на этом пустыре растут густо, в зарослях вас никто не разглядит из-за забора, особенно если вы присядете или приляжете, а ведь вы так и сделаете.
По ночам, однако, все иначе. Дневные гости находят потом десятки использованных презервативов или целые россыпи шприцев. А однажды даже кровь, длинный размазанный след на сухой земле, и нож. Но никуда не сообщили. На следующий день нож исчез.
В конце октября в череде мерзких дождливых дней вдруг мелькнул и радостно, солнечно улыбнулся ясный полдень, и тут же образы Поля заклубились в юношеских мозгах. Парни из Колма, с четвертого года, уговорили чьего-то старшего брата купить им несколько двухлитровок сидра и немного сигарет; добрая весть быстро разносится, и вот уже не меньше двух десятков подростков вольготно развалились в сорняках или примостились на валяющихся бетонных блоках. В воздухе плывут семена одуванчиков, цветет желтым крестовник. Мягко припекает солнышко, дует легкий прохладный ветерок.
Отдел косметики "Корта" проталкивает новую линию, так что все девчонки со свежим макияжем. Лица напряженные — боятся улыбнуться, а уж тем более смеяться, чтобы ненароком не размазать чего, но крутой мейк стоит таких усилий. Еще не отхлебнув сидра, ни разу не затянувшись сигаретой, они двигаются самоуверенно и дерзко, выученная сексуальная походка делает их загадочными, надменными, властными. Рядом с ними мальчишки выглядят жалкими юнцами. Чтобы как-то соответствовать, они громче смеются и чаще обычного называют друг друга пидорасами. Некоторые швыряют камешки в ухмыляющуюся рожу, намалеванную кем-то на задней стене "Корта", и радостно ревут, когда удается попасть прямо в высунутый язык; еще парочка имитирует потасовку, возя друг друга спинами по борту какого-то ржавого механизма. Девицы, дабы ни у кого не осталось сомнений, что их весь этот цирк ничуть не интересует, вытаскивают телефоны и фотографируются в новых образах. Далеки, надув губки, позируют на бетонных блоках; Джулия, Холли, Селена и Бекка — в сорняках.