Глядя под ноги, взмахивая медленно тростью, обдумывая скрытый смысл этих слов, он неохотно сказал:
— Право, наслышан я и об них.
Трубецкой заговорил торопливей и сбивчивей, повторяя почти то слово в слово, что с год назад довелось ему услыхать от Якушкина:
— Вот видишь, с окончаньем войны, ты это, разумеется, помнишь отлично, имя императора Александра гремело по всему просвещённому миру, народы и государи Европы, его великодушием неожиданным поражённые, предавали судьбы свои его воле, рассчитывая обрести независимость и свободу.
Он усмехнулся:
— Охота тебе на их счёт заблуждаться.
Трубецкой не смутился, поглядел на него очень пристально, зашагал ещё твёрже, чем за миг перед тем:
— Это как?
Над их головами неярко тлел невысокий фонарь, слабо освещая исхоженный снег и низкую припорошённую решётку канала. Вдоль канала, то отступая, то совсем близко приступая к нему, угрюмо молчали сплошные дома, в которых строго чернели все окна. Над двумя припозднившимися прохожими, над каналом и над домами висело чугунное небо с мелкой россыпью звёзд.
Пустые это всё разговоры, неприготовленные сужденья людей, желающих обнаружить именно то, чего не было, однако же Александр, поёжившись, точно от холода, подняв воротник, без вдохновенья, терпеливо и скучно стал изъяснять:
— Мнение народов о добродетелях нашего государя нам неизвестно, оттого оставим его. Что касается до государей Европы, то мнение их нам уже слишком известно. У каждого как имелись, так и нынче имеются свои, непримиримые, враждебные всем остальным, интересы, большая война, более двадцати лет сокрушавшая города и царства Европы, пошла на пользу только Британии, её развязавшей, из жажды уничтожения Франции, как об этом не знать. Её пространства удвоились присоединением Гельголанда, Мальты, Сейшельских островов, Капской колонии, Иль де Франса, Цейлона, Тасмании, Сен-Люси, Табаго и Тринидада, а в Индии Майсура, Дели, Непала и, кажется, чего-то ещё, всего не упомнил, прости, а не надо бы забывать, мыслящему человеку нет худшей слабости, чем слабость памяти. Однако ж и этого, представь, было Британии мало. Беда этой конституционной империи в том, что все эти земли служат ей рынком плохим. Сейшельские острова и Тасмания едва ли и вовсе являются рынком. Ей было необходимо проникнуть со своими товарами, прочными и недорогими в цене, в обширные владения Испании и Португалии, и вот тебе пример либерализма, когда речь заходит об государственных выгодах, к каковым интересы внешней торговли относятся в первую очередь: Британия поддержала в испанских и португальских колониях освободительное движение. Больше того, лет десять назад торговля чёрными в пределах её владений запрещена, вовсе, разумеется, не из гуманных соображений, не надейся на это, а ради того, чтобы ослабить своих конкурентов, которые, не имея достаточно произведений ремёсел, какими располагает она, обогащаются главнейшим образом тем, что торгуют рабами, и нынче Британия требует запретить торговлю неграми во всех прочих странах. Так вот, если рассуждать об интересах торговли, кто оказался в Европе важнейшим, самым опасным противником для Британии? Франция и Россия, это очевидно как день, первая своей восточной торговлей и флотом, вторая, к несчастью, одним безумным стремлением в Константинополь, что непременно вытеснит британских торговцев с Востока, впрочем, как и французских. И ты полагаешь, что Британия предала свои судьбы на волю нашего государя?
Ноги его стали мёрзнуть, и он, удивляясь, что эта посторонняя тема так внезапно его увлекла, попросил:
— Давай повернём.
Они повернули, и он, всё глубже кутаясь в меховой воротник, думая оборвать разговор, когда предлагал повернуть, вдруг стал продолжать, разгорячаясь всё больше, но внешне оставаясь холодным, точно лишь оттого продолжал, что не хотел оказаться невежливым и поддерживал начатый не им разговор:
— Ничуть не бывало. Против разгромленной Франции Британия всё-таки решилась усилить Голландию, отдав ей взамен Капской колонии и Цейлона соседнюю Бельгию и провинции за Маасом до Рейна. Кроме того, предполагался брак наследного принца голландского с единственной дочерью принца-регента Августой-Шарлоттой, которой сравнялось едва восемнадцать, а созданные таким образом Нидерланды должны были вступить в союз с Ганновером, этим родовым владением британской короны. На рейнские провинции претендовала и Пруссия, и Британия была готова отдать ей взамен них всю Саксонию и прежние польские земли, что прямо противоречило национальным интересам России, а в Италии Британия была готова предоставить Австрии такие возможности, чтобы та могла противостоять на её восточных границах России, а на её западных границах французам. России же было необходимо усилить Пруссию на Рейне и тем поставить в зависимость побеждённую Францию, а также в Саксонии, чтобы связать таким образом Австрию, которая является нашим неизбежным и упорным врагом на Балканах. Австрии же, в интересах России, должна была в Италии противостоять побеждённая Франция. И ты полагаешь, что Меттерних[94] этой комбинации не понимал и добровольно руки сложил крестом на груди, ожидая, пока наш благодетельный государь благополучно разрешит все свои проблемы в Европе и направит на Восток все свои силы, где не сама же собой завязалась внезапно война на Кавказе?
Целый не фантастический, но действительный мир грозных намерений и грозных последствий для народов, республик, королевств и империй открывался ему, и он, поражённый, как все бесчисленные интересы и сшибки связывались невидимой нитью в его голове, сильней взмахивал тростью, точно готовил удар, пытаясь сильным движеньем согреться, не замечая, что это внутренний был холодок.
— А Талейран? Как полномочный министр, он должен был спасти целостность и независимость Франции, которая занята была чужеземными армиями, и этот хитрый, хладнокровный политик, в своей долгой жизни сыгравший множество самых различных ролей, подобно актёру театра, умеющий при случае играть даже роль вполне честного человека, возвышенный революцией, развернувший свои таланты во время Империи, выдвинул в Вене принцип легитимизма, согласно которому завоевание не даёт никаких прав победителям распоряжаться ни одной короной, ни одной территорией, пока от них сам собой не отказался законный владыка. Ты полагаешь, Талейран и сам уверовал в легитимизм, после стольких захватов, которые он скрепил договорами в правление Бонапарта, ещё раз явив миру свою беспринципность? Я так не думаю, скорее всего, у Талейрана в самом деле никаких принципов нет, однако ж на этот раз выгоды государства, выгоды поверженной Франции потребовали от пего этого принципа, и он этот принцип провозгласил. А чем его изворотливость обернулась на деле? На деле она обернулась идеей справедливости, и один Талейран её защитил, тогда как прочие государи опирались только на право оружия, между ними и наш государь. Пруссия лишилась прав на Саксонию. Каковы же причины? А таковы, что здравствует саксонский король! Сбережение же независимой Саксонии, Майнца и Люксембурга означало безопасность для Франции. Мы же, согласно этому принципу, лишились права на Польшу. Замечательней же всего, что ни у кого из государей Европы не могло быть против этого милого принципа возражений. И чем же окончилась находчивость Талейрана? Она окончилась тайным союзом Франции, Австрии и Британии против России, а ты говоришь: предали судьбы свои покладистой воле нашего государя. Полно, мой милый, куда там!
Трубецкой растерянно, негромко спросил:
— Откуда ты всё это взял?
Отчего-то решив, что вопрос относился к одной тайне союза против России, он ответил сердито:
— В дипломатии тайн не бывает, мой милый. До прибытия Талейрана решено было не приглашать на совещания победивших держав, соединившихся в Вене[95], представителя Франции, а через два месяца Кэстлри потребовал приглашения Талейрана. Тут и слепому открылись все замыслы, удивляюсь тебе. Кроме того, Бонапарт нашёл текст договора, неожиданно воротившись в Тюильрийский дворец, и любезно переслал его нашему государю. Как видишь, победители объединились с той стороной, которую победили главным образом русским оружием, и дружно выступили против России. В итоге стольких интриг Британия получила позиции в Европе сильнейшие, а мы не можем опереться на Францию, которая осталась без армии, имеем против себя Австрию, а Пруссия, единственный наш союзник в Европе, оказалась разъединённой и к тому же занятой своими внутренними делами. Таким образом, нам интригами той же Британии навязали войну на Кавказе, а наши дивизии должны стоять наготове в Европе. Вот до чего народы и государи поражены были великодушием нашего государя, как ты имеешь удовольствие полагать.
Трубецкой встрепенулся, точно он его вдруг разбудил, и с твёрдостью объявил:
— Однако ж Россия гордилась своим государем и ожидала от него новой судьбы, в первую очередь для себя.
Он возразил, усмехаясь:
— Новой судьбы не ожидают, мой милый, новая судьба приготовляется последовательным ходом вещей.
Трубецкой на мгновенье запнулся, но взял через миг тот же возвышенный тон:
— Государь объявил манифестом свою благодарность войскам и всем сословиям народа русского, который вознёс его на высочайшую степень славы, быть может, бессмертной. Он обещал, утвердивши спокойствие всеобщим миром в Европе, заняться устройством внутреннего благоденствия вверенного Провидением его пространного государства.
— Как видишь, мир в Европе колеблется день ото дня, спокойствия нет.
— И что же? Некоторые молодые люди, бывшие за Отечество и царя своего на поле чести, жаждали быть вернейшей дружиной вождя своего и на поприще мира. Они дали друг другу обещание словом и делом содействовать своему победоносному государю во всех его начертаниях во благо народа. Людей этих мало, конечно, однако же все они уверены твёрдо, что круг их станет ежедневно расти, что другие, подобные им, не захотят ограничиться славой военной и возжелают оказать усердие и любовь к Отечеству не одним исполнением возложенных службой обязанностей, но посвящением всех своих средств и способностей на содействие общему благу во всех его видах, свободе народа прежде всего.