а то, что без российской грозной поддержки штыками существовать не могли — такова вековечная к России европейская неприязнь.
Вследствие пакостного закулисного заговора в Аахене четыре державы встретились с Францией. Вывод из Франции оккупационного корпуса между ними предрешён был заранее, не позднее конца ноября. Французский министр Ришелье, друг и ставленник императора Александра, устроитель Одессы, убеждённый, однако умеренный роялист, защитник ограничительных конституционных начал, напуганный кровожадным белым террором, предложил превратить союз четырёх в союз пяти, приняв в него Францию на равных началах, для чего надобно было всем позабыть, что Франция побеждённая сторона. Натурально, император Александр поддержал предложение герцога де Ришелье. Ему возразил британский министр. Речь, сказал он, не в том, чтобы воротить Франции её прежнее положение в содружестве европейских держав, а в том, какую политику после вывода войск станет проводить в отношении Франции союз четырёх, чтобы воспрепятствовать ей злоупотребить своей вновь обретённой свободой, ибо Франция, как никогда, собой представляет очаг революций и разрушений; и вновь Австрия и Пруссия взяли британскую сторону против одинокой России.
Отстранив таким образом Францию, четыре державы подписали конвенцию, которой подтверждали полнейшее согласие между собой по всем важнейшим вопросам европейской политики и оставляли за собой безапелляционное право вновь соединить свои армии и вводить их во Францию, в тех случаях, разумеется, если в ней вспыхнут волнения, которые окажутся опасными для спокойствия и безопасности её ближайших соседей, что при неопределённости этой ловко составленной формулы означало полнейший произвол в отношении Франции, причём Британия схитрила и тут, поставив условием всякий раз обсуждать вопрос о спокойствии и безопасности, исключая воцарения кого-либо из проклятой династии Бонапартов.
Одержав очередную победу чужими руками, изворотливая Британия первой сообразила, что слишком было бы нерасчётливо ссориться с императором Александром, который располагает самой многочисленной и самой победоносной армией в мире, и Франция, только что схваченная добродетельными союзниками за горло, была беспрепятственно включена в союз четырёх, причём оговаривалось единственное условие: Франция тоже обязана вставать на защиту порядка, Венским конгрессом предписанного Европе по пунктам. После этого хитроумного акта все пять держав договорились о том, что каждый раз они станут съезжаться на встречу, как только возникнет необходимость кого-нибудь приструнить и туда ринуть свои войска, где займётся ненавистный пожар революции; правда, по приглашению той страны, где займётся пламя свободы, имея в виду не жаждущий свободы народ, а его государя, против которого война за свободу и занялась. Натурально, все пять держав приняли на себя приятное обязательство неукоснительно исполнять высокие принципы международного права, подавать пример правосудия, умеренности, согласия, все свои помышления направлять на покровительство мирным искусствам, на увеличение благосостояния и на пробуждение тех религиозных и нравственных чувств, которые так прискорбно ослабли под воздействием преступных идей освобождения личности, освобождения собственности и ниспровержения всех привилегий, благоразумно умалчивая о том, что отныне эти пять великих европейских держав станут решать, что есть правосудие и что есть международное право.
Что поджидает после этого бедную миссию в Персии? Ничего хорошего там не поджидает её, а скверность одна, поскольку британская дипломатия стёрла все заслуги России, всего четыре года назад освободившей Европу, связала ей руки, восстановив против неё её ближайших соседей, и уж без оглядки ринется пакостить ей на всех направлениях — в Персии прежде всего, с этими безотрадными мыслями Александр поспешил к Алексею Петровичу.
Уже ознакомившись с точно такой же бумагой, полученной штабом наместника, дав ему говорить, Алексей Петрович охотно с ним согласился. По его сведениям, полученным от надёжных лазутчиков, в Тебризе нарушением пункта трактата и на деньги британского кабинета полным ходом идёт подготовка к новой войне, которая, в мечтаниях Аббаса Мирзы, выбросит Россию из Грузии за Кавказский хребет и поднимет на неё весь Кавказ, чем и заняты персидские эмиссары в Дагестане, в Чечне и Кабарде.
Между тем наше положение за Кавказским хребтом самоубийственно. Алексей Петрович оборотился к карте Кавказа, вечному спутнику его военных трудов, и пригласил Александра и своих офицеров, которых не упускал случая чему-нибудь научить, вдоволь наученный их только что не полным невежеством, вглядеться попристальней в её очертания:
— Русская равнина, которую исстари мы обживаем, имеет естественные пределы в течении нескольких рек, удобно обороняемых в случае нападения. На западе это Днестр, по течению которого наша летопись расселяет уличей и тиверцев — две ветви могучего славянского племени; а к северу верховья Буга и Немана. Мы долго большой кровью возвращались к этим пределам, принадлежавшим нам искони, однако идти далее было нашей ошибкой. Самой крупной и самой глупой ошибкой великой Екатерины была та, что она дала согласие на разделение Польши.
Привыкнув, что в этом обществе слушают его со вниманием, Александр не мог не вставить своего возражения:
— Если я правильно помню, раздел Польши был спровоцирован Австрийской империей, когда, пользуясь тем, что мы заняты турецкой кампанией, Мария Терезия приказала отторгнуть два польских воеводства, на что бессильная Польша уже не могла возразить.
Алексей Петрович покачал головой:
— Недаром она ограничилась двумя воеводствами. Военная мощь России была так значительна, что на больший грабёж австрийская государыня не решалась и запросила разрешения Екатерины продвинуться далее, тотчас то же сделал и Фридрих, прусский король. Наша государыня, как на грех, согласилась и тем нанесла России непоправимый урон.
Дельно, дельно, да что ж, Александр вновь не находил нужным удерживать своё возражение:
— По разделам Польши Россия воротила свои старинные земли, отторгнутые от нас не столько силой оружия, сколько ничтожеством, в какое мы впали после кровавого нашествия хана Батыя.
Тут спор завязался, и оба заговорили хоть и спокойно, однако ж решительно:
— И вместе с тем мы усилили Австро-Венгрию на семь, а Пруссию на четыре миллиона славян, заполучив таким образом сильных вместо прежних слабых соседей. Не приобрети. Австро-Венгрия и Пруссия столь серьёзной подпоры своим притязаниям, они не затеяли бы европейской войны против Франции, не противустояли бы на Венском конгрессе, не угрожали бы нынче освободительным движеньям в Европе.
— Совместно с нами, нельзя не сказать.
— А без них не стали бы и мы угрожать.
— Во всяком событии имеется и счастливая сторона.
— В этом случае изъяснитесь какая?
— Извольте. Австрийская империя и Прусское королевство принадлежат к разряду наших естественных союзников на западе континента, по той довольно веской причине, что они наши соседи. Таким образом, вступив в Польшу, мы получили возможность непосредственно им угрожать, устраняя соблазн внезапного нападения: между соседями и союзниками обыкновенная и весьма полезная вещь.
— Вместо этого преимущества много благородней и выгодней иметь слабых соседей, но не угрожать никому. Россия слишком могуча, чтобы прибегать к иезуитским уловкам растленных европейских держав. Вы не находите?
— Я нахожу, да растленная Европа того не находит.
— Отлично, оставим в покое польский вопрос. На юге наши естественные пределы составляются Кубанью и Тереком, переступать за которые было бы ещё более крупной и более тяжкой ошибкой — я имею в виду наше безрассудное вступление в Грузию.
— Спасение Грузии от убиения совместными усилиями турок и персиян, согласитесь, было благородное дело.
— Ещё более благородное дело было бы оборотиться к нашему внутреннему благоустройству с того самого дня, когда мы воротились к естественным пределам Русской равнины. Мы до сего дня живём рабским или полурабским трудом, отчего имеем нищее население; от нищего населения имеем крайнюю скудость в казне, ещё истощаемой непомерно разросшейся армией, тогда как давно могли бы обходиться и меньшей; так что нам спасенье бестолковых грузинцев? Много благородней спасти от разоренья своих мужиков! Аристократам золото, а народу если и останется кусок железа, и тот безжалостная судьба исковывает в цепи рабства и редко в острый меч на отмщение угнетенья.
— Однако ж вступление в Грузию имело целью не одно спасение бестолковых грузинцев.
— Не согласиться нельзя, наше вступление в Грузию имело целью угрожать Оттоманской империи с тыла, тогда как с фронта мы с упорством людей, потерявших рассудок, желаем воротить, по внушенью наших попов, крест о восьми конец на Святую Софию.
— Странная идея русского православия, ещё тишайший царь Алексей Михайлович грозился за неё весь русский народ положить до последнего человека.
— Самоубийственная идея.
— Однако водружение российского знамени на берегах Босфора есть овладение всей торговлей между Азией и Европой, доход от которой стоит копей царя Соломона.
— Только овладей мы торговлей между Азией и Европой, как сладко снится нашим попам и нашей казне, тотчас англичане натравят на нас всю Европу, как всю Европу натравили на безвредных для них якобинцев и Бонапарта, и полками всех за деньги купленных европейских держав, своего не выставив ни одного, станут воевать против нас лет двадцать пять, как воевали против якобинцев и Бонапарта, не потратив ни единого солдата со своей стороны, если не считать топтанья Веллингтона в Испании[161]; и таки сократят нас до ничтожества, подобно тому, как некогда нас сократили монголы, — так что самое время молиться, чтобы не пришлось нам до Святой Софии доставить креста.