– А потом?…
– Потом… – пожал плечами Троекуров. – Потом он помер, вот что потом. Потом – ничего…
Он смотрел в пустоту перед собой. Дубровский тихо положил палец на спусковой крючок. У него ушла масса сил, чтобы справиться с собой и не выстрелить прямо сейчас. Вместо этого Владимир, внезапно для самого себя, разрядил ружье в воздух.
Троекуров вздрогнул и вышел из забытья.
– Опять промазал? – усмехнулся он, озираясь в поисках подбитой дичи. – Ну пойдем уже. Сейчас два, а у нас презентация в семь.Маша проснулась около одиннадцати, когда дома уже никого не было. День был серый, так что кататься сегодня не хотелось, и она долго лежала в кровати, разглядывая стены комнаты, в которой провела все детство.
А у Маши было счастливое детство. Отец баловал ее, вкладывая в дочь бесконечное количество денег, которые, как теперь казалось Маше, были потрачены им впустую. Зачем ей было учить три языка, чтобы потом, сделав круг, снова оказаться в Покровском, которое за эти годы стало в два раза больше и уродливее. Но и в Лондоне Маше места не было – она ощущала острую чуждость по отношению ко всему миру, и это чувство преследовало ее, куда бы она ни поехала.
Она позавтракала в одиночестве, а потом вышла на крыльцо. Закурила и смотрела на то, как у забора разбирает груды строительного мусора солдат Малаев. Он все время останавливался и вытирал рукавом куртки вспотевшее лицо. Маше было жаль его – Малаев жил тут с середины осени, претерпевая тяжелые условия работы, и никогда не жаловался. Отец, который в общем и целом казался Маше великодушным человеком, рабочих в грош не ставил и просто не замечал их существования.
На просторной прогретой кухне Маша покидала в авоську несколько банок консервов, хлеб, колбасу, заварила чай в термосе и отправилась к гаражам.
– Малаев, держи, – сказала Маша, останавливаясь за спиной парня.
Солдат, который до этой минуты на корточках сидел у забора и курил, поднял на нее взгляд. Он заметил авоську в ее руках и сглотнул.
– И друга своего позови, – Маша еле сдерживала довольную улыбку.
– Ну, вы… Ну ты даешь! – воскликнул Малаев, с восторгом перебирая продукты. – Эй, Мишка!
Толстый светловолосый солдат в кепке с готовностью бросился на зов.
Малаев ловко надорвал свежий батон посередине, и, протянув половину товарищу, принялся за еду.
– И докторской нужно добавить, – промычал Мишка с набитым ртом.
Они уплетали хлеб с колбасой за обе щеки, изредка бросая на Машу виноватые взгляды.
– Не гони, Малаев, не отнимут, – засмеялась Маша. Ей было приятно смотреть, как они едят.
– Привычка, – пробубнил Малаев. – В казарме отымают.
– Ещё как, – вторил ему Мишка.
Маша присела рядом с ними прямо в снег.
– Дай закурить, Малаев.
– Я ж не курю, – ответил парень, но Мишка уже успел вытащить пачку сигарет и протянуть одну Маше.
– Я и не знал, что ты куришь, – удивился Малаев. И неожиданно для Маши продолжил: – Слушай, если что… Нужна моя помощь там или что – только свистни, я сразу…
– Спасибо, Малаев, – улыбнулась она, выдыхая дым.
Солдат изучающе посмотрел Маше в лицо и вдруг ехидно произнес:
– Чё, влюбилась?
– Чего?! – искренне возмутилась Маша.
– Точно, в финансиста этого… – сказал Малаев, расплывшись в глупой улыбке, за что тут же получил от Маши подзатыльник.
– Так, всё, будешь теперь голодный ходить. Без еды…
– Видел вас, видел… Как эти… Жались…
Маша не выдержала и рассмеялась, глядя на довольное лицо Малаева.
– Уеду я отсюда… – только и сказала она.
– С ним, что ли?
– С ним, не с ним… Может, и с ним, – пожала плечами Маша. – Ладно, Малаев, замёрзла я здесь с тобой. Давай.
Солдат, торопливо жуя, снова рассыпался в благодарностях.
Конечно, нельзя сказать, чтобы он был неправ. Дефорж нравился Маше – даже больше, чем просто нравился, и мысль о том, что гость скоро покинет их, вызывала у нее гнетущую тоску. Он уедет, а что она будет делать дальше? Улетит в Лондон? Останется с отцом до конца дней своих? Выйдет замуж за одного из его дружков-чиновников? Маша не могла решить.
Отец с Дефоржом вернулись в два, а сразу после обеда поместье погрузилось в предпраздничную суету. То тут, тот там сновал Алексей, отдающий приказания, Троекуров пребывал в отличном расположении духа, предчувствуя заключение удачной сделки, а Маша с Дубровским снова ускользнули на теннисный корт, чтобы сразиться там с зимним ветром и потерять еще с десяток мячей.– Минуточку внимания! Господа! – Ганин зычно икнул и замахал руками, но гости были слишком заняты своими тарелками, а потому его никто не заметил. Тогда Ганин потеребил рябой цветастый галстук, выпил рюмку и опустился на место.
Ужин был в самом разгаре. Троекуров не поскупился – одни блюда сменяли другие, и Владимиру казалось, что этому не будет конца. Из-за гомона и смеха никто никого не слышал, но, судя по сытым и радостным лицам гостей, они весело проводили время.
В поместье Кирилла Петровича собрались, что называется, «все»: помимо губернатора со свитой, пришли прокурор (он был с женой и почему-то в кителе), полдюжины депутатов местного законодательного собрания (половина из которых в прошлом были бандитами), прима областного театра со своим лысеющим любовником, владельцем двух вещевых и одного продовольственного рынка, вечно сонный министр экономического развития области, министр культуры (когда-то он ловко устраивал концерты поддельного состава «Ласкового мая» в областном ДК), генеральный директор крупного машиностроительного завода, принадлежащего московскому банку, светский обозреватель журнала «Город – ОК» и по совместительству модный парикмахер, настоятель местной епархии, военком и командир расквартированной неподалеку воинской части, начальник УМВД области и конечно же местные и приехавшие из соседних областей дельцы, которых Кирилл Петрович рассчитывал пощипать на предмет инвестиций.
Дубровский сидел по правую руку от Троекурова и смотрел в свою пустую тарелку – с самого утра он находился в непонятном волнении и кусок не лез ему в горло.
В какой-то степени Владимир жалел, что не убил Троекурова тогда, когда у него был шанс. Теперь он прокручивал в голове разнообразные варианты развития событий и понятия не имел, как все повернется дальше. У него был план действий – но велики ли шансы, что все пройдет гладко на глазах такого количества народу?
– Господа! – Ганин так застучал вилкой о бокал, что стекло чуть не треснуло. – Я хочу сказать, что для меня лично и для всех нас это знаменательный день! Ни для кого не секрет, что наша область до недавнего времени не могла похвастаться крупными инвестиционными проектами. Можно много говорить о причинах, хотя лучше, конечно, без следствий. Верно, товарищ прокурор?
Прокурор в ответ на это заливисто захохотал.
Дубровский заметил, как Маша, расположившаяся рядом с прокурором, поморщилась. На ней было белое платье, а сама Маша выглядела усталой и какой-то подавленной.
– Так вот, что важно отметить, господа… Проект Кирилла Петровича – я уверен – станет первой ласточкой, первым ручейком мощного делеве… девелоперского движения в нашем благодатном крае!
Гости радостно захлопали, но Ганин и не думал заканчивать.
– И даже некоторые отдельные проблемы с криминогенной обстановкой, так сказать, не смогут…
Сосед Ганина дернул его за полу пиджака.
– Короче, за инвестиции!.. – нашелся Ганин и опрокинул рюмку себе в рот.
С другой стороны от Троекурова сидел Федор Иванович – бизнесмен из соседней области, на деньги которого Кирилл Петрович возлагал большие надежды.
– А что у вас тут с преступностью-то? – он деликатно наклонился к Троекурову.
– Да ерунда, Федор Иваныч. Так, браконьеры… Пошаливают… Мальчишки. Но в целом обстановка не хуже, чем всюду. Чем у вас, например… Верно я говорю, Семен Борисыч? Вот, кстати, познакомьтесь, прокурор наш…
– Точно так, Кирилл Петрович, – ответил тот с готовностью. – Раскрываемость растет.
Федора Иваныча изобразил на лице соменение и с деланой внимательностью посмотрел на Троекурова.
– В любом случае, иногородним партнерам Кирилла Петровича совершенно нечего опасаться, – улыбнулся прокурор. – Мощнейшая служба безопасности, – он взмахнул вилкой, как бы изображая ее мощь. – Постоянный контакт с органами правопорядка. Авторитет! Вес, в конце концов! Ну, кто в здравом уме станет на него пасть разевать? Правильно: ни-кто!
– Да, меня трогать опасно! Не буди лиха!.. – вальяжно затянул Троекуров и тут же злобно вперился взглядом в Ганина. Тот самым безмятежным образом пил и говорил, не закрывая рта ни на минуту.
– Ну что ж, ежели все насытились, предлагаю переместиться в гостиную и послушать артистов, которые приготовили для нас специальную программу. А потом – десерт, – обратился к гостям Троекуров.
Гости наскоро залили шампанским горячий жир фирменных троекуровских котлет из лосятины и нехотя потянулись в гостиную, а некоторые, к удовольствию повара из «Лукоморья», как бы невзначай прихватили с собой тарелки и дожевывали на ходу. Дубровский хотел поймать Машу, но именно в эту секунду Троекуров решил обсудить с ним что-то очень срочное и по обыкновению исключительно важное, так что Владимиру оставалось только с досадой наблюдать, как мелькает в толпе ее белое платье.
– Ты посмотри на этого придурка, – процедил Троекуров, показывая на Ганина, который, прислонившись к стене, рассказывал что-то прокурору. – Вот кто его за язык дернул! Шляется теперь пьяный с чемоданом денег у всех на виду… Пойдем, я тебя губернатору представлю, он уже ждет.
Ценители увеселений уже стояли посреди помещения, ожидая музыки, а отяжелевшие гурманы расселись по диванам со своими бокалами, величаво кивая молчаливым официантам, которые все подливали и подливали.
На единственный хорошо освещенный во всем зале пятачок, который служил импровизированной сценой, вышла полная дама в платье с пайетками и с микрофоном в руках. На голове у нее была накручена какая-то невероятная пирамида из птичьих перьев и искусственных цветов со стразами.