На Иванов день это было, три года назад. Тогда как раз, ярмарка весенняя была. И вот, на этой самой ярмарке. Свистун, что-то там не поделил с Лесовиками. Видать расстроили его чем-то лесные братья, вот и скорчился у него этот самый оскал.
Я как раз леденцы покупал у знахарки Авдотьи. Все знают, что у неё самые вкусные леденцы на ярмарке, вот я их и покупал. Сами-то леденцы я уже забрал и ждал сдачу в пять копеек, которые старуха пыталась нашарить в своих необъятных карманах. И тут надо ж было – обернулся на возникший шум. И всё. Как я эту рожу увидал, так сразу про сдачу и забыл. Да и про всё, о чём в голове в тот момент думалось, тут же и забыл. Даже про леденцы забыл бы, если бы до этого их за пазуху не сунул. Все мысли у меня тогда из башки вышибло.
Хотя нет, одна мысль всё же осталась. - «Как бы мне так умудриться, чтобы не замочить с перепугу штаны»? Вот такая вот мудрая мысль, вертелась у меня в мозгах и даже не собиралась их покидать. Потому как, такой эпический позор, в тазике с водой не застираешь и на солнышке потом, не высушишь. Навечно приклеится. И будут тебе всю оставшуюся жизнь припоминать, как ты на ярмарке в штаны напрудил. А напрудить, я вам скажу, хотелось сильно. До коликов в печёнках, хотелось.
Да что там я, пацан малолетний, как выражается тётка Глая – детский сад штаны на лямках? Там у бородатых лесовиков, что ходят с рогатинами на порченых медведей, глазёнки забегали и поджилки затряслись. И если бы Свистун икнул например или допустим чихнул нечаянно, то драпанули бы эти самые мужики в разные стороны только пятки засверкали. Но чёртов Свистун не чихнул, и даже ни икнул. Вместо этого он заговорил. Но легче от этого никому не стало. Хуже стало.
Ведь до того его голос был пропитан какой-то замогильной жутью и эманациями близкой смерти, что я всё же чуток пискнул, по-моему. Да и не я один. Все, до кого дотянулась эта леденящая душу жуть, пискнули. Да чего там пискнули? Пару человек и вовсе, на землю без сознания завалились.
– Если тебе, сопляк, дорога твоя никчёмная жизнь, то быстро тащи свою тощую задницу сюда. – Вновь напомнил о себе Толстяк. И видать, чтоб я совершенно точно знал, куда надо тащить свою тощую задницу, указал жирным пальцем на грязную брусчатку рядом со своим креслом.
Я вновь посмотрел на Нюську. А та, в ответ – легонько покачала бёдрами и, растянув свои пухлые губы ещё шире, хотя, казалось бы, шире уже и некуда, подмигнула мне. Представляете, подмигнула?! Лахудра крашеная.
По клятвенным заверениям моей матери, я, конечно, красавчик каких свет не видывал. Высокий, голубоглазый, косая сажень в плечах, черты лица правильные, приятные, почти благородные. Но это, по заверениям моей мамы. Сильно сомневаюсь, что мои кудри цвета спелой пшеницы, так впечатлили бедовую Нюську, что она прониклась ко мне симпатиями. Специально так делает, чтобы Хопера позлить. Стерва потому что.
Я вздохнул, ещё раз плюнул в Нюськину сторону, и медленно поплёлся к Толстяку. Вот, если б не было этой, как выражается наша соседка Харка, - профурсетки. То тогда да, тогда можно было бы от Толстяка слинять. Он хоть и взбалмошный крендель, драчливый, но по сути своей отходчивый. Завтра уже и забыл бы о моём маленьком неповиновении.
Но проигнорировать его на глазах у Нюськи, а тем более, когда она так ехидно улыбается, это совсем другое дело. Это оскорбление Хопер запомнит надолго. И рано или поздно, он меня поймает и изобьёт. Да даже не сам поймает, а даст задание шпане, что трётся на Кривой, мечтая вступить в свистуновскую банду. И те, захлёбываясь слюной от подвалившего к ним счастья, притащат меня к ногам местного бугорка в тот же вечер. Огребутся, конечно, не по-детски, но притащат.
- Что тебе нужно Хопер? Я в школу опаздываю? – Я предусмотрительно, не доходя пару метров до его знаменитого кресла, остановился. Кресло, словно приветствуя меня, протяжно скрипнуло.
Оно, действительно, было знаменитым. Откуда оно появилось, из каких музейных запасников его упёрли, загадка? Но теперь, находясь на шумной Кривой улице, оно олицетворяло собой символ власти. Как шутил Щепка, - место силы. Мол, если ты сидишь в этом кресле, то ты самый сильный бандюган на всём этом блошином рынке, и все окружающие торговцы просто обязаны подкармливать тебя пирожками. Сытенькое в общем местечко, завидное.
До Толстяка Хопера в этом кресле красовался Кабан. Я уж и не помню его настоящего имени, Кабан и всё тут. Отложился он у меня в памяти лишь тем, что был огромен как племенной хряк фермера Буркевича, похотлив, и свиреп до безумия. Нечета добряку Хоперу.
Жутко злой был этот самый Кабан, за что, кстати, и поплатился. Зарезал его, одним туманным утром, худенький парнишка с Затулинки. Говорят, что Кабан, сильно избил его сестренку за то, что та, отказалась с ним гулять, вот он его и зарезал. А кресло и дармовые пирожки к нему прилагающиеся, перешли по наследству к Толстяку.
Переминаясь с ноги на ногу, я искоса взглянул на необъятную Хоперовскую тушу. А тот, словно почувствовав мой любопытный взгляд, заелозил и попытался сесть посолидней, как и подобает самому огромному члену Свистуновской банды. Кресло жалобно застонало, заскрипело, и опасно накренилось.
Я же, подумал о том, - что если оно сейчас развалиться, то стану я, невольным свидетелем колоссального Хоперовского унижения. И он, этого эпического позора, мне до конца своей жизни не простит. А если, ещё и подлая Нюська засмеется…, а она, к бабке не ходи, засмеётся, и даже не засмеётся, а заржёт как старая лошадь начальника стражи Хрумкина. То можно смело покупать тележку с осликом, грузить на неё весь наш нехитрый скарб, садить сверху мать с сестрёнкой и отправляться в Северные пустоши, налаживать отношение с дикими хвергами. Безопасней будет.
Я даже пробормотал тихонько, что-то не сильно разумное типа, - ты уж креслице не подведи, или держись старушка, - и с надеждой на него посмотрел. Оно в ответ, вновь протяжно скрипнуло.
Кресло, в котором сидел Толстяк Хопер, хоть и выглядело старым, как колдун Тераз, что прошлым летом поселился прямо у входа в метро, и было неслабо так пошаркано, но по-прежнему выглядело шикарно. Чёрное, с красноватым отливом, с массивными подлокотниками и высокой резной спинкой. С толстыми загнутыми ножками и забавными вензельками на них. В общем импозантное такое, внушительное.
Но самое главное его достоинство заключалось в том, что было оно огромным. Не одно другое кресло не смогло бы вместить в себя необъятного как гора Толстяка, а вот это смогло. Оно было настолько монументально и величественно, что умудрялось делиться своим величием с простоватым Хопером.
Сидя в нём, он как бы переставал быть заурядным глуповатым бандитом, тиранившим торгашей, продававших на Кривой улице свой нехитрый скарб, а становился похож на какого-нибудь обнищавшего императора. Этакого Василиска, который по рассеянности, профукал всю свою империю и потому, - его бросили все его приспешники и даже гвардия, - и он остался один.
Угрюмо восседая на грациозном, но потрепанном троне. Он скорбно вспоминал канувшее в лета могущество и периодически жрал пироги с крольчатиной.
Правда, восседал брошенный император, почему-то не во дворце, а посреди шумной торговой улицы, но это уже частности.
- Что тебе нужно Хопер? Я в школу тороплюсь. – Передразнил меня Толстяк и вытер свои жирные губы рукой. Ну как вытер, - схватил свои мясистые пельмени огромной лапищей и выжал из них жир, потом всё это обтёр о штаны. Что тут скажешь, истинный самодержец. – А где спрашивается уважение? Где уважение Дуда? Уважение, которого достоин самый сильный боец этого района, а…? Где оно, а…?
- Что тебе нужно, уважаемый Хопер? – Добавив в голос капельку сарказма, пробурчал я. Хотел ещё рукой пируэт изобразить, как это делает актер Эдуард Таврический из нашего местного балагана, но забоялся. Засмеяться пакостная Нюська и догадается Толстяк, что я над ним стебусь. А там и последствия не за горами.
— Вот, вот…, и это правильно, - растёкся в улыбке Хопер. Он даже бросил довольный взгляд влево, на Нюську, мол – посмотри ненаглядная, как меня здесь все любят и уважают. Но отрада Хоперовского сердца не смогла оценить его триумфа. В этот момент, она как раз продавала пироги двум здоровенным старателям и довольство, с лоснящегося жиром лица, как ветром сдуло. Повернувшись ко мне, он хмуро пробурчал. – Вот что Дуда. Кончились твои беззаботные денёчки. Хватит тебе за бесплатно небо коптить, пора на плантацию собираться. Свистун приказал тебя в дерево записать.
«В дерево» - это значит в деревянную лигу, а ещё её называли – «Голожопая когорта», «Каторга» , «Отстойник», «Дно», «Помойка», - у кого на что мозгов хватает, тот так и изгалялся. Числятся в ней те, кто ещё ни разу не сумел улучшить «Источник». А ещё те, кто попросту забил на его развитие, отбывая подёнщину на плантациях.
- У нас же договор, - напомнил я. Хотя и без особой надежды.
- Ага. Свистун прям так и сказал, что ты про этот договор вспомнишь. – Хопер вновь расплылся в улыбке. Толи его пророческие способности Свистуна так обрадовали, толи то, что старатели отвалили от Нюськи и направились по своим старательским делам к ближайшему кабаку? – Договор Дуда, он со Щепкой был заключен. А Щепка, земля ему пухом, преставился уже девять дней как. Ну, ты и сам знаешь. Потому и договору конец. Мы тебе Дуда не беспредельщики какие-нибудь, мы своё слово держим крепко. Да каждой, как её там…, буковки. Но тут, тебе парень, сильно не свезло, чего уж там. Так что готовься…. – Хопер достал платок и высморкался. Звук был настолько оглушительным, что старик с тросточкой, проходящий по тротуару недалеко от нас, судорожно вздрогнул и удивлённо уставился в нашу сторону. Хопер же, вытер этим платком ещё и пот со лба и засунул его назад, в карман кожаной жилетки. Шумно выдохнув, он продолжил. – В память о Щепке, Свистун даёт тебе отсрочку две недели. Ну-у…, там, мешок собрать, дубинку покрепче выстругать... – тут Толстяк прервался ненадолго, видать подзабыл, что там ещё Свистун мне даёт. – А-аа, точно…, ещё позволяет самому выбрать, в какой пятёрке тебе на плантацию бегать. Доступно объясняю?