Знакомые отказывали. Для банков и МФО у меня была слишком стрёмная кредитная история. Хозяйка однушки грозила выкинуть вещи с полицией.
В день экзекуции пришла в голову дурная мысль. Почему-то подумалось, что деньги на квартплату мне ссудит этот самый Владислав Андреевич. Все-таки, он втянул меня в эту историю!
К счастью, в восемь утра он оказался на рабочем месте. Выслушал изложенную с многократно отрепетированной акцентуацией просьбу вкупе с надрывным вскриком:
– Меня выселяют!
Как-то бесцветно ответил:
– Заходите!
Когда примчалась, он был на операции. Деньги передала секретарша. Поразительно красивая молодая женщина. Подумала о том, что она – наверняка его любовница. Почудилось, что где-то ее видела. Смутно знакомое лицо. Но мне было не до реминисценций. Решила, что учились примерно в одно время в универе, и побежала укрощать посредством очередной месячной платы лендлордшу.
Голубоглазого благодетеля не видела даже в день операции: анестезия подействовала прежде, чем он вошел в операционную. Правда, потом, пока я лежала в общей палате, приходил раз-другой за день: брал за руку, говорил, что будет все хорошо, что я – молодец. В общем, дежурные фразы, формальная доброжелательность. Но я почему-то чувствовала за этими визитами что-то большее – очень уж хотелось верить в то, что этот большой и сильный мужчина сделает меня хоть на йоту счастливей.
Присутствовал при снятии бинтов; издал ироничный возглас:
– Вылитая Одри Хепберн! – когда глянула в зеркало, чуть не покатилась в истерике: такие синячищи переливались всеми цветами радуги на моей физиономии.
– Да не волнуйтесь вы так! – хором заверещали докторихи и медсеструхи, хватая меня за руки. – Вы только за лицо не хватайтесь! А синяки через пару дней пройдут! Про-о-ойдут! Так всегда бывает! – и он, пока меня утешали и уговаривали, что все будет не просто хорошо, а необыкновенно прекрасно, слинял, так и не сказав, чего мне ждать дальше…
Домой возвращалась в мерзостном настроении. Представляла, что скажет человек с неокрепшей психикой – то есть Тишка – увидев мою физиономию в желто-синих пятнах и разводах.
Но обошлось без душещипательных сцен: отправляясь на операцию, я не могла даже и предположить, сколько времени мне придется проваляться на больничной койке с головой, замотанной в кокон из бинтов.
Впрочем, сей срок не имел никакого значения: Тишка сбежал к мамочке в первый же день, не выдержав и четверти часа одиночества в нашей захламленной его и моим (теперь – только моим!) барахлом. Не оставил даже записки. Чего и следовало ожидать.
По мобильному не отвечал. Все еще лелея надежду, набрала номер домашнего. Ответил незнакомый и резкий женский голос. Потом трубку перехватила Тишкина маман и медоточиво попросила, чтобы я не беспокоилась, что с ее «сынкой» все в порядке, он уже нашел «другой вариант», и звонить больше не надо – «ни ему, ни вообще».
Внутри тошнотворно и леденяще опустилась. Готовилась к расставанию с Тишкой давно, но никогда не думала, что это будет так больно – когда тебя бросает парень. Пусть и тот, надежду на любовь с которым давно утрачена, пусть и тот, кого в обыденной речи зовут пошлым словом «сожитель», пусть и опостылевший… Но все равно: ведь свой! Изведанный за прожитые вместе годы до последней кровинки!
Словно клещами потянули что-то внутри живота; тащили до тех пор, пока рвота не хлынула прямо на телефонный столик передо мной; пока не повалилась подстреленной рысью на койку и не завыла – жутко, хрипло, почти мужским голосом.
Утром проснулась от телефонного звонка. Дернулась к трубке. Но это был не Тишка. Голубоглазый босс из клиники пластической хирургии бодро загавкал сквозь шум едущего по улицам города автомобиля:
– Привет! Ты почему не брала вечером трубку? Плохо? Одна? Позавтракала хотя бы? Не вешай нос – он теперь у тебя как у Одри Хепберн! Давай, потерпи пять минут – сейчас завезу тебе жрачки! – я даже не произнесла ни звука. Но ему этого и не нужно было. Явился ровно через пять минут, внося в замусоренную комнату порыв славного апрельского ветерка. Вывалил на стол коробку с пиццей, какие-то консервы, банку сгущенки.
– Ешь! – я лежала пластом. Клинический босс по-хозяйски ощупал мое лицо под глазницами и на скулах, да так, что я скривилась от боли. Спросил:
– Плакала? Не плачь! А не то швы разойдутся! Давай! Не унывай! Готовься к рандеву со спонсором! Пока! У меня в восемь операция! – только после его ухода сообразила, что вчера, войдя в квартиру, даже не заперла за собой дверь.
Впрочем, что воровать в моем узилище уныния? Груду немытой со времен нашего с Тишкой сожительства посуды? Шторки, доставшиеся в наследство от прежних съёмщиков?
Что касается насильников-маньяков, так достаточно увидеть мою физиономию – импотенция на всю оставшуюся жизнь им обеспечена!
Готовиться к встрече с спонсором? Как-то несерьезно он это сказал! Но все лучше, чем ходить с покрытой синяками рожей в поисках работы…
Несколько дней провела как сомнамбула. Бродила по запущенной квартире, пыталась убираться, затеять большую стирку, которую откладывала чуть ли не год. Конечно, можно было бы вернуться к родителям, но им самим-то пенсии на лекарства не хватает. А тут еще я с синяками на всё «табло». Напугаю до смерти!
Легко ли быть Холли Голайтли
Мысль о Тишке не переставала копошиться в голове, где-то в самом дальнем закоулке мозговых извилин. Когда синяки начали проходить, закутав лицо шарфом, начала ходить на разведку. Часами высиживала в кафешке напротив дома Тишкиных родителей, и все-таки выследила их. «Другим вариантом» действительно оказалась Анжелка, дочь Аллы Степановны, самой дебелой и говорливой из подруг Тишкиной мамочки. Долговязая кобыла с лицом изготовленной из латекса куклы. А Тишка действительно расцвел рядом с ней: демисезонная куртка нараспашку, под ней пиджак в крапинку и даже галстук, который раньше он никогда не носил. Впрочем, новая подруга того стоила: по нынешним меркам, фотомодель, да и только!
И, о ужас, они направились в кафе – в мое наблюдательное логово! Хотела бежать, но было уже поздно: длинноногая Анжелка подскочила к двери и ждала рохлю Тишку, оскалив в улыбке не менее двух десятков клыков и резцов.
Когда они вошли, торопливо прикрыла лицо чашечкой недопитого кофе, потом резко поставила ее на стол. А чего, собственно, мне бояться? Или стесняться? Что, у меня нет права зайти в кафе, пусть оно и напротив дома родителей моего бывшего бой-френда?
Начнут смеяться, глумиться, называть брошенным обноском? А вот тут-то и пригодится чашечка горячего кофе. Прямо в морду! Желательно, чтобы хватило обоим!
Но они прошли мимо, лишь мельком глянув на меня, и ничто не отразилось на их лицах. Я знаю Тишку, парень он не слишком эмоциональный, но хоть что-то должно было дрогнуть на его самодовольной ряшке?
Они сели у меня за спиной и забалабонили о своем – счастливом, радостном, и тут до меня дошло, что меня элементарно не узнали! Что у меня действительно другое лицо! Лицо Одри Хепберн!
Опрокинув недопитое кофе, побежала домой. Таращилась на себя – новую – в зеркало. Строила гримаски, примеряла улыбки. Вдруг заметила, что и вести-то себя начала как Одри Хепберн в ее ролях – чуточку угловато, с пугливой эпатажностью, свойственной образам ее героинь.
Не выдержала, стала примерять к этому новому лицу свои блузки и кофточки, гадать, как в них смотрюсь, действительно ли похожа на ту Одри – с экрана.
За этим занятием меня и застал звонок. Озорной и самодовольный басок голубоглазого хирургического босса вырвался из трубки:
– Приветики! Как дела? Как настроение? Сегодня вечером свободна? Как насчет того, чтобы окунуться в сказку? За счет спонсора твоих преображений? У тебя платьишко, как у Холли Голайтли, найдётся?
– Какое платьишко? – конечно, я знала, что рано или поздно придется расплачиваться и за операцию, и за все прочее. Но то, чего ждешь, всегда приходит неожиданно. Вот и сейчас от внезапности звонка моментально пересохло горло, сердечко ёкнуло и куда-то провалилось – вполне возможно, в самые пятки.
– Черное, «карандаш»! – бойко, словно отдавал приказ медсестре-ассистентке во время операции, сообщил монстр.
– Какой карандаш?
– Фасон такой! Ладно! Понял! Привезу с собой! Жди через полчаса! – вот и всё! Полчаса на размышление! Впрочем, какие размышления? Выбора нет!
Или есть? Выбежать на улицу, бежать по ледяным весенним лужам, спрятаться, укрыться у подруги или у родителей, и пусть себе благодетель околачивается у запертой двери со своим платьем-карандашом! Не будет же он меня через полицию искать!
А что дальше? Идти, вставать в очередь в «Центре занятости населения»? Использовать подаренное мне миловидное личико, чтобы найти нового Тишку? А так поступать не подло ли? Ведь тот, кто мне его дарил, рассчитывал, надеялся на меня! И чем он хуже того, гипотетического, «нового Тишки»? Скорее всего, даже лучше! Ведь как-то сумел пробиться в этой жизни! И не слабо пробился, если, не моргнув глазом, оплачивает такие операции!
А вдруг – обрюзгший старик? Тело в жировых складках, дряблые ягодицы, неотвязный запах больной простаты? Отдаваться такому, терпеть его ласки и ласкать самой?
Я бросилась к двери и наверняка убежала бы, если бы на выходе не натолкнулась на Владислава Андреевича. Голубоглазый монстр бросил мне на руки только что купленное – еще в магазинной упаковке – платье, распорядился:
– Переоденься! – я только хлопала ресницами и глотала слюну, проталкивая ее в пересохшее горло. Едва смогла выдавить из себя:
– Можно, я в ванной?
– Без сомнения! – прошел в комнату, хозяйски развалился на диване. Я все еще могла убежать – швырнуть платье, выскочить за дверь: сидя в комнате, он не сумел бы перехватить меня. Но сомнамбулически зашла в ванную комнату, заперла дверь на шпингалет…
Платье оказалось поразительно в пору. Или, как выразился голубоглазый, смерив меня на выходе из ванной комнаты взглядом с головы до ног: