Маша уже который час собирала вещи. Осознание того, что она больше никогда сюда не вернется, вселяло в нее чувство страха, но она была уверена, что поступает правильно. Впервые в своей жизни Маша собиралась сделать то, что хочется ей. Она разглядывала полки, думая, что сейчас перед ней – вся ее жизнь, распиханная по ящикам и коробочкам, сложенная в альбомы для фотографий, жизнь, с которой нужно сейчас попрощаться.
Отец куда-то уехал еще днем и пока не появлялся – в последние дни он стал таким раздражительным и мрачным, так что Маша боялась с ним заговаривать.
Наполовину собранная сумка с вещами стояла на самой нижней полке шкафа. Маша легла на кровать, но заснуть не смогла, так что просто смотрела в потолок, ждала утра и гадала: станет ли эта ночь последней в отцовском доме и в привычном для нее миропорядке?
Снизу захлопали двери – это вернулся Троекуров. Он тяжелым и быстрым шагом ходил из комнаты в комнату на нижнем этаже. Маша слышала, как он разговаривает по телефону, но слов не различала. И вдруг отец начал кричать.
Маша спустила босые ноги на пол, а потом подошла к двери и тихонько приоткрыла ее.
– …Это не у тебя украли, у меня ! – задыхаясь, кричал Троекуров на неизвестного собеседника. – Мои деньги!..Ага, так и представляю… войду так к ней и… давай, за Ганина Пётр Олегыча! Вперёд, шагом марш! И пошла она, заворожённая… У нас что, Дагестан тут, что ли?
Маша слушала, еле дыша и не веря своим ушам, а потом подумала, что убежать – это единственное дельное решение, которое она приняла в своей жизни.Она встала на заре. Натянула на себя заранее заготовленную одежду – свитер, лыжные брюки, тихо спустила собранную сумку вниз и оставила ее в коридоре. Осталось только забрать зимнюю куртку из гардероба – и можно идти.
– Доброе, – вдруг сказал кто-то за ее спиной.
Она вздрогнула и обернулась: в самом темном углу столовой сидел Троекуров. Он натянуто улыбался – казалось, у него болят зубы. Маше ничего не оставалось, кроме как сесть за стол и позавтракать с ним. «В последний раз», – подумала она про себя.
Троекуров смотрел на дочь, будто ждал, что она скажет что-нибудь, или сам хотел что-то рассказать, но не мог.
– Как спалось?
Он каждое утро задавал ей этот вопрос.
– Нормально, – ответила Маша.
Они неотрывно глядели друг другу в глаза, как вдруг Троекуров ухмыльнулся, издал вялый смешок, а потом вдруг расхохотался так, что и Маша не смогла сдержать улыбку.
– Что?
– Вот такусенькая была, у меня в ладони помещалась… Когда из роддома тебя забирал. А щас вот…
– Всё… – сказала Маша.
– Да уж…
Наверное, именно сейчас ей стоило взять и уйти, сказав, что она пойдет в конюшню, а после забрать сумку из прихожей и ускользнуть через черный ход. Но Маша не сделала этого.
– Я слышала, как ты вчера по телефону говорил… С Ганиным.
Троекуров потупился.
– Да уж… – он сардонически хмыкнул. – Вляпался… С твоим Дефоржем…
– Я уезжаю, пап, – перебила его Маша.
Сначала Троекуров решил, что это какая-то дурацкая шутка. Или что он наконец-то сходит с ума.
– Маша…
Маша уже встала из-за стола, но он успел перехватить ее за запястье.
– Пусти, – спокойно сказала она.
– Стой.
– Ты с ума сошел? Пусти, больно!
– Он – надёжный человек, а тебе такой и нужен…
Маша нахмурилась и попыталась выдернуть руку, но отец держал крепко.
– Пап, не смешно!
– А чего шутить-то? Без шуток, – сказал Троекуров, окидывая взглядом ее свитер и лыжные брюки.
– Пусти! – зло закричала Маша.
– Да не будь ты дурой, дурёха… – вкрадчиво произнес Троекуров. – Послушай отца, хоть раз! Мозгами сделай, сделай правильно….
– Оставь меня, пусти, – забилась Маша, повысив голос.
– Ты что вообще?! Ты что?! Куда?! – зашипел Троекуров. На его лбу вздулась вена. – Я тебе ни копейки не дам. Не дам. Как жить будешь? На что? Ты зарабатывать-то не умеешь. Куда ты без меня? Куда? – он тряс ее за плечи. – Никуда. Маша, ты ж ничто – дура! Что ты? Ничто, пустое!
Лицо Маши побелело.
– Человек, который был у нас в доме… – отчетливо и медленно выговорила она. – Дубровский… Я люблю его. Он ждёт меня. Я уезжаю.
Троекуров взревел. Схватив дочь за обе руки, он потащил ее в коридор, а потом вверх по лестнице. Маша кричала и пыталась отбиться, но силы были неравны. Троекуров заволок ее на второй этаж и втолкнул в комнату, так что она упала на ковер.
А когда вскочила, то услышала хруст ключа.
– Не выйдешь! – заорал Троекуров и ударил кулаком об косяк.
– Ты спятил?! Спятил? – во все легкие вопила Маша, тщетно дергая дверную ручку. Тяжелая дубовая дверь не поддалась.
В коридоре раздался такой грохот, что Маша невольно отшатнулась.
– Дубровского захотела?! – страшным голосом взвыл Троекуров. – Вот тебе Дубровский! Свадьба – в субботу! Всё! Отбой!
Маша тяжело сглотнула, подавляя подступившие рыдания, и осела на пол.Троекуров быстро спустился к себе в кабинет – ярость схлынула, и решение было принято.
– Степан, слушай меня внимательно: с машкиного окна глаз не спускать, – заговорил он в рацию. – Ни днем, ни ночью. Чтобы мышь не пробежала. Степан?
Не дождавшись ответа, Троекуров швырнул рацию поверх разбросанных на столе бумаг и набрал номер шефа своей охраны.
– Алло, это я. Почему без рации ходишь? Ладно, неважно… Слушай, тема есть… Машку замуж выдаю. Спасибо, спасибо… Да не вдруг, а нормально, по-современному. Короче… Мужчина, блин! Какая разница?.. Ганин. Всё? Усвоил? Теперь можешь послушать? Купишь готовое, дизайнерское какое-нибудь… – надиктовывал он, бродя из угла в угол. – Не знаю я, какой размер! Ты что, никогда её не видел? Потом, свяжешься с этими, ну, которые банкет у меня устраивали, скажешь, свадьбу надо. Послезавтра, в субботу… В эту, в какую ещё!.. Чтоб музыка, еда, бухло, в общем, всё, что надо. Судья, нотариус – чтоб сюда приехали… Что? Как, как – нервничает, дело девичье. Свадьба. Ладно, всё. Отбой.Маша набирала заветный номер снова и снова и каждый раз натыкалась на механическое «абонент временно недоступен». «Нет, – думала она, – так все не закончится. Только не сейчас».
Вскрыть замок ножницами не получилось, и тогда Маша связала пододеяльник с простыней. Исполненная решимости, она распахнула окно, в лицо ей ударил зимний холодный воздух. Увы, конец импровизированной веревки болтался высоко над землей.
Раздумывая, сможет ли она спрыгнуть с такой высоты, Маша заметила солдата, который шел по тропинке вдоль пристройки первого этажа.
– Малаев! Малаев… – громким шепотом позвала она.
Тот заметил ее и уже хотел было ответить, как тут откуда-то появился Степан. Он резко хлопнул Малаева по плечу – солдат залепетал что-то в ответ, виновато взглянул на Машу и быстрым шагом пошел дальше. Степан проводил его взглядом, а потом вскинул голову и значительно посмотрел прямо на Машу.
Она кое-как втащила веревку обратно, бросилась на разоренную кровать и с головой накрылась колючим одеялом. Ей хотелось пробудиться от этого страшного и абсурдного сна, но вместо этого погрузилась в какое-то обволакивающее оцепенение, полное шорохов, обрывков мыслей и беспорядочных воспоминаний.
Спустя какое-то время она очнулась от звука поворачивающегося в замке ключа. Маша выглянула из-под одеяла – дверь приоткрылась, и сквозь образовавшуюся щель в комнату кто-то вдвинул поднос с едой. Она резко вскочила и со всей силы принялась биться в дверное полотно, но человек по другую сторону был тяжелее и сильнее.
– Мария, без глупостей! – раздался наконец голос отца.Дверь захлопнулась окончательно, но даже сквозь нее Маша слышала тяжелое дыхание Троекурова.
– Тебе романтика, а меня раздавить хотят. Пропадём! И ты – в первую очередь. А за Ганиным – как за каменной стеной!
Ей нечего было ему на это сказать.
Утром Маша проснулась от стука в дверь.
– Марья Кирилловна, – запричитала из коридора горничная Марина. – Надо покушать. Нельзя же так, совсем без еды-то…
– Уйди! – огрызнулась Маша и отвернулась лицом к стене.
– Как вы так, бледная, к алтарю-то пойдёте в субботу?
Маша подняла голову с подушки и села.
– А где свадьба, Марина? – куда мягче сказала она. – Уже решено?
– Ну, где-где – в Троице Живоначальной, где ж ещё-то? Может, всё-таки покушаете, Марья Кирилловна?
– А во сколько, Марин? Свадьба во сколько?
– В одиннадцать, кажется. Пока не остыло, а? Марья Кирилловна?
Маша ничего не ответила – она бросилась к столу, схватила первый попавшийся лист бумаги и нацарапала на нем короткое послание. Потом аккуратно приоткрыла окно – с этой стороны дома не было никого, кроме дворника, который, по своему обыкновению, был целиком и полностью погружен в работу.
Вдруг о стекло ударился снежный комок.
– Малаев! – радостно воскликнула Маша.
Солдать стоял снизу в ватнике нараспашку и, задрав голову, радостно ей улыбался.
– Звала вчера? А чё сама не спустишься? Не пускают?
– Малаев, помнишь, ты обещал мне помочь, если что? – зашептала Маша.
– Ну.
– Знаешь «Дупло»?
– Ну.
– Лови! – Маша разжала пальцы, и сложенная в несколько раз записка полетела вниз. Малаев наклонился и сунул ее в карман брюк.
– Отнесёшь туда? Прям щас? Отдашь Люсе – в «Дупле» работает. Скажешь: «для Володи». Сделаешь?
Малаев замялся и отвел взгляд.
– Ради меня, – добавила Маша, видя, что он колеблется. – Я тебя очень прошу. Вот прям сейчас. Вопрос жизни и смерти. А?
Малаев широко кивнул и пожал плечами.
– И чтобы никто не видел!
– А что мне за это?
– Малаев…
– Шучу!
За углом, у парадного входа послышались голоса – Маша готова была поспорить, что различает среди них визгливый смех Ганина.
– Всё! Давай. Беги! – махнула она Малаеву и захлопнула окно.Она была уверена – Малаев ее не подведет, а Дубровский придумает, что им делать. Он приедет, он заберет ее из церкви. Он знает, как поступить.