го мою талию ремня. – Я всегда любил только тебя!
– И что?
– Мы можем пожениться!
– Можем? – с деланным удивлением подняла брови. – Тишь, думай что говоришь! Жениться! Ты знаешь, сколько на мне долгов? Перед очень серьёзными людьми! Ты готов расплачиваться за жену из своей зарплаты?
– Я неплохо зарабатываю! – выдавил он, поперхнувшись при мысли о «серьёзных людях». – Но у нас в Центре говорили, что тебе с твоего блога сыплются миллионы. Врут?
– Я тебе перезвоню! – в наши времена эта фраза стала стандартной формой посылки собеседника в эротическое путешествие. Хотя, возможно, взращенный маманей в теплице «Методического центра» Тишка таких нюансов и не знает. И будет болтать у себя на работе, что «виделся со своей щекастой, все дела на мази».
Плевать!
Третий заход
Разумеется, эта эскапада не прошла даром. Уже в тот же вечер все «телеграмы» и «вконтакте» были переполнены нашими с Тишкой фотками с благолепными подписями:
«Леди Хепберн выводит в свет своего бой-френда», «Старый хахаль к новому лицу» и тому подобное.
Опять-таки плевать! Тем более что посещаемость блога на самом деле подскочила. Хотя по затрещин Тишке я и не давала!
Но, оказалось, что не плевать. Через пару дней у нас с Владиславом было назначено участие в съемках очередного шоу. На пару, в череде других чудиков, мы стендапили по поводу того, как хорошо обзавестись новым лицом, какие горизонты и перспективы открывает перед девушками пластическая хирургия и тому подобное. Из студии выходили поздно; в шоу, кроме нас, участвовала известная певичка, и у дверей ее ждала толпа фанаток. По большей части – 12-14- летние девчонки, которые немедленно начали визжать и бросаться к своей кумирше. Мы уже привыкли к подобным встречам, и, привычно уворачиваясь от балбесок, шли к автомобилю Владислава – он обычно подбрасывал меня до дома после таких мероприятий.
Сделать надо было всего-то пять шагов, но не получилось. Анжелку я заметила в последний момент:
– Это тебе за Тишку! – она плеснула мне в лицо из банки, которую прятала под плащом, но Владислав каким-то образом успел вскинуть руки и заслонить меня – только несколько брызг жгуче въелись в щеки.
– Анжел, ты сдурела что ли? – закричала и, еще не понимая, что произошло, с силой оттолкнула ее в сторону.
Когда обернулась, Владислав с любопытством смотрел, как его поднятые вверх руки – чудесные руки хирурга – превращаются в обугленные птичьи лапы, сквозь черноту которых отчетливо проступают костяные фаланги сожжённых пальцев. Потом боль дошла до него и он, скользя спиной по дверце джипа, начал сползать вниз. Я бросилась к нему, что-то крича, и тут меня и настигла вторая порция кислоты – то ли Анжелка с первого раза не опустошила банку полностью, то ли стоявшая сзади Тишкина маман передала ей запасец.
Это было очень больно. Гораздо больнее, чем просто ожог от огня. Кислота словно вскрывает плоть лица и своим горением выворачивает её наизнанку. Захлебнулась истошным вскриком, в глазах помутнело; падая, уловила угасающим сознанием:
– Получи! Парня у меня увести хотела! Ишь, рожу как перекроила! Но ничего! Мы ее тебе заново перелицуем!
Так я оказалась в третий раз на койке в клинике Владислава. И эта лёжка была самой тяжелой. Потому что реабилитироваться нужно было не от результатов умелого и точного манипулирования скальпелем, а от кошмарных ожогов и последующей кропотливой и мучительной работы по превращению в подобие человеческого лица того, что осталось от милой мордашки Одри Хепберн. Всех этих ошурков кожи, месива обожжённых мышц, скоплений гноя.
А, может, тяжелой еще и потому, что занимался мною на этот раз не Владислав, а его ассистентка, Ольга. Хороший хирург, но не тот бог, который в уличной кафешке заметил в моей физиономии безобразной герцогини зачатки лица одной из красивейших женщин всех времен и народов. И превратил меня в эту женщину.
Пока лежала, несколько раз звонил Тишка. Умолял простить, не заводить дело, не ломать жизнь девчонке: «Она не со зла, просто импульсивно!» Даже соврал, что Анжелка беременна. Я потом справлялась: обманул, по всей видимости, маман подучила его, как козырнуть беспроигрышным аргументом.
Но заяву подавать все равно не стала. Противно было бы увидеть в Сети комменты типа «Одри мстит девушке, которая увела у нее парня» или «В драке за жениха наша Хепберн прибегла к прокуратуре».
Да и к чему? Лица не вернуть, а жить с мыслью о том, что искорежила будущее другому человеку, – не булка, знаете ли, с мёдом… Да и зла-то на Анжелку у меня никакого не было. Все никак не могла отделаться от мысли, что лицо, которое носила уже почти четверть года, не мое. Случайный подарок судьбы. Как говорится: «Бог (в моем случае, скорее, босс клиники) дал, бог взял!»
О том, что они изувечили руки одному из лучших пластических хирургов страны, решили молчать: The show must go on, клиника должна работать, реноме заведения при любом стечении обстоятельств остаётся неприкосновенным.
Хотя лечила меня Ольга, окончательно снимать бинты Влад пришел сам. Непривычно медленно и осторожно двигал скрюченными пальцами-птичьими лапами, что-то шептал, когда выходила заминка; пришедшая вместе с ним Ольга вытирала ваткой капельки пота, выступавшие у него на лбу и над губой.
Когда была снята последняя повязка, Оля ойкнула и выбежала из палаты.
– Зеркальце есть? – спросила так, словно выносила сама себе приговор.
Долго не могла сказать ни слова. Заплакать не сумела, но чувствовала, как под ушитыми веками набухают крупные, как градины, слёзы.
– Что же теперь делать? – Владислав в ответ лишь индифферентно пожал плечами. – Ольга говорила мне, что следы химических ожогов устранить невозможно. Это правда?
– Да, – столь же безучастно отвечал мой монстр. У меня началась легкая паника. Что, неужели он, столько сделав для меня, бросит в самую паршивую минуту? Как выбрасывает мальчишка сломанную игрушку?
А что иное представляю собой я сейчас? И что сделала для него такого, чтобы он желал и дальше со мной возиться?
– Даже ты? – пискнула в отчаянии, выкатив на изувеченные щеки горошины слёз. – Я понимаю, что кругом тебе должна, что мне с тобой в жизнь не расплатиться, и, вообще, прости, что затеяла этот разговор! Просто слишком привыкла пользоваться мордашкой этой Одри Хепберн. Такая вот я свинка!
– Даже я. Слишком глубокие повреждения. Кроме того, я не скоро смогу оперировать. Если вообще смогу, – Владислав приподнял над простынями скрюченные прутки рук. Я зарыдала взахлёб – только сейчас поняла, чего лишилась. Насколько он важен был для меня с первой минуты нашей встречи, и что сотворили для меня его волшебные руки. – Ну, ну, прекрати! – он обнял меня за плечи. – Ольга права. Оперировать после таких травм слишком опасно. Да и зачем? Ты же хотела, чтобы тебя любили не за кукольное личико, украденное у принцессы киноэкранов, а за то, какая ты есть…
– Издеваешься?
– Ага! – он запрокинул мою зарёванную физиономию и начал целовать – сначала в губы, потом в подбородок и горло, спускаясь все ниже и ниже. И я могла только обмирать после каждого его поцелуя и невнятно просить о чем-то, чего и сама не знала и не представляла, лишь бы то, что он делал со мной, не кончалось…
… Проснулась рано утром от того движения воздуха, которое возникает, когда распахивают дверь в палату. Открыла глаза. Владислав стоял надо мной, живо и во многих подробностях напоминая статуэтку Оскара – того, которого вручают за заслуги в кинематографии.
– Хотел доставить тебе кофе в постель. Не получилось. Руки-крюки еще не созрели для ношения подносов. Может, сама сходишь на кухню? Я сварил. Кофейник и чашки на плите.
– Конечно, принесу! – вскочила и потянулась за больничным халатом, но он меня остановил:
– Не надо! Иди так! Ты такая красивая, когда на тебе ничего нет! Не бойся! В коридоре никого не встретишь: пациенты спят, персонал раньше семи не появится, дежурная сестра дрыхнет на первом этаже, – и я пошла, и чувствовала, как он провожает меня взглядом, теплым и восторженным; реально ощущала, как его глаза скользят по плечам, спине, округлости ягодиц, щекочут чувствительные ямочки «по ту сторону коленных чашечек», и рефлекторно начала покачивать бёдрами, хотя раньше старалась избегать такой походки.
Сваренный им кофе оказался обворожительно вкусным, и больничная койка была такой узкой, что нам пришлось отхлёбывать его, лёжа в обнимку: его рука попала мне под голову, и каждый раз, поднося чашку ко рту, он прижимал к себе и мою черепушку, и меня всю, помогая под простыней себе второй рукой-лапой. И я могла лишь смеяться, раз за разом отведывая такую манеру кофепития, и только когда его чашка опустела, решилась спросить:
– Очень противно было?
– Ты о чем?
– Ну, о моей физиономии…
– Брось! Тебе даже идет! Эти шрамики придают тебе некую значимость. Пикантность!
– Издеваешься, да? – прижалась к нему так, словно хотела слиться с ним воедино, снова ощутить, как пульсирует кровь в его большом и сильном теле.
– Ни сколько!
– И все-таки… Может, мне вуаль какую носить, или маску?
– И не вздумай!
Я невольно еще раз подумала об операции и спросила:
– А сам-то? Что будешь делать, пока руки не заживут?
– Не знаю! Наверное, придется поступить на содержание жене…
– Этой? Мерлин Монро? Которая в Штаты свалила? – все время помнила, что он женат, но в тот момент холодок всё равно кольнул под сердцем.
– Нет! К той, которая здесь, – Владислав вновь привлек меня к себе и начал целовать в губы и горло, и я, откидываясь на подушки, дрожащим голоском пропела:
– А как же та? Мерлин? – уж очень моей педагогической натуре хотелось ясности и честности до самой последней нотки отношений.
– Нет никакой Мерлин, – мой монстр поднял голову и смеющимися глазами смотрел мне в лицо. – Я вообще ни разу не был женат. Придумал ее. Хотел тогда, в шале, подразнить тебя маленько. Уж больно ты шустро в роль Холли Голайтли вошла!