В течение следующих недель Ривера колебался между двумя противоположными взглядами. Однажды он захотел стать секретарем мексиканской троцкистской группы, хотя он был наименее подходящим человеком в мире, чтобы работать секретарем чего бы то ни было. На следующий день он говорил об уходе из группы и даже из Четвертого Интернационала, чтобы посвятить себя исключительно живописи. В середине декабря Троцкий поехал к нему в Сан-Анхель. В конце встречи Ривера согласился больше не говорить об отставке, и оба собеседника расстались, по-видимому, в хороших отношениях.
Инцидентом, вызвавшим взрыв, стало письмо Риверы Бретону в конце декабря. Когда ему нужно было написать письмо на французском, Ривера просил меня помочь. Он диктовал мне письмо, а я печатал его на машинке. По этому случаю он позвонил мне и попросил приехать к нему домой в Сан-Анхель, чтобы он мог написать письмо Бретону. Вскоре после того, как он начал диктовать, он сформулировал фразу, выражающую критику “методов” Троцкого. Я перестал писать. “Пиши! Пиши! Я сам покажу письмо Л.Д.”, — настаивал Ривера. Я должен был принять решение. С любым другим человеком я бы просто ушел. Но отношения между Троцким и Риверой были исключительными. Ривера был единственным человеком, который мог прийти в дом в любое время без предварительной договоренности, и Троцкий всегда принимал его тепло. С другими посетителями всегда присутствовал третий человек, чаще всего я. Но с Риверой была возможность ослабить тесную связь между мной и Троцким, против чего он иногда раздражался, поэтому я сознательно старался не вмешиваться в их разговоры. Отношения между Риверой и Троцким образовали своего рода привилегированный клуб, стоящий вне системы. Поэтому я принял заявление Риверы добросовестно, предпочитая, чтобы он объяснился непосредственно с Троцким без моего вмешательства.
После того, как Ривера закончил диктовать, и перед тем, как я ушел, он снова сказал мне, что он сам покажет письмо Троцкому. “Мы разберемся с этим”, — сказал он. Я вернулся в Койоакан и напечатал письмо, оставив копию на углу моего стола. Наталья часто приходила ко мне в комнату, обычно когда Троцкий спал, чтобы прочитать письма и документы, которые Троцкий продиктовал мне и которые я напечатал. Она сделала бы это независимо от того, был я в своей комнате или нет. В этот день она случайно зашла и нашла копию письма Риверы Бретону, которое она прочитала. Затем она отнесла его Троцкому, и таким образом произошел взрыв.
Недовольство Риверы “методами” Троцкого, как объясняется в письме, было сосредоточено на двух незначительных событиях недавнего времени. После публикации манифеста, подписанного Бретоном и Риверой, в Мексике была сформирована небольшая группа I.F.I.R.A., которая начала издавать журнал Clave. На одном из заседаний редакционной коллегии журнала секретарем был назначен молодой мексиканец Хосе Феррелл. Ривера, присутствовавший на встрече, не высказал никаких возражений. Но в своем письме Бретону он назвал это назначение “дружеским и нежным” государственным переворотом, осуществленным Троцким. Вторым эпизодом было принятое в типографии в последнюю минуту решение, без ведома Троцкого, напечатать статью Риверы в качестве письма редактору. Ривера возложил ответственность за этот поступок на Троцкого.
Реакция Троцкого на письмо Риверы состояла в том, чтобы попросить его через меня написать новое письмо Бретону, которое исправило бы два искажения. Ривера заявил о своем согласии и назначил мне встречу, чтобы я продиктовал письмо. Однако в последний момент он отменил встречу. Он договорился о новой встрече и отменил и эту. Очевидно, он переживал эмоциональный кризис. Слова “дружелюбный и нежный” в его письме Бретону показывают, что он все еще был привязан к Троцкому.
С отказом Риверы написать новое письмо Бретону тон разногласий обострился. Троцкий и Ривера быстро прошли через последовательные стадии, которые при разрыве ведут от дружелюбия к враждебности. Больше никаких встреч между ними не было. Чарльз Кертисс, который был представителем в Мексике Панамериканского бюро Четвертого Интернационала, и я выступали в качестве посредников. 12 января Троцкий написал письмо Фриде в Париж, в котором изложил свою версию разрыва. Фрида, конечно же, осталась в лагере Риверы.
Чувствуя, что он больше не несет политической ответственности перед Троцким, Ривера начал серию схем с различными небольшими группами рабочего класса, политическими и профсоюзными, которые были более или менее враждебны троцкизму. Троцкий отреагировал бурно. Все мосты были сожжены.
В то время президентская избирательная кампания только начиналась. Согласно конституции Мексики, Карденас не мог снова баллотироваться, и ему даже не удалось убедить свою партию принять кандидата по его выбору. Скорее всего, армия и деловые интересы навязали ему кандидатуру Авилы Камачо, который впоследствии был избран. Мугика, друг и ближайший сотрудник Карденаса, решил выдвинуть свою собственную кандидатуру. По отношению к Камачо он стал кандидатом от оппозиции от левых сил. Третий кандидат, генерал Алмазан, который не входил в правительственную партию, появился в качестве кандидата от оппозиции справа. Ситуация была настолько запутанной из-за того, что Камачо был навязан Карденасу, что многие сдрденисты проголосовали за Алмазана. В феврале Ривера принял активное участие в избирательной кампании Мугики. Троцкий назвал этот шаг политическим предательством. Когда Мугика позже снял свою кандидатуру, Ривера, по некоторым данным, поддержал Алмазана. Но к тому времени у нас уже не было никаких отношений с Риверой вообще.
После разрыва с Риверой Троцкий не мог оставаться в голубом доме в Койоакане. Но было нелегко сразу найти новый дом за умеренную арендную плату и удовлетворяющий ряду специфических условий. Еще в конце января Троцкий предложил Ривере через меня, что он будет платить ему арендную плату, пока я буду искать новое место. Ривера отказался, потом согласился, потом снова отказался. Все это добавило еще больше остроты заключительной фазе разрыва. Примерно в марте я нашел новый дом. Это было в Койоакане, и арендная плата была низкой, но помещения находились в плохом состоянии. На самом деле дом, который находился на Авенида Вьена, совсем рядом с тем, который мы собирались покинуть, в настоящее время не был заселен. Он принадлежал семье лавочников из Мехико, Турати, которые использовали его как загородное убежище. Владельцы были рады сдать его в аренду даже Троцкому. У него было много положительных черт: достаточно комнат, большой сад, высокие стены и окрестности, за которыми было легко наблюдать, потому что район еще не был застроен. Но ремонт был необходим, некоторые этажи даже обвалились. Она также должна была быть обставлена мебелью. За это взялся молодой мексиканский троцкист Мелькиадес с несколькими помощниками. Только в первый день мая мы смогли переехать с Авенида Лондрес на Авенида Вьена. Сам Троцкий переехал 5 мая. Покидая голубой дом, он положил на свой теперь пустой стол два или три маленьких предмета — подарки Риверы и Фриды в лучшие дни, в частности, он оставил ручку, подаренную ему Фридой, которой он пользовался долгое время.
Меня часто спрашивали, какую роль в разрыве сыграл роман 1937 года между Троцким и Фридой. Многие спрашивающие с понимающим видом дали мне понять, что, по их мнению, это и было истинной причиной. Я должен сказать, что, на первый взгляд, роль была нулевой. Фрида сказала мне, что Ривера ничего не знал о том, что произошло между ней и Троцким. Косвенным аргументом является то, что, если бы бывшие любовные отношения между Троцким и Фридой сыграли свою роль в разрыве, разрыв принял бы совсем другую форму, поскольку Ривера был болезненно ревнив. Из всего, что я знаю, складывается впечатление, что у Риверы не было никаких особых подозрений. Конечно, он вполне мог испытывать дискомфорт из-за интеллектуального превосходства Троцкого, но такие намеки на соперничество не исходили из точного знания о том, что произошло между Троцким и Фридой, или даже из слабых подозрений по этому поводу.
Через несколько лет после разрыва между Троцким и Риверой и долгое время после смерти Троцкого Ривера и Фрида развелись, а затем через несколько месяцев снова поженились. Этот супружеский кризис, возможно, был спровоцирован тем, что Ривера так или иначе узнал о прошлом. Его ревность была крайней, несмотря на то, что он сам обманывал Фриду при каждом удобном случае — или, возможно, из-за этого факта. Такое знание также объяснило бы его причудливую политическую эволюцию. Во время его разрыва с Троцким антитроцкистские тенденции Риверы приобрели анархистские и либеральные оттенки в поворот, но уж точно никогда не сталинский. На самом деле именно Ривера обвинил Троцкого в сталинизме. Его переход к сталинизму, который произошел спустя много времени после его разрыва с Троцким, возможно, был вызван взрывом ярости, когда он узнал, что произошло между Троцким и Фридой. Очевидно, что эти мысли являются чисто предположительными с моей стороны, поскольку меня тогда уже не было в Мексике, но они основаны на хорошо известных фактах, которые согласуются с моими глубокими знаниями о том, что произошло ранее.
В июне или июле 1939 года Троцкий попросил меня провести исследование в Национальной библиотеке Мехико и попытаться найти некоторые тексты о религиозных войнах XVI века и о конце Римской империи. По его словам, эти две эпохи исторического перелома можно сравнить с нашей. Я до сих пор вижу сцену в его кабинете, когда он стоял рядом со мной. Я высказал несколько возражений, упомянув зверства религиозных войн, в ходе которых людей сбрасывали с башен на копья солдат, ожидавших внизу. Он бросил на меня взгляд, полный редкой печали, и сказал: “Ты увидишь”.
Да. Мне предстояло увидеть.
Работая в библиотеке, я нашел цитату из Тацита, который назвал Локусту, отравительницу, нанятую Нероном, regni instrumentum, “орудием правления”. Троцкий использовал эту цитату, касающуюся, я думаю, Ягоды. Отголосок этих озабоченностей Троцкого можно найти в последних статьях, написанных им во время полемики американской троцкистской группы, в которых он затрагивает тему социализма или варварства. Но у меня сложилось впечатление, что его мысли продвинулись дальше того, что он тогда был готов изложить