ялся. У него ж опыт какой, с малых лет в пастухах!
Иногда Авдей, захватив двустволку, пропадал целыми днями. Он бродил по лесам и болотам, бил глухарей, рябчиков, зайцев, уток и сбывал всю эту живность дачникам. Возвращался он в лагерь обычно навеселе, бормотал что-то невразумительное или напевал «По Дону гуляет казак молодой».
Вовка с Митькой угощали его жареной рыбой или молодой земляникой, собранной на вырубке, рассказывали, как прошел рабочий день, как паслись телята.
Потом Авдей заставлял Митьку сыграть ему на рожке что-нибудь душевное или отобрать из стада самых задиристых бодучих бычков и устроить между ними поединок.
— Да что он кочевряжится! — как-то раз возмутился Андрей. — Подумаешь, князь, феодал телячий — ублажай его, обхаживай. А сам прохлаждается невесть где, птицу бьет, зайцев. Вот заявим про него в колхоз или в боевой листок напишем.
— Нет, ребята, нельзя, — сказал Митька. — Деда против шерсти лучше не тронь. Разобидится — из подпасков выгонит. И даже заработанного сполна не получишь.
— То есть как не получишь? — удивлялся я. — А по закону?
Митька принялся объяснять, правда довольно путано, что дед Авдей работает в колхозе не как все, а находится на особом счету. Он давно уже не член артели и заключил с правлением договор на пастьбу телят, вроде как бы в частном порядке. И кто ему будет помогать — это уж его дело.
— Он что же, Авдей, шабашник, частная контора? — спросил я.
— Частная не частная, но хозяин делу полный. Все от него зависит. Ты думаешь, вас пионеры в подпаски определили? Как бы не так. Сам дедушка выбрал — приглянулись вы ему.
Я с укором посмотрел на Андрейку — вот так влипли мы в историю. Мало того, что от летних походов отказались, от раскопок в Иваньковском городище, теперь еще к деду-шабашнику прилаживайся.
Андрей молчал.
— А мы ему не подначальные, Авдею-то, — сказал я. — Можем из подпасков и отписаться. Очень даже свободно.
— Теперь поздно, — заметил Митька. — Дед Авдей вашим мамашам уже задаток вручил. Договорился обо всем. Придется до осени работать.
— Какой задаток? Почему до осени? — заартачился я и решительно заявил, что сегодня же обо всем поговорю с матерью и уйду из подпасков.
— А телята с кем останутся? — задумчиво спросил Андрей. — Они-то чем виноваты? Нет уж, придется пока работать…
4
Недели через полторы мы уже знали почти всех телят в стаде. Кличек на всех не хватило, и мы отличали их друг от друга по росту, по мычанию и по тому, кто как себя вел.
Были у нас молчуны и ревуны, пузанчики и хиляки, шустряки и тихони, солодчие и привереды, лежебоки и бегуны.
Каждый вечер, пригнав телят с пастбища на ночевку, мы по-одному пропускали их через узкие воротца в огороженный слегами загон и вели счет: один, два, три… и так до ста девяноста семи.
— Чуете, пастыри, сколько нам телят препоручено! Цела рота. Запомните эту цифирь, — поучал нас дед Авдей. — И еще на носу зарубите: вечером хоть одной телячьей души недосчитаюсь — никому спать не дам.
И верно, в любое время, в ночь-полуночь, в дождь и холод, он гнал нас в лес, заставляя отыскивать отбившихся от стада телят.
Однажды перед вечером, во время дежурства Митьки и Вовки, разразилась гроза.
Тяжелая, темно-синяя туча, словно заслонка жаркий огонь в печи, разом закрыла солнце, ветер пригнул к земле траву и кустарники, блеснула молния, и гром шарахнул с такой силой, что телята, как по команде, закружились на месте. Потом начался ливень с градом, и они, задрав хвосты, бросились в лес. Ни крики пастушат, ни хлопанье кнутов, ни лай Урагана — ничто не могло остановить очумевших от страха телят.
Когда ливень с градом, словно присолившие землю, кончились и мы с Андреем прибежали на помощь ребятам, то нашли их на опушке леса. Митька старательно трубил в горн — телята уже привыкли к его сигналам, но сейчас ни один из них из леса не показывался.
— Струхнули мокрогубые. Ищи-свищи их теперь, — мрачно сказал он, передавая горн Андрею. — Подуди-ка… у тебя лучше получается.
— Струхнешь тут, — пожаловался Вовка, показывая красное, вспухшее ухо. — Меня так градиной садануло…
Долго разыскивали мы телят, находя их в самых неожиданных местах, где они прятались от града: в глухих оврагах, в лесной чащобе, под разлапистыми елями и раскидистыми дубами. Но вечером, пропуская их в загон, мы все же недосчитались трех телят: Черныша, Ночки и Пузана.
— Какой наказ был? — строго напомнил Авдей. — Пока телят не найдете — спать не будете.
— Так гроза же, ливень с градом… — заныл Вовка. — Мокрые мы насквозь…
— А вы как думали — дачная жизнь здесь, конфеты да пряники? Ладно… Погрейтесь вот у костра — и марш на поиски. Из-под земли выройте, из ночи выломите, а чтоб все в ажуре было!
Просушив у костра мокрую одежду, мы зажгли факелы из бересты и отправились в лес.
Трусливого, неповоротливого Пузана нашли довольно скоро. Спрятавшись от града под вывороченный корень старой ели, он пригрелся и сладко задремал. Только свет факелов разбудил его и заставил подняться нам навстречу.
Мы отправили Пузана с Вовкой в лагерь, а сами пошли дальше, трубя в горн и зовя то Черныша, то Ночку. Не помня, сколько прошло времени, и не замечая, что начали спускаться в низину, мы наконец услышали жалобное мычание. Кто это был, Черныш или Ночка, понять было трудно, но мы все равно обрадовались и прибавили шагу.
Но тут Митька споткнулся, и факел выпал у него из рук.
— Стоп, братва!.. Здесь же трясина. Без настила не пройдем!
Мы догадались, что вышли к Епишкиному болоту. Помогли выбраться Митьке из вонючей жижи и принялись собирать хворост, жерди, лесины. Все это шаг за шагом укладывали на зыбкую трясину, пока не добрались до теленка, по самую шею завязшего в болоте. Это был Черныш. Обессиленный, он уже не мычал, а только сипел и смотрел на нас тоскливыми глазами.
— Ох, Черныш, Черныш… — пожалел Андрей. — И чего тебя в болото понесло!
Мы пробовали вытащить теленка из трясины, но ничего не получилось.
— Крепко засел наш беглец. Придется за веревкой идти, — сказал Андрей.
— Пока сходим, трясина его совсем засосет. С головой, — хмуро возразил Митька. — Попробуем ремнями вытащить.
Мы сняли с себя поясные ремни, связали их вместе, подсунули под передние ноги Черныша и помогли ему выкарабкаться на твердый настил из веток и хвороста.
— Цени, дуралей… — Митька шлепнул бычка по мокрой спине. — Мы тебе, можно сказать, жизнь спасли, а ты нам каждый день свинью подкладываешь.
Мы с уважением посмотрели на Митьку. Все же он был дельный и смекалистый парень. Он умел отлично ориентироваться в лесу даже в пасмурный день, знал почти все травы, с первого взгляда отличал больного теленка от здорового. В любую погоду он мог развести костер, разделать рыбу, сварить кашу, уху, ловко залатать порванную одежду, починить обувь.
— Пастух что солдат в походе, — любил говорить Митька. — Нянек, мамок с ним нет. Все сам должен уметь…
Сейчас, выручив из беды Черныша, нам осталось найти Ночку.
Мы выбрались на сухое место и, отчаянными хриплыми голосами зовя Ночку, вновь принялись кружить по лесу.
Черныш, жалкий, облепленный тиной и грязью, не отставал от нас ни на шаг.
— Ну погоди ж ты, кукла, лизоблюдка! — ругал Ночку Митька. — Будет тебе выволочка… Испробуешь ты моего кнута…
Но вскоре среди деревьев замелькал горящий берестяной факел и показался Вовка Костылев.
— Ладно, не надрывайтесь. Нашлась Ночка. — И он сообщил, что обнаружил телочку в палатке, под Андрейкиным топчаном, куда она, видимо, забралась в самом начале грозы.
На другой день, загоняя стадо на ночевку, мы с Андреем обнаружили, что число телят перевалило за две сотни.
Решив, что допустили ошибку, утром мы еще раз пересчитали все поголовье — в стаде действительно прибавилось пять незнакомых нам телят.
Все они были разномастные: один черный, двое рыжих, еще двое какого-то грязно-серого цвета. Да и вели себя новички совсем не так, как наши телята: держались особняком, жалобно мычали, растерянно посматривали по сторонам.
— Откуда они взялись такие? — спросил Андрей у Митьки. — Из соседнего колхоза отбились, что ли?
— Нет, они не приблудные, — пояснил Митька. — Дед Авдей с фермы пригнал. Вроде как пополнение. Все лето пасти будем.
— А почему телята такие хилые да квелые?
— Дед сказал, что они после карантина. И велел за новичками особо присматривать, кормить их получше.
5
С утра мы с Андрейкой выгнали стадо на пастбище. Участок нам достался изрядно вытоптанный, с чахлой, подсушенной солнцем травой, но дед Авдей строго-настрого приказал дальше межевого столба телят не пускать, так как там начинались угодья соседнего Владычинского колхоза.
С полчаса телята щипали редкие былинки, потом стали беспокойно оглядываться, недовольно мычать, и стоило нам немного зазеваться, как они устремились за пройдошистым Чернышом.
Продрались сквозь густые заросли лозняка и, словно по компасу, вышли к полевой дороге, за которой начинались поля с колхозными посевами: квадраты бело-розовой гречихи, пунцового клевера, массивы темно-зеленой пшеницы, сизо-голубого овса, плантации картофеля в мелких лиловых цветочках.
Черныш, как бывалый проводник, понюхал воздух и, скосив глаза на телят, словно приглашая их к пиршеству, вошел в ближайшую от дороги делянку темно-зеленых всходов кустистой пшеницы, только что выкинувшей трубку.
Телята не заставили себя ждать и последовали за бычком.
— Петька! Да что ж это? — всполошился Андрей. — Они же хлеб жрут. Я знаю… Это поле второй бригады.
Окружив телят, мы принялись кричать на них, швыряли комья земли, свистели, улюлюкали, щелкали кнутами и наконец завернули их за дорогу, в перелески.
— И кто их только приучил на посевах пастись! — вслух подумал Андрейка.
— Черныш, наверное. Он у них первый заводила, — сказал я и предложил проучить его.