Он встал и спиной попятился к двери. От свободы его отделяла какая-то пара метров. Ганину повезло – он беспрепятственно вышел на улицу и, весь помятый и потный от страха, побрел к своему автомобилю.
Прямо у ворот Алексей раздавал указания трем рабочим – четвертый уже собирал мелкий мусор с площадки перед домом, которая сейчас имела весьма жалкий вид. У ганинской машины дворник сосредоточенно скреб метлой асфальт. Ганин ринулся к своей машине и со всей силы стал дергать ручку двери, одновременно судорожно нажимая на брелке сигнализации все кнопки подряд. Наконец, машина пискнула и двери разблокировались.
– Что-то вы рано, Пётр Олегович, – кивнул ему Алексей.
Ганин в ответ на это хлопнул дверью, пристегнулся (у него получилось только с третьего раза, пальцы не слушались и никак не могли нащупать замок) и, резко вывернув руль, выехал со двора, чуть не сбив створку ворот.
Он давил на газ до упора и не отрывал глаз от зеркала заднего вида – ему чудилось, что вот сейчас из-за поворота покажется чужой автомобиль. Сердце стучало у Ганина в горле. Домчавшись до поста ГАИ, Ганин резко ударил по тормозам, выбежал вон и стал отчаянно молотить по двери будки.
Наконец ему открыли, сонный и злой полицейский застыл в вопросительной позе.
– За мной гонятся! – орал Ганин, разве что не плача. – Пусти! Пусти!
Он тыкал полицейскому в лицо удостоверением сотрудника администрации области и не затыкался ни на секунду.
Опешив от такого напора, инспектор пропустил Ганина внутрь, тот, стеная и причитая, стал метаться по крохотному помещению, так что полицейскому пришлось чуть ли не силой заставить его сесть на стул. Второй полицейский, который до этого мирно дрых на продавленном топчане в углу будки, проснулся и вяло поинтересовался причиной такой сумятицы.
– Убегаем от кого-то, – равнодушно ответил ему коллега. И, мягко заглянув Ганину в глаза, попытался добиться от него толку: – Мужик, кто за тобой гонится-то? Может, белочка?
– Она, родимая, – тоном специалиста констатировал сонный полицейский со своего топчана. – Чего пили-то?
– Молчать! – зашелся в вопле Ганин. – С кем разговариваешь, боец?! – он с размаху хлопнул своим удостоверением о столешницу.
– Простите… Не признал! – не без сарказма в голосе ответил полицейский, но, скосив взгляд на ганинские корочки с золотым тиснением, решил сменить интонацию. – Что случилось, чем помочь?
– Оружие есть? – прошептал Ганин.
– Имеется.
– Телефон! – потребовал Ганин.
Милиционер дал ему свой мобильный, и Ганин, путаясь в цифрах, стал набирать номер.Вынырнув из сонного забытья, Троекуров мгновенно провалился в липкое похмелье, приправленное мучительными трелями мобильного. Он с отвращением прислонил трубку к уху.
– Кирилл Петрович? – у Ганина был какой-то особо тонкий голос. – Доброе утро, уважаемый. А это Ганин вас… Выспались?
Троекуров промычал что-то нечленораздельное.
– Нет? Ну уж простите меня, что сон ваш нежный, мать вашу, потревожил! Обстоятельства, знаете ли!..
Кирилл Петрович на секунду подумал, что бредит. Он посмотрел на экран телефона – нет, это и правда Ганин.
– Ганин, ты охренел? – захрипел Троекуров, морщась от головной боли. – Давай проспись, а?
– …У МЕНЯ ВСЁ УКРАЛИ?!!! – завизжал Петр Олегович.
Троекуров мысленно проклял его.
– Что у тебя украли-то?
– ВСЁ!!! – срываясь на истерику, кричал Ганин. – ВСЁ!!! У вас в доме! У вас! Под вашим носом! Всё! Всё, что было в чемодане, помните?! Вот всё это и украли! Теперь ясно?! Маркуша ваш украл! И снайпер! Проснулись?! – тут он разразился всхлипами и начал задыхаться.
– Да что ты несёшь, олух?!! Какой снайпер?!!! Ты совсем, что ли… – Троекуров сел в кровати.
Ганин продолжал нести какую-то ересь про Дефоржа и похищенные деньги.
Кирилл Петрович дотянулся до рации, лежащей на тумбочке, и рявкнул в нее:
– Степан! Быстро ко мне! Да, прямо сейчас!
– Я требую компенсации!!! – выл Троекурову в ухо Ганин.
– Не гони, не гони… Ты где сейчас? Давай пришлю за тобой? Ты где сейчас?
– Ну уж нет! Нагостился я у вас, спасибочки!
И бросил трубку.
…Через десять минут Троекуров в халате поверх пижамы и Степан стояли у двери Дефоржа. С той стороны стояла абсолютная тишина.
Кирилл Петрович больше верил в то, что у Ганина, наконец, началась горячка, чем в обманщика и вора Дефоржа. Однако, когда Степан с ноги выбил дверь, Троекурову открылась лишь пустая комната без всяких следов того, что тут вообще кто-то жил. Троекуров смотрел и не мог поверить своим глазам.
Он сел на аккуратно застеленную кровать и уронил лицо в ладони.По шоссе проносились редкие машины, а Дубровский стоял на обочине, сжимая в руках злополучную сумку.
Думать было уже поздно – Владимир начал действовать и теперь должен был придерживаться плана. Он вытащил отобранный у Ганина мобильный и набрал номер.
– Господин губернатор? Лаврентий Николаевич? Нет, это не Петя, он мне одолжил свой телефон. Вас беспокоит Дубровский. Владимир Андреевич Дубровский. Сын того самого Андрея Гавриловича Дубровского, которого вы обобрали и выбросили на улицу.
Мимо неслись тяжелые фуры и легковушки – Владимир смотрел, как они исчезают за поворотом, четко проговаривая фразу за фразой, слово за словом.
– Так вот. Я располагаю финансовыми отчётами, уставными документами и платежками, подтверждающими, что вам принадлежат доли в недавно зарегистрированных офшорных и российских компаниях. Все это прямо свидетельствует о вашем участии в незаконной предпринимательской деятельности – я имею в виду кистенёвский проект с мариной, яхтами, коттеджами. Почаще заглядывайте в Интернет, Лаврентий Николаевич. Сладких снов.
Владимир нажал сброс, а потом снял с телефона заднюю панель, вытащил симку и с размаху закинул все это в ближайший сугроб.
Через пять минут рядом остановились знакомые зеленые «Жигули». Сидевший за рулем Петька приветственно распахнул перед ним дверцу, и Владимир молча сел в машину.Троекуров весь день не находил себе места. Его подташнивало от нахлынувшей стенокардии и целого сонма вопросов. Телефон разрывался от звонков. Большую их часть Троекуров попросту игнорировал, но каждый раз трель мобильного напоминала ему, как еще два дня назад они с Дефоржем бродили по лесу и разговаривали, как старые друзья.
Когда спустя полдня Ганин позвонил снова, Кирилл Петрович сидел в своем кабинете за столом, засыпанным бумагами, в которых уже не было ни смысла, ни ценности.
– Дубровский это, никакой не Дефорж! – воскликнул Ганин, не здороваясь. – Дефоржа нет и не было! Дубровский это! Он звонил дяде с моего мобильника… Сказал читать Интернет, мол, документики наши будет публиковать… И где это он их достал, интересно? – гаденьким голосом сказал Ганин. У Троекурова упало сердце.
– А то вы не знаете, что губернатор не имеет права в коммерческие… Попали мы все, Кирилл Петрович! А вы – хуже всех… – добавил Ганин не без злорадства, и тут же отключился.
Пальцы не слушались – Троекуров кое-как открыл пузырек с валидолом и съел горсть таблеток, запив их коньяком. Сначала он не понял, о каком Дубровском идет речь, и почти поверил в то, что Андрей Гаврилович вернулся с того света, чтобы отомстить ему.
Дубровского-младшего он помнил шустрым мальчишкой лет семи. И, как только что показал опыт, с годами Владимир этой своей шустрости отнюдь не растерял.
Троекуров откинулся на спинку кресла, стараясь дышать глубже. Сердце стучало, словно взбесившийся барабан стиральной машины. Когда состояние шока схлынуло, Троекуров нашел в себе силы сделать звонок.
– Семён Борисыч? Это Троекуров. Слушай меня очень внимательно. Ситуация резко изменилась. К худшему. Замалчивать больше нечего. Переходим к плану «Б». Пришлю к тебе безопасника своего, Степана. Ты прими его, пожалуйста, незамедлительно. Добро.За время отсутствия Дубровского кистеневцы кое-как устроились в лесу и делали все, чтобы не привлечь к себе внимания. Два раза в неделю кто-нибудь один выбирался в ближайший город на попутке, чтобы закупить продуктов на всех. После ухода Кузнецова люди покинули первый лагерь и перешли на новое место – там, посреди леса, стоял заброшенный домик лесника, в котором изредка прятались от непогоды редкие охотники. Довольно быстро кистеневцы привели его в порядок, заклеив выбитые окна пакетами и устроив внутри самодельную буржуйку взамен развалившейся от времени печки. На сколоченных из бревен лавках лежали ворохи одеял, украденных, судя по всему, в одном из рейдов. Это подобие жилья – пусть печка и коптила, а в левом углу избушки текла крыша – служило кистеневцам домом, и они не жаловались.
Егоровна налила замерзшему Дубровскому горячего супа, и, пока он ел, взгляды всех присутствующих были прикованы к нему, однако спросить прямо никто не решался.
Сам Дубровский не торопил события – он попросил всех сесть вокруг костра, а потом придвинул к костру свою сумку и прокашлялся, привлекая к себе внимание.
– Это всё ваше, – Владимир откинул ее. Купюры казались красными в отблесках пламени. – Должно хватить на переезд, жилье купить, обустроиться. Ну не в Москве, конечно, но тем не менее…
Все молчали, разглядывая пачки новеньких купюр в аккуратной банковской упаковке. Дубровский готов был поспорить, что никто из этих людей ни разу в жизни не видел и одной десятой доли этой суммы.
– Расходиться пора, – решился Дубровский. Правда, никто его особо не слушал – все были оглушены увиденными деньгами. – Делать нам здесь больше нечего. Что хотели – мы сделали. Троекурова наказали и деньги за ваши дома, хоть часть, но вернули. Дальше партизанить смысла нет, самоубийство… Уходить надо. Прямо сейчас.
Первым пришел в себя Слухай. Вид у него был крайне ошарашенный.
– Спасибо тебе, Володя…
– Да ладно… – отмахнулся Дубровский. – Собирайтесь, вам уходить надо.
– А ты чего же?
– Мне вот переждать надо два дня. Дело есть, – нехотя признался Дубровский. Он очень надеялся, что они не станут спрашивать причину.