улф вернулся в Соединенные Штаты в августе. В конце сентября прибыл новый американец, Джозеф Хансен. В день его приезда или, возможно, на следующий день после него нам пришлось нанести визит семье Фернандес, которая жила в пригороде Мехико; трое их сыновей были членами мексиканской троцкистской группы. Все члены семьи испытывали большую привязанность к Троцкому и Наталье, и Троцкому нравилось их общество.
Итак, мы поехали, Джо за рулем, я рядом с ним на переднем сиденье, а Троцкий и Наталья сзади. Поскольку Джо не знал Мехико, я указывал ему, куда ехать. На каждом перекрестке я бы говорил “налево”, “Направо” или “Прямо”. На следующий день после этого визита нам по какой-то причине пришлось вернуться в дом Фернандес, хотя два визита за два дня были довольно необычными. Поскольку поездка была долгой и сложной, было немыслимо, чтобы Джо запомнил дорогу, поэтому, как и в предыдущий день, я его направлял. Когда мы вернулись в Койоакан, Троцкий попросил меня зайти к нему в кабинет. “Тебе не кажется, что нам следует отправить Джо обратно в Соединенные Штаты?” — спросил он. Я был удивлен. “Он никогда не научится!” — Воскликнул Троцкий. Я вступился за Джо, пытаясь объяснить связанные с этим трудности. Не выказывая никаких признаков веры, Троцкий ответил: “Посмотрим!” Как оказалось, на самом деле, из всех американцев, живших в Койоакане, Джо был единственным, с кем Троцкий лучше всего ладил и к кому испытывал наибольшее уважение.
В конце октября уехал в США и Ян Френкель. В начале ноября Габи приехала из Франции с нашим сыном. Хотя она была членом группы Молинье во Франции, находясь в Мексике, она согласилась не заниматься какой-либо политической деятельностью. Поселившись в Койоакане, она начала помогать Наталье по хозяйству, как и в Барбизоне.
Троцкий и Жан ван Хейенорт
Однажды, через несколько недель после приезда, Габи готовила обед на кухне вместе с Натальей и молодой мексиканской горничной. В то время испанский Натальи был плохим; на самом деле она почти не знала ни одного слова. Она давала понять себя жестами и отдельными словами, часто дергая служанку за руку, чтобы та что-то увидела. В это конкретное утро Габи почему-то подумала, что Наталья жестоко обращается с мексиканской горничной, и сказала ей об этом. У Габи была откровенная манера говорить, характерная для Бельвиля, района Парижа, где она прожила большую часть своей жизни. Кроме того, ее членство в группе Молинье внушило ей определенную враждебность к троцкистам, которая теперь выплеснулась наружу. Наконец, сейчас произошло то, что часто случается, когда два человека работают вместе на кухне: голоса стали громче. В этот момент Троцкий проходил мимо кухни по пути из своего кабинета в ванную. Он услышал гневные голоса, вошел в кухню, увидел сцену и закричал: “Я вызову полицию!” Хотя он не сделал ничего подобного, тем не менее были сказаны ужасные слова.
Во второй половине того же дня, когда я в одиночестве разбирал бумаги, ко мне пришел Троцкий. “Я не должен был этого говорить”, — признался он в смущенной, почти застенчивой манере. Это был единственный раз, когда я видела его таким смущенным. В любом случае Габи не могла оставаться в доме. Она вернулась во Францию вместе с нашим сыном через Нью-Йорк.
12 ноября 1937 года Троцкий попросил меня послать следующую телеграмму:
CHAUTEMPS PREMIER PARIS
ЧТО КАСАЕТСЯ УБИЙСТВА ИГНАЦА РЕЙССА КРАЖИ МОИХ АРХИВОВ И ПОДОБНЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ Я НАСТАИВАЮ НА НЕОБХОДИМОСТИ ДОПРОСА ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ В КАЧЕСТВЕ СВИДЕТЕЛЯ ЖАКА ДЮКЛО ВИЦЕ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ПАЛАТЫ ДЕПУТАТОВ СТАРОГО АГЕНТА ГПУ
ТРОЦКИЙ
Слово “старый”, очевидно, означало, что Троцкий знал о связи Дюкло с ГПУ, когда Троцкий еще был членом советского правительства; таким образом, он раскрывал государственную тайну. Телеграмма вызвала смятение в рядах троцкистов. Лева, в частности, считал, что его отец допустил ошибку, отправив ее.
Несколько раз в течение 1937 года мы получали письма от Навилла, в которых говорилось, что Андре Жид намеревается приехать в Мексику; однако каждый раз он откладывал свой отъезд. В ноябре план Жида, казалось, стал более определенным. Троцкий попытался преодолеть свои последние колебания. Некоторое время он подумывал о том, чтобы написать Жиду и рассказать ему, сколько Мексика может ему дать, но воздержался от этого, потому что, по его мнению, Жид может расценить такое письмо как попытку манипуляции. Продолжая менее прямолинейно, Троцкий написал черновик письма, которое начиналось словами “Дорогой учитель” и подробно описывало все, что могло побудить Жида приехать в Мексику. Письмо должны были подписать несколько мексиканских художников и писателей, среди них Диего Ривера, Сальвадор Ново и Карлос Пеллисер. Я не помню, было ли письмо на самом деле отправлено; но если и было, то это было бесполезно, потому что вскоре мы узнали, что Жид внезапно изменил свои планы и уехал в Африку.
Дом на Авенида Лондрес с его внутренним двориком, двумя внутренними двориками и хозяйственными постройками образовывал идеальный прямоугольник. Две противоположные стороны этого прямоугольника располагались на двух параллельных улицах — Авенида Лондрес и Авенида Берлин. Третья сторона примыкала к улице, перпендикулярной этим двум, Калле Альенде. Все окна, выходящие на эти три улицы, были заложены саманным кирпичом. Четвертая сторона участка образовывала границу с другим участком. Вдоль всей этой стороны тянулась высокая стена, что было скорее недостатком, чем преимуществом, потому что мы не могли наблюдать за тем, что происходило на другой стороне. Кроме того, стена находилась рядом со спальней Троцкого и Натальи. Эта планировка была постоянным источником беспокойства для Диего Риверы и меня, и мы часто говорили об этом.
Беспокойство Троцкого лежало в другом направлении. К концу 1937 года кампания оскорблений и угроз, проводимая против него мексиканскими сталинистами, становилась все более и более жестокой. Троцкий предусмотрел возможность лобовой атаки на дом, предпринятой несколькими сотнями человек на углу Авенида Лондрес и Калле Альенде. Нападение может быть замаскировано под политическую демонстрацию и может закончиться покушением на его жизнь. Однажды он описал мне свой план обороны, который состоял в том, чтобы всегда иметь под рукой лестницу у подножия стены в крайнем углу из второго внутреннего двора, на Авенида Берлин. Этой улицей, которая в то время была покрыта травой, почти никогда не пользовались, а ночью она была плохо освещена, а может быть, и вовсе не освещалась. Со стороны было непонятно, что наша собственность простирается так далеко. В случае нападения Троцкий приставлял лестницу к стене, переправлялся один и незаметно и быстро шел к дому молодой мексиканки, которую мы знали, чтобы укрыться там. Женщина жила в своем собственном доме в нескольких кварталах от голубого дома. Перелезание через стену имело свои достоинства. На самом деле это был хитроумный план, который мне понравился. Некоторое время спустя Троцкий предложил мне провести репетицию. Вечером он приставлял свою лестницу к стене и шел к дому молодой женщины. Но тем временем я узнал от нее, что за последние два или три месяца Троцкий сделал ей четыре или пять прямых и настойчивых предложений, которые она просто проигнорировала, не поднимая шума. В частности, Троцкий раскрыл ей план лестницы и перспективу репетиции. Таким образом, все дело приобрело другой аспект. Такое сочетание мер безопасности с любовным приключением мне совсем не понравилось. Хотя я ничего не сказал Троцкому, он, возможно, заметил отсутствие у меня энтузиазма, потому что не настаивал на репетиции. Кроме того, вскоре ситуация приняла новый оборот.
Троцкий в Тампико, Мексика, 8 января 1938 г. Слева направо: Наталья Седова, Фрида Кало, Лев Троцкий, Макс Шахтман
Различные признаки, определенные приходы и уходы делали соседний дом все более и более подозрительным как для Диего Риверы, так и для меня. В доказательство своей великой щедрости Ривера решил купить его. Однако сделка займет несколько недель. Эти недели были опасными, потому что, если бы покушение на жизнь Троцкого действительно готовилось, агенты поспешили бы осуществить его, прежде чем потерять дом. План, который мы в конце концов приняли, состоял в том, чтобы Троцкий, пока мы не сможем вступить во владение соседним домом, пожил у Антонио Идальго в Ломас-де-Чапультепек, фешенебельном районе Мехико. Тем временем будет сделано все, чтобы скрыть отсутствие Троцкого в доме в Койоакане.
Итак, 13 февраля 1938 года Троцкий проскользнул в машину, которая была припаркована на заднем дворе, и лег на пол. Я сел за руль, и ворота открылись. Я промчался мимо будки полицейских, фамильярно помахав им рукой, как всегда делал, когда в спешке уходил один. Затем Троцкий встал и сел на заднее сиденье, где и оставался до тех пор, пока мы не подъехали к дому Идальго.
Дом был очень уютным. Поскольку детей у Идальго и его жены не было, они уделяли все свое внимание Троцкому, который проводил время за чтением и письмом. Вернувшись в Койоакан, Наталья разложила подушки на кровати, имитируя тело Троцкого, как это сделала Александра Львовна тридцать пять лет назад, когда Троцкий бежал из Сибири. Слуг держали подальше от комнаты, и время от времени Наталья приносила из кухни чай для якобы больного Троцкого. Связь между Койоаканом и Чапультепеком осуществлялась либо через Идальго, либо через меня.
Такова была ситуация, когда 16 февраля пришло известие о смерти Левы. Из-за разницы во времени новости пришли в Койоакан в конце обеда. Это было передано нам по телефону, я думаю, одним из представителей крупного американского агентства печати. Джо Хансен и Рей Шпигель были со мной в доме. Мы решили ничего не говорить Наталье, не давать ей просматривать вечерние газеты и не подходить к телефону. Я немедленно отправился навестить Риверу в его доме в Сан-Анхеле. Находясь там, мы, возможно, имели телефонный разговор с кем-то в Париже, возможно, с Жераром Розенталем или Жаном Русом. Затем мы с Риверой уехали в Чапультепек.