Визит к Пигмалиону
Наконец мы вырулили на шоссе; подонки, крича и размахивая палками, отстали; я все еще судорожно хватала воздух губами, когда Владислав скосился на меня и выдал:
– Вау! С тобой еще придется повозиться!
– Куда вы меня везете?
– И не бунтуй! В клинику! У тебя разошлись швы. И, я так думаю, сломан нос, – но я не смогла бы «бунтовать», даже если захотела: едва успевала сглатывать переполняющую рот кровь; голова кружилась и начинало подташнивать. В придачу ко всему, у меня оказалось сотрясение мозга.
Или того, что это вещество заменяет.
Так я второй раз оказалась на больничной койке в клинике Влада. Первоначальный диагноз подтвердился: и перелом носа, и разорванные швы, и сотрясение мозга. Лежать пришлось даже дольше, чем после первой операции.
Влад иногда заходил по вечерам; присаживался у кровати; мы подолгу беседовали. Уже как друзья. Во всяком случае, я так считала.
Вначале речь шла о том, чтобы подать заявление в полицию. Надеялась, что он поддержит: подонки капитально изувечили его машину. Тем более что у него был включен видеорегистратор: и нападение на меня, и злобные наскоки на машину Владислава – все было зафиксировано на электронном носителе.
– И не мечтай! – Владислав сразу же сбил мой боевой настрой. – Твои крестнички – детки племенных обитателей нашего посёлка. Золотая молодежь! Ничего ты с них не взыщешь, только хлопот себе наживешь!
– Но я хотела бы рассчитаться с тобой. И за операцию, и за все, что ты для меня делаешь. Даже если устроюсь на работу, учительнице таких денег не наколымить до пенсии!
– Ты мне ничего не должна, – говорил он мягко и успокаивающе каждый раз, когда я затевала разговор о долгах. – И вообще, мне кажется, ты меня неправильно поняла. Тогда, у меня дома.
– Да, я вела себя страшно глупо. Прости меня. На меня напал идиотский бзик. Знаешь ведь, наверное, девичьи причуды. Что каждая девушка желает быть если не первой, то хотя бы единственной. А не серийной поделкой на конвейере, пусть и запущенном в лучших целях.
– Конечно-конечно, я понимаю! – он успокаивал меня с чуточку ироничной улыбкой – ироничной ровно настолько, чтобы дать понять мне, насколько девичьи страданья лежат вне пределов воспринимаемого мужчинами всерьез.
– И потом, я жутко боялась, что ты примешь меня за заурядную шлюху. Женщину, готовую расплачиваться собой. Поэтому и устроила этот бедлам. Для меня это очень важно. Понимаешь, я не из тех девочек-припевочек, которые динамят парней, сколько ни делай им добра. Но для меня развитие отношений возможно только на равных, когда я ничем не обязана. Поэтому так и получилось тогда – в твоем шале!
– Да, да, понимаю, – он улыбался теперь той улыбкой, с которой взрослые утешают детей, и я не могла отделаться от впечатления, что сейчас он похож на аспиранта какого-нибудь медико-биологического института, рассматривающего в микроскоп забавную букашку и дивящегося тому, какие у нее ножки, ручки и что она открывает ротик.
– И поэтому, уж коли так получилось, – продолжила твердеющим голосом, – я хотела бы хоть что-нибудь получить с этих ублюдков.
– Забудь! – Владислав зевнул. Был одиннадцатый час ночи, он, чувствуется, жутко устал после ежедневных трёх операций. – Не надо пытаться что-либо выцыганить в прошлом. Пустая трата времени! Думай о будущем! Как жить дальше!
– Как? Я училка! Я ничего больше не умею, кроме как бормотать уроки у классной доски! А с лицом Одри Хепберн? Представляешь, какой это будет цирк? Меня же ни в одну школу не возьмут!
– Ты преувеличиваешь! – усмехался он. – В конце концов, вряд ли сейчас среди педагогических кадров руководящего звена найдется столько ценителей прекрасного, чтобы помнить Одри Хепберн. Но я бы тебе посоветовал начать делать из лимона лимонад. В конце концов, все, кому я делал операции, благодаря личикам-дублям неплохо устроились!
– Да?
– А то! Моя жена, к примеру, свалила за бугор и сейчас зашибает немереные бабки, изображая в документалках и байопиках Мерлин Монро. Идет нарасхват в Голливуде и прочих местах. Она – мой первый опыт. И очень недурственный! В девицах была просто помешена на образе этой артистки. Сейчас все чаще думаю, что и замуж-то вышла за меня только ради того, чтобы я сделал ей такую операцию.
– А вы ее любили? – прошелестела я сквозь кокон из бинтов.
– Как тебе это объяснить? – мой монстр усмехнулся, и я заметила, что его пухлые мальчишеские губы странным образом сочетаются с вампирски заострёнными клыками. – Давай начнем так: ты ведь знаешь эту пьеску – «Пигмалион»? Она более известна как мюзикл «Моя прекрасная леди». Кстати, еще одна из выдающихся ролей Одри Хепберн. Она там сыграла Элизу Дулиттл – уличную торговку цветами. Которую главный герой – досточтимый профессор фонетики – берется на спор превратить в светскую леди. Превращает и влюбляется в своё творение. Наверное, такова участь всех мужчин – влюбляться в то, что они создают, – он продолжал улыбаться мне так добро и ласково, как улыбается отец ребенку, которого укладывает спать. – А чем я хуже профессора Хиггинса? Так же, как и он, создаю из подручного материала чудо. Поначалу, правда, и не думал, что так втянусь в этот процесс, – глаза его теперь лучились той нежностью и тем желанием, которые едва не растворили меня в своем сиянии тогда, той ночью в его шале; он держал меня за руку, и его ладони исподволь поднимались все выше и выше, уже ласкали кожу возле локтя, подбирались к предплечью. И вновь меня что-то насторожило.
– Так, значит, я для тебя – подручный материал?
– Не воспринимай мои обмолвки слишком буквально! – Влад склонился надо мной так, словно собирался поцеловать прямо сквозь бинты.
– Какие уж там обмолвки! Помнится, этот профессор Хиггинс взялся обучать Элизу Дулиттл на спор со своим приятелем, полковником Пикерингом? Ты ведь тоже взялся меня оперировать на спор? С тем парнем, с которым зашел тогда в кафе? – сцена, как они вдвоем тогда, стоя в очереди в кафешке, украдкой бросали на меня взгляды, живо предстала у меня перед глазами, и я без лишнего ажиотажа, но непреклонно отняла руку из его ладоней.
– А что это меняет?
– Ровным счетом ничего. Только, помнится, в оригинальном тексте Бернарда Шоу концовка далеко не столь благодушна, как в «Моей прекрасной леди». Элиза просто уходит от профессора, без всяких намеков на дальнейшее и сюсюканий.
– Что ж, Шоу был великим реалистом! – он отстранился, и в голосе его прозвучало заметное разочарование.– Ну-с, мне пора!
– Влад! Подожди! Я совсем не хотела тебя обидеть! – мне вовсе не хотелось расставаться с ним на сколько-нибудь неприязненной ноте. – Просто я опять сдурила! Хотела показать, какая начитанная и эрудированная. Чтобы ты, – я чуть было не произнесла слово «любил», – ценил меня не только как творение своих рук!
– Да, да! Я так и понял! Спи спокойно! – он ушел, а я всю ночь не могла заснуть. Терзалась сомнениями: вдруг я своим упоминанием на изначальную развязку истории Элизы Дулиттл перегнула палку? И он больше не подойдет ко мне?
А это вот будет на самом деле обидно. Что с того, что он устроил себе забаву, выкраивая своим любовницам лица известных актрис? Он их унизил, обидел? Отнюдь! Хотел обидеть, унизить меня? Да за то, что он для меня сделал, можно пойти на любые унижения!
И еще я, засыпая под утро, вспомнила поговорку про то, что каждый мужчина имеет право на свои «маленькие шалости». Правда, окончательные габариты этих шалостей зависят от калибра мужчины. А Влад, чувствуется, мужик нехилого калибра…
Пару дней Владислав, действительно, появлялся у моей койки только во время обходов; задавал дежурные вопросы и шел дальше. Но потом стал задерживаться подольше; кроме решения сугубо медицинских вопросов оставался поговорить просто так, как говорится, «за жизнь».
И чем больше он рассказывал о себе, о своей работе, тем больше мне хотелось верить в то, что во всем, что произошло и с ним, и со всеми девушками, которым он делал операции «под звёзд», виновата его жена. Та самая – возжелавшая стать Мерлин Монро и слинявшая в Штаты. Из-за нее он и запустил свой конвейер клонов. Сказалась обида, досада. Создавал эту Галатею для себя, а она пошла торговать сотворенным им образом направо и налево.
Возможно, этими операциями хотел доказать ей, а, скорее, – себе, что может сотворить копию не хуже, «слепок», еще более близкий к знаменитому оригиналу; но эта копия будет действительно второй его половинкой, как в том греческом мифе про Пигмалиона и Галатею со счастливой концовкой, – близкой, родной, обращенной к новой жизни божественным дыханием любви!
Во всяком случае, мне хотелось в эту версию верить. И время от времени я примеривала на себя роль такой «второй половины». Впрочем, любая девушка на моем месте предавалась бы подобным фантазиям. Что делать? Такова наша женская природа! Стоит мужчине уделить нам чуть больше внимания, чем стоящему на обочине его пути фонарному столбу, и мы уже таем и мечтаем и о любви, и о поцелуях, и о том, какие у нас могут быть дети, и как назвать девочку, и в какой универ отправим учиться мальчика.
А уж если этот мужчина – попавшийся на твоем жизненном пути голубоглазый кудесник с волшебным скальпелем в руке! Всезнающий, предвидящий и предупреждающий любую опасность и даже просто неприятность и исподволь обставляющий одинокую девушку теми красными флажками, через которые не перепрыгнуть! И перепрыгивать совсем не хочется!
Единственной его неудачей с сотворением клонов известных актрис стала та самая секретарша с лицом Риты Хейворт. Впрочем, неудачей на половину. Проблема заключалась в том, что эта девушка была замужем, и муж ее подавлял, третировал и всячески (по ее словам) унижал. И она полагала, что причина тому – её простенькое, даже глуповатое личико. Из-за которого она сама постоянно берет на себя роль эдакой водевильной служанки, над которой все смеются, из-за всего попрекают и не ставят ни в грош. И она попросила сделать ей значительное, выразительное и, конечно же, красивое лицо. Сама выбрала имидж Риты Хейворт. Хотя та со своей потрясной по красоте физиономией играла, по большей части, простушек и легкомысленных девиц.