Мы все равно проверим. Мэкки это понимал.
— Спасибо, — кивнул я.
Он уже собрался обратно, но я задержал его:
— И все же — пансион. Зачем, дружище? Это ведь недешево. Надо было очень сильно захотеть.
Мэкки смотрел на меня, потешаясь, как семь лет назад, — большой пес удивляется дерзкому щенку. Семь лет — долгий срок.
— Я понимаю, это не имеет отношения к нашему делу, но мне все равно не дает покоя. Потому и спрашиваю.
— Просто из любопытства. Как мужик мужика.
— Да.
— Хрень. Ты детектив, допрашивающий отца подозреваемой.
Не мигая, провоцируя меня отрицать: господи, нет, она не подозреваемая…
— Я просто спрашиваю, — только и сказал я.
Мэкки не отводил взгляда. И словно что-то высчитывал.
Вытащил еще одну сигарету. Сунул в угол рта.
— А дай-ка я тебя спрошу, — неразборчиво выговорил он, прикрывая ладонями огонек. — Так, навскидку. Сколько времени, по-твоему, Холли проводит с моими родственниками?
— Немного.
— Точно. Пару раз в год встречается с одной из моих сестер. А со стороны Оливии есть пара кузенов, для рождественских посиделок, и мать Оливии, которая покупает Холли дизайнерские шмотки и таскает ее в модные рестораны. А поскольку мы с Оливией большую часть семейной жизни были либо разведены, либо в процессе развода, вышло так, что Холли осталась нашим единственным ребенком.
Он оперся на дверной косяк, щелкнул зажигалкой и уставился на пламя. Вторую сигарету он курил иначе, смакуя каждую затяжку.
— Ты был прав насчет Килды — тут угадал: это альма-матер Оливии. И насчет меня тоже прав — я не был в восторге от идеи пансиона. В начале второго года Холли попросила, но я сказал — только через мой труп. Она не отставала, я продолжал твердить "ни за что", но в итоге все же спросил, зачем ей это нужно. Холли объяснила, что дело в ее подружках — Бекка и Селена уже в пансионе, Джулия ведет такую же кампанию со своими стариками. Они четверо мечтали быть вместе.
Подбросил зажигалку в воздух, ловко поймал.
— Она же умница, моя Холли. Следующие несколько месяцев, в те дни, когда кто-то из подружек заходил в гости, она была сущим ангелом: помогала по дому, без напоминаний делала домашние задания, никогда ни на что не жаловалась и не капризничала, прыг-скок ля-ля-ля. Но если подружки не случалось, она становилась невыносима. Слонялась по дому, как героиня итальянской оперы, с несчастным видом и дрожащими губами, косилась на нас осуждающе; попросишь ее о чем-нибудь, а она в слезы и бросается в свою комнату. Только не надо перевозбуждаться, детектив, все подростки разыгрывают трагедии, и это не приводит к правонарушениям. Но через некоторое время мы с Лив уже с ужасом ждали дней, когда останемся дома втроем. Холли выдрессировала нас, как пару немецких овчарок.
— Упрямая, — буркнул я. — В твою жену, должно быть.
Взгляд искоса.
— Одним упрямством меня не возьмешь. Если бы все было так просто, я бы поддразнивал ее, пока ей не надоест. Но однажды вечером Холли закатила полномасштабный подростковый скандал — даже не помню, по какому поводу, кажется, мы не пустили ее ночевать к Джулии — и прокричала: "Они — единственные на свете люди, которым я могу довериться, они мне как сестры! Из-за вас это единственные сестры, которые у меня вообще могут быть! И вы меня к ним не отпускаете!" Рванула по лестнице к себе, хлопнула дверью и рыдала потом в подушку, как, дескать, несправедливо устроена жизнь.
Долгая затяжка. Вскинув голову, он наблюдал, как дым колечками поднимается вверх и тает в воздухе.
— Но штука в том, что девочка-то была права. Хреново, когда так получается. Семья — это важно. И мы с Лив не позаботились толком, чтобы у Холли она была, не сделали ей братика или сестричку. И если она сумела сама найти себе сестер, кто я такой, чтобы стоять у нее на пути?
Твою ж мать. Я готов был спорить на дюжину пинт, что Фрэнку Мэкки чувство вины знакомо исключительно понаслышке — нечто удобное, чтобы выкручивать руки и выбивать признание из других. Холли завязала его в морской узел.
— И ты решил ее отпустить, — заключил я.
— Мы решили, что в течение одного семестра она может попробовать пожить в пансионе, посмотреть, как оно. А теперь ее оттуда эвакуатором не вытащишь. Мне принципиально не нравится эта идея, и я отчаянно скучаю по нашей маленькой хозяйке, но ты правильно сказал: когда дело касается твоего ребенка, принципы летят в помойку.
Мэкки сунул зажигалку обратно в карман джинсов.
— Ну вот, ты свое получил. Разговор по душам с дядей Фрэнки. Доволен?
Он сказал правду. Может, всю правду, может, не всю, но правду.
— Я ответил на все твои вопросы?
— Один остался. Я не понял, зачем ты мне все это рассказал.
— Я организую внутриведомственное сотрудничество, детектив. Демонстрирую приязнь в профессиональном смысле. — Мэкки бросил окурок под ноги, раздавил одним движением. — В конце концов, — с усмешкой бросил он через плечо, уже открывая дверь, — мы ведь работаем вместе.
Холли сидела все там же; Конвей стояла у окна, руки в карманах, смотрела на сад. Обе молчали. Судя по обстановке, по тому, как обе стремительно обернулись к нам, все это время они напряженно прислушивались друг к другу.
Мэкки сменил дислокацию, не давая нам расслабиться, — сел на стол за спиной Холли и принялся разминать найденный рядом комок пластилина. Я подвинул поближе телефон Селены. Задумчиво повертел по столу пакетик для улик.
— Итак, давай вернемся к телефону. Ты говоришь, что нашла его на полу фойе утром после смерти Криса. Остановимся пока на этом. Ты видела секретный телефон Селены; знала, как он выглядит. И должна была узнать его.
Холли отрицательно качнула головой:
— Я думала, это телефон Элисон. Селена хранила свой под матрасом, как бы он попал в фойе?
— И ты ее даже не спросила?
— Боже упаси. Я же сказала, мне совсем не хотелось обсуждать это с ней. Даже приди мне вдруг в голову такая идея — хотя не припоминаю ничего подобного, — я бы сообразила, что если это телефон Селены, то она бы скорее предпочла достать его из ящика, чем обсуждать, откуда мне известно, что это ее телефон и прочее.
Гладко как по маслу. Никто, даже дитя Фрэнка Мэкки, не смог бы выдумать такую складную историю с ходу, без подготовки. Холли обдумала все детали, сидя в общей гостиной, пока вокруг визжали и скакали. Методично анализируя, что именно нам может быть известно, и формулируя свои ответы.
Немногие невиновные способны на такое. Совсем немногие.
— Разумно, — согласился я. (Мэкки сплющил пластилин и теперь пытался крутить эту лепешку на пальце.) — Но вот в чем загвоздка. Свидетель сообщил нам, что ты вовсе не находила телефон на полу. Он был спрятан у тебя за поясом, завернутый в салфетку.
Холли озадаченно нахмурилась:
— Нет. Ну, в смысле, может, у меня и была салфетка в руках, все же плакали…
— Ты не любила Криса. А ты не из тех людей, кто станет оплакивать того, кто ему совсем не нравился.
— Я и не говорила, что я плакала. Я-то — нет. Наверное, я давала кому-то салфетку, не помню. Но я точно помню, что телефон лежал на полу.
— А я думаю, что ты вытащила телефон Селены из-под матраса и нашла отличный способ избавиться от него. Ящик для потерянных вещей, прекрасный вариант. Сработало. Почти.
Холли открыла было рот, чтобы возразить, но я остановил ее, подняв руку:
— Погоди минутку. Дай мне сначала закончить, а потом скажешь, прав ли я. Ты знала, что мы наверняка будем обыскивать школу. Понимала, что если найдем телефон, то допросим Селену. Ты знала, что такое полицейский допрос, и будем откровенны, есть лучшие способы провести свободное время. Ты не хотела, чтобы Селена прошла через это, особенно когда она и так была травмирована смертью Криса. Поэтому ты выбросила телефон. Похоже на правду?
Я подкидывал ей лазейку — уважительную причину, по которой она могла хотеть избавиться от телефона. Никогда не пользуйтесь лазейками. Они кажутся надежными, как дом родной. И они подводят вас на шаг ближе к тому месту, где нам легче вас поймать.
Мэкки пробормотал, не поднимая глаз от своей игрушки:
— Ты не обязана отвечать.
— Не вижу причин, почему бы тебе не ответить, — возразил я. — Думаешь, мы намерены выдвинуть обвинения против несовершеннолетней за сокрытие предмета, который, возможно, даже не является уликой? У нас есть гораздо более важные заботы. Твой папа может подтвердить, Холли: если дело серьезное, мы с радостью смотрим сквозь пальцы на пустяки. Это пустяк. Но с ним нужно разобраться.
Холли смотрела на меня, а не на отца. Вспоминала — или мне казалось, что вспоминает, — тот момент, когда она увидела во мне понимающего взрослого.
— Селена не убивала Криса, — сказала она. — Это невозможно. И я не сомневалась в ней ни секунды. Она не так устроена. — Прямая спина, прямой взгляд, пытается вколотить эту мысль прямо мне в мозг. — Я понимаю, вы думаете: ага, конечно. Но я не такая наивная. Я знаю, что про большинство людей даже не подозреваешь, на что они способны. Точно знаю.
Кусок пластилина замер в руках Мэкки. Это правда: Холли знала.
— Но с Селеной я уверена. Она никогда не причинила бы Крису никакого вреда. Никогда. Клянусь, это абсолютно невозможно.
— Ты, вероятно, точно так же готова была поклясться, что она не встречалась с Крисом.
Всполох раздражения: я снова терял доверие, плохо.
— Это разве одно и то же? Да бросьте. В любом случае я не думаю, что вам достаточно моих заверений, что не такой она человек. Она физически не могла этого сделать. Я уже говорила, что иногда не могу уснуть. В ту ночь, когда убили Криса, я тоже не спала. Если бы Селена выходила, я заметила бы.
Ложь, но я пропустил ее. Лишь констатировал:
— Итак, ты выбросила телефон.
Холли даже не покраснела, когда рассыпалась версия, которую она так искренне излагала мне еще пять минут назад; глазом не моргнула. Папина дочка.