— Я уже давно держусь. И у меня есть друзья.
— Я не об этом. Тебе нужны настоящие друзья, малыш. Друзья, которые прикроют твою задницу. Которые сообщат то, что тебе нужно знать. Которые не позволят тебе врезаться в вихрь разнообразного дерьма, не предупредив об опасности.
— Типа тебя?
— Ну, пока что я делал для тебя все, что мог. Разве нет?
— Я сказал спасибо.
— И хочется думать, это было искренне. Но не знаю, Стивен. Что-то я не чувствую флюидов любви.
— Если ты мой верный друг, — предложил я, — так валяй, расскажи, что я должен знать про Конвей.
Мэкки опять оперся на стену. Сигарета забыта, она свою задачу выполнила.
— Конвей — прокаженная, парень. Она не говорила?
— Как-то случая не было. — Я не стал допытываться, что он имеет в виду. И так расскажет.
— Но она и не нытик. Полагаю, это единственный плюс. — Он стряхнул пепел. — Ты же не идиот. Должен догадываться, что Конвей никогда не станет Мисс Конгениальность. И ты не против оказаться с ней в команде?
— Я же сказал, мне не нужны новые друзья.
— Я не о социальных связях. Вот смотри, про Конвей: в свою первую неделю в отделе она наклонилась, записывая что-то на доске, а этот идиот Рош шлепнул ее по заднице. Конвей обернулась, схватила его за руку и заломила ему палец, пока у бедняги глаза из орбит не полезли. Сказала, что в следующий раз сломает. Рош обозвал ее сукой. Конвей нажала чуть сильнее, Рош заорал, Конвей отпустила его и вернулась к доске.
— Легко могу представить, как прокаженным после этого стал Рош. Но не Конвей.
Мэкки громко расхохотался.
— Я соскучился по тебе, малыш. Правда соскучился. Я и забыл, какой ты милый. Ты прав: в идеальном отделе так и случилось бы. И даже в кое-каких из наших отделов в другие годы — вполне. Но прямо сейчас отдел убийств не самое приятное место. Они неплохие парни, в основном, по-своему, но немножко такие регби-клуб, особая каста, немножко грубоватые бугаи. Если бы Конвей отшутилась, или поржала вместе с ними, или в следующий раз сама ухватила Роша за задницу, все было бы в порядке. Если б она хотя бы попыталась вписаться в команду. Но она этого не сделала, и теперь весь отдел считает ее спесивой крутой сукой без чувства юмора.
— Как у них там славно. В смысле — не советуешь туда лезть?
— Я не говорю, что я их одобряю, — развел он руками. — Просто сообщаю факты. Не то чтобы тебе это нужно. И я, разумеется, не защищаю нахала и не считаю, что жертва сама виновата, это очевидно, но давай по-честному: вот ты завтра входишь в отдел, кто-то обзывает тебя рыжим гопником и предлагает проваливать обратно в свои трущобы. Ты что, сломаешь ему палец? Или подыграешь: засмеешься, назовешь его кикиморой болотной и отправишь обратно трахать овец на пустоши, да что угодно придумаешь, чтобы разрядить ситуацию? Скажи, только честно.
Он вперил в меня свои странно поблекшие в вечернем свете глаза. Я не выдержал, отвел взгляд.
— Я бы подыграл.
— Вот именно. И не говори так, будто это дурно, малыш. Я бы поступил ровно так же. Это нормально, на этом мир держится. Жизнь — это всегда немножко игра. А когда вот такая Конвей решает, что не будет играть в эту игру, вот тогда все становится дерьмово.
Я услышал Джоанну: Они ведут себя так, как будто могут делать что хотят. Но так не бывает. Интересно, что думает Мэкки насчет Холли и ее подруг, которые запросто показывают всему миру средний палец.
— Их шеф совсем не идиот. Когда атмосфера в отделе стала невыносимой, он наконец заметил. Собрал людей, спросил, в чем дело; они, натурально, словно воды в рот набрали, уверяли, что все у них прекрасно и все они лучшие друзья. Прямо не отдел убийств, а детский сад — никто не хочет быть ябедой. Шеф им не поверил, но понял, что правды все равно не добьется. Однако вычислил, что дела пошли наперекосяк, когда в отделе появилась Конвей. Сложил два и два и нашел источник проблемы.
— То есть он намерен ее вышвырнуть, — догадался я. — И только ждет повода.
— Нет. Он не уволит ее из отдела, потому что она непременно подаст иск за дискриминацию, а скандала никто не хочет. Но он может создать такие условия, что она сама уволится. У нее никогда не будет напарника. Она никогда не получит повышения. Ее никогда не пригласят пропустить кружечку пивка после смены. Ей не поручат интересного дела, и когда она провалит это, нынешнее, в ее послужном списке останутся только мелкие дилеры, пока она сама не принесет рапорт об увольнении. Это сломит любого. — Дым поднимался спиралью от его пальцев, примешиваясь к свежему весеннему вечеру, как скрытая угроза. — У Конвей есть стержень, да, и она продержится дольше, чем иные, но в итоге все равно сломается.
— Карьера Конвей — ее проблемы. Я здесь ради своей. Это мой шанс продемонстрировать шефу Убийств, на что я способен.
— Нет, дружок, — покачал головой Мэкки. — Это русская рулетка с полным барабаном. Если не поладишь с Конвей, вернешься в Висяки: дескать, пока, увидимся, и все запомнят, что Моран не продержался в высшей лиге и дня. А если поладишь, навеки останешься ее шестеркой. И ни один мужик из Убийств, включая шефа, в жизни к тебе и на выстрел не подойдет и не станет иметь с тобой дела. Дерьмо, оно липкое, малыш. И если у тебя и впрямь нет никакой стратегии, предлагаю выработать ее. И поскорее.
— Слушай, хорош воду мутить. Хочешь, чтобы мы с Конвей косились друг на друга, подозревали и, значит, отвлекались от расследования. А потом — опа! дело вышло из-под контроля.
— Ты можешь так думать. Звучит убедительно. Но спроси себя: разве это означает, что я не прав?
Утром, едва в отделе появилась Конвей, досада и раздражение разлились в атмосфере, словно ядовитый газ без запаха и цвета. Как об крапиву обжечься — колючки крошечные, цепкие, вонзаются глубоко.
— А что же ты рассказал Конвей обо мне? — поинтересовался я.
— То же, что говорю сейчас тебе, солнышко, — усмехнулся он. — Только правду. Ничего, кроме правды. Так что помоги тебе господь.
Угу. Жаль, нельзя самому себе врезать за любопытство. Я знал, что именно Мэкки сказал Конвей. Мог даже повторить за него, слово в слово.
Интересная у вас стратегия, закадрить малютку Стивена. Кто-то, может, скажет, чистый идиотизм, но я готов оправдать вас за недостатком улик…
— Ах-х-х, — потянулся Мэкки. Глянул на окурок, сожженный до фильтра, бросил на землю. — Мне нужна была передышка. Пошли?
Конвей стояла снаружи у двери, руки в карманах. Ждала нас.
Вы же не дура, детектив Конвей, вам прекрасно известна история о том, как мы с Холли познакомились с детективом Мораном. Как минимум отчасти. Хотите узнать остальное?
Когда мы приблизились, она отлепилась от стены, придержала дверь для Мэкки. Посмотрела мне в глаза. И когда Конвей уже закрывала за ним дверь, я поймал победную усмешку Мэкки, брошенную через ее плечо.
— Дальше я сама, — сказала Конвей.
Моран был новичком, работал на подхвате в деле об убийстве. Вел дело детектив Кеннеди. Кеннеди помог малышу Стивену. Очень помог. Вытащил его из бумажного болота, дал роскошный шанс. Большинство детективов не стали бы связываться; большинство детективов любят проверенные кадры, и, откровенно говоря, не нужны им никакие стажеры. Позже Кеннеди в этом очень раскаялся…
Тогда, давно, я просто делал то, чего хотел от меня Мэкки. Мне не приходило в голову, а зря, что он держит фигу в кармане, что в любой момент, возникни необходимость, он может использовать это против меня.
Я сказал, понизив голос — был уверен, что он прижал ухо с другой стороны двери:
— Мэкки пытается вбить клин между нами.
— Нет никаких нас. Есть я и мое дело, и есть парень, который был ненадолго полезен, но и только. Не переживай: я напишу твоему шефу прекрасный рапорт о том, каким ты был замечательным мальчиком.
Как удар в челюсть. А чему удивляться, ведь правда, это был всего один день. Вот и славно.
Наверное, по мне было видно. Потому что лицо Конвей стало отчасти виноватым.
— Я подброшу тебя обратно до отдела — дай свой телефон, я напишу, когда закончу здесь. Пока можешь перекусить. Прогуляйся, насладись видами. Попробуй вызвать призрак Криса. Займись, короче, чем хочешь.
В ту секунду, как юный Моран увидел свой шанс, он оттрахал Кеннеди в задницу без вазелина. Послал нах верность, благодарность, нравственность. Единственное, что волновало юного Стивена, это его блестящая карьера.
Уже не сдерживаясь, я громко произнес:
— Ты делаешь ровно то, на что рассчитывал Мэкки. Он хочет, чтобы я ушел, потому что боится, что Холли скажет мне все. Неужели ты не понимаешь? (Бесстрастное лицо Конвей.) Он и со мной пытался проделать этот фокус: поливал тебя дерьмом, надеясь, что я свалю. Думаешь, я купился?
— Конечно, нет. Ты же мечтаешь швырнуть трофеи на стол О’Келли, и неважно, чье дело ты спиздишь ради этого. Но мне есть что терять. И я не позволю тебе отобрать это у меня.
Кеннеди не мог такого предвидеть. Но вы, по крайней мере, не будьте такой же слепой, как он. И если у вас и вправду нет никакой стратегии, то имеет смысл поскорее ее придумать…
Я дал Конвей свой номер. Она захлопнула дверь у меня перед носом.
24
Одним из самых впечатляющих талантов Джулии была способность блевать по своему желанию когда угодно. В начальной школе это было, конечно, круче, пока никто еще не считал, что публичная рвота не всегда производит благоприятное впечатление, ей удалось даже сколотить порядочную сумму карманных денег, проделывая это на спор, но и по сей день не утратило своей ценности. Просто теперь она приберегала такую способность для особых случаев.
Утро вторника, 23 апреля, Крису Харперу остается жить чуть больше трех недель. Джулия поглощает самый объемный и разнообразный завтрак, который смогла набрать на поднос, потому что искусство требует жертв, затем ждет середины урока домоводства и роскошным фонтаном уделывает весь пол класса. Орла Бёрджесс в зоне поражения, но Джулия преодолевает искушение: в ее план не входит визит Орлы в жилое крыло, чтобы переодеться. Когда мисс Руни гонит ее в медицинский кабинет, Джулия — держась за живот — фиксирует реакции класса: Холли и Бекка озадачены; Селена отрешенно смотрит в окно, словно вообще не замечает, что происходит вокруг; Джоанна, гнусно ухмыляясь, прикидывает, как ловчее пустить сплетню, что потаскуха Джулия Харт беременна; Джемма награждает ее взглядом веселым и одобрительным, только что не подмигивает.