— Они дети, — сказал я. — Не закоренелые бандиты. Думаешь, они могли запросто прожить этот год, будто ничего не случилось?
— Может, да, а может, и нет. Дети, если не могут с чем-то совладать, прячут это в дальний угол, делают вид, что ничего не было. И даже если они изменились, что с того? В их возрасте они в любом случае меняются.
— Так всё же — изменились или нет?
Она задумчиво пожевала губами.
— Компашка Хеффернан — не-a. Всё то же самое, только стало больше. Гораздо стервознее, сильнее похожи друг на друга. Жирная тупая блонда, блядовитая тупая блонда, наглая тупая блонда, тупастая тупая блонда. И все три шестерки Хеффернан еще более жалкие и перепуганные, чем раньше.
— Мы же говорили: кто-то очень напуган, иначе не стал бы затевать эту байду с запиской.
— Да, — кивнула Конвей. — И надеюсь, что сейчас она напугана еще больше.
Она отставила кофе, не отводя взгляда от играющих девочек. Одна из них сбила с ног соперницу, врезав той клюшкой по лодыжке так грубо, что даже мы расслышали.
— Но вот Холли и ее подружки — да. Что-то такое в них и раньше было. Странноватые, типа того. Но вот сейчас… Орла идиотка, конечно, но тут она права: они чокнутые.
До этого момента я никак не мог понять, чем же они отличаются, что в них такого необычного. Теперь дошло: Джоанна и ее девицы вели себя ровно так, как я ожидал. Они были такими, какими, по их мнению, хотели их видеть парни, взрослые, да вообще весь мир.
А подруги Холли были такими, какие они есть. И когда они изображали из себя хитрожопых нахалок, или унылых тупиц, или чопорных скромниц, то исключительно потому, что сами того хотели. Ради собственных интересов, не моих.
И вновь тревожный холодок пробежал вдоль позвоночника.
Я прикинул, не сказать ли Конвей. Не мог придумать, как бы это сформулировать, чтобы не выглядеть психом.
— Селена, — продолжала Конвей, — вот она изменилась больше всех. В прошлом году она была вообще не здесь, вся в своих грезах, — сразу думаешь, одна из тех, кто развешивает над кроватью индейские штуки типа ловушки снов или всякую хрень с единорогами и надписью "Поверь в свою мечту", — но в целом ничего особенного. И половину странностей я легко списала на шок, особенно если Крис был ее парнем. Но сейчас… — Она со свистом выдохнула сквозь сжатые зубы. — Сейчас, по-моему, от спецшколы для умственно отсталых ее отделяет только богатый папочка.
— Неуверен.
Это вынудило Конвей оторваться от хоккея:
— Думаешь, она придуривается?
— Не совсем. — Я подбирал слова. — Отрешенность — это верно. Но, полагаю, за этим стоит нечто большее и отрешенностью она это закрывает от других.
— Угу. — Конвей задумалась. — Что там Орла сказала про Селенину прическу? В прошлом году волосы у нее были длиной до самой задницы. Убойные, натуральная блондинка, волнистые, иные за такие волосы удавились бы. Много ли девчонок ее возраста обрежут такую красоту?
Совсем не разбираюсь в подростковой моде.
— Что, немногие?
— Когда вернемся туда, оглядись как следует. Если среди них не найдется онкобольных, Селена, держу пари, будет единственная с такой стрижкой.
Я допил кофе. Вкусно, и было бы еще вкуснее, если б Конвей озаботилась поинтересоваться, все ли любят черный.
— А что Джулия?
— А что ты о ней думаешь? Маленькая грубая сучка, да?
— Грубовата для своего возраста. И умна.
— Точно, и то и другое. — Уголок рта Конвей пополз вверх, ей определенно нравилась Джулия, пусть отчасти. — Но вот в чем закавыка — год назад она была гораздо жестче. Прямо стальной коготь. На предварительном допросе половина девиц с зареванными глазами или хотя бы прикидываются. Знакомы они были с Крисом или нет — неважно. Джулия входит с таким лицом, будто поверить не может, что мы тратим ее драгоценное время на такую хрень. Заканчиваем разговор, я спрашиваю, не известно ли ей что-нибудь, о чем нам следует знать, ну как обычно, да? И она отвечает — это ее собственные слова, и, не забывай, прямо в присутствии Маккенны, — что, мол, ей вообще насрать, кто пристукнул Криса Харпера, он был всего лишь очередным кретином из Колма, так что невелика потеря. Маккенна тут же завела грандиозную проповедь об уважении, сочувствии и прочее дерьмо, так Джулия просто взяла и широко зевнула прямо ей в физиономию.
— Холодное равнодушие.
— Ледяное. И клянусь, она не играла. Но в этом году — в этом году появилось еще что-то. Обычно подростки сначала разыгрывают грубость и черствость, пока не столкнутся с ней в реальности. А вот Джулия…
Она сунула в рот последний кусочек сэндвича.
— Вот в чем разница, — сказала она, когда смогла вновь заговорить. — Заметил, как они к нам относятся — ну, большинство? Едва снисходят. И Джулия в прошлом году была такой же. Мы с Костелло были для нее вообще не люди, просто какие-то взрослые. Посторонние шумы, с которыми приходится мириться, чтобы потом вернуться к по-настоящему важным делам. Я помню это чувство, в таком же возрасте. Разве что я не заморачивалась тем, чтобы с чем-то там мириться.
Охотно верю.
— А я пропускал мимо ушей. Улыбался, кивал и продолжал заниматься своими делами.
— Ага. Но в этом году Джулия смотрит на нас как на нормальных живых людей, и на тебя, и на меня. — Одним длинным глотком Конвей прикончила кофе. — Никак не могу разобраться, это хорошо или плохо.
— А Холли?
— Холли… — протянула Конвей. — Когда ты впервые с ней встретился, что подумал?
— Умная, колкая. Упрямая. Да много всего.
Медленная ленивая ухмылка краем рта.
— Точно, все так. Основную разницу ты уже уловил. В прошлом году каждое слово клещами тянули. Сейчас Маленькая Мисс Любезность, записка в одной руке, теория в другой, и мотив наготове. Что-то там происходит. — Она затолкала обертку от сэндвича в пустую кофейную чашку. — Что, кстати, думаешь насчет ее теории? Кто-то сторонний использовал одну из восьмерых, чтобы повесить записку?
— Не слишком убедительно. Если не желаешь светиться, зачем втягивать в игру еще кого-то? Тем более даже не из твоих ближайших подруг?
— Да уж. Твоя Холли просто источает симпатию. Она хочет, чтобы мы занялись всей школой сразу, не концентрируясь на ее подружках. Понимаешь, чего мне после этого хочется?
— Сконцентрироваться на подружках.
— Чертовски верно. Но предположим, одна из них что-то знает и Холли не хочет, чтобы мы выяснили, кто именно. На фига тогда приносить нам эту записку? Почему не выкинуть в мусор, не позвонить по горячей линии, сохраняя инкогнито? — Конвей покачала головой и повторила: — Там определенно что-то происходит.
По горячей линии ответит неизвестный дежурный. А записку она принесла мне. Я задумался.
— Если мы продолжим допрашивать Холли и компанию, она нажалуется папаше? — поинтересовалась Конвей.
От этой мысли у меня засвербело в спине. Фрэнк Мэкки — крепкий орешек. Даже если он на твоей стороне, нужно присматривать за ним во все глаза, и все равно глаз не хватит. Он — последний, кого я мечтал бы увидеть в этом клубке.
— Сомневаюсь, — сказал я. — Она практически заявила, что не желает его участия. А Маккенна ему не звякнет?
— Шутишь? Он же родитель. Она там сидит сейчас и молится, перебирая четки, чтобы никто из родителей не узнал, что мы тут объявились, пока мы не уберемся восвояси.
В спине почти перестало свербеть, но ощущение опасности не ушло.
— Пускай надеется, — хмыкнул я. — Вот позвонит кто-нибудь домой…
— Прикуси язык. В данном случае мы на стороне Маккенны. В кои-то веки. — Конвей затолкала обертку поплотнее в чашку. — А что насчет теории Джулии и Ребекки? Типа явились парни из Колма, и что-то пошло не так.
— Любопытно. Если парни планировали немножко напакостить — например, выкопать на газоне контур хрена с яйцами, тогда они могли позаимствовать в сарае мотыгу. Повздорили, подрались или в шутку попихали друг друга — у парней их возраста в половине случаев разница невелика. И один ненароком перестарался.
— Так. Что указывает на Джоанну, Джемму или Орлу. У каждой парень из Колма.
Вопрос про бойфренда неожиданно обрел смысл. Сардоническая искра в глазах Конвей подтверждала, что она дождалась, пока до меня дошло.
— Что бы у них там ни произошло, эта история не давала покоя одному из тех, кто оказался свидетелем. Взрослым он сообщать не хотел, но открылся своей подружке.
— Или он открылся ей, потому что решил, что это повысит его шансы, проторит дорогу в ее трусы. Или вообще все выдумал.
— Джемму и Орлу мы исключили. Остается Джоанна.
— Ее дружок, Эндрю Мур, был приятелем Криса. Мерзкий маленький мудила. — Злобный выпад. Надо понимать, одна из жалоб на нее поступила как раз от Мура-старшего.
— Вы выяснили, каким образом Крис выбрался из Колма? — спросил я.
— Конечно. У них там охрана еще дерьмовее, чем здесь, — им же не нужно беспокоиться, как бы кто из нежных принцев не залетел после бурной ночки. По идее, пожарный выход из спального крыла был на сигнализации, но один из ребят — гений электроники — сумел сигнализацию отключить. Пришлось попыхтеть, добывая информацию, но в итоге мы справились. — В голосе Конвей мрачное удовлетворение. — Его отчислили.
— И когда он отключил сигнализацию?
— За пару месяцев до убийства. И сам парнишка, Финн Кэрролл, дружил с Крисом. Сказал, Крис знал про двери, смывался много раз, но никаких других имен не назвал. Маловероятно, что тайна была известна только двоим. Возможно, Джулия с Ребеккой отчасти правы: парни из Колма чисто мартовские коты, все мысли только об одном, начинают присматриваться к этому заповеднику. — Конвей до блеска потерла яблоко о собственную штанину. — Но с другой стороны, если Крис с дружками всего лишь затевали шалость, зачем ему понадобился презерватив?
— А в прошлом году вы спрашивали девочек об их сексуальной жизни?
— Разумеется, спрашивали. Все отрицали. Директриса сидела рядом, смотрела на них в упор — что еще они должны были сказать?