Александр, всё не понимая, нетерпеливо пожимая плечами, спросил:
— Мы-то тут что?
— Почти что волей случая, чем государственным помыслом. Англичане, как вам известно, не допускают нас в Средиземное море, и мы, в пику им, предложили, чтобы приобрести законное право держать там наш флот, уничтожить многовековое пиратство, что является и насущной необходимостью и священным долгом для великой христианской семьи. Таков слог — ухватишься и за священный долг, и за надобность христианской семьи когда надо. Благодаря именно слогу, заметьте себе, Англия оказалась в положении затруднительном: не могла же она открыто отрицать долг и надобность сделать наконец невозможным морской разбой в своих же владениях, как не могла пойти и на соседство нашего военного флота. Однако английские дипломаты и не такие распутывали узлы — шельма народ, — своей выгоды нигде не упустят, а слог у них нашему не уступит — Державина оды, примерно сказать.
— Да, припоминаю теперь, благодарю. Пиратством промышляют берберийские племена, подданные Оттоманской империи, вроде наших черкес.
— Именно так! И всякое на них нападение могло бы стать началом крестового похода против Блистательной Порты. Не желая допускать против Блистательной Порты никакого похода, Англия обязалась сама покончить с разбоем, но, разумеется, всё ещё не сделала решительно ничего. Тогда мы предложили, чтобы вся Европа вооружилась против корсаров. И вот Испания, нас желая иметь на своей стороне, вознамерилась передать нам — впрочем, тайно — Пуэрто-де-Майон как базу для нашего военного флота, которой прежде владела всё та же непоколебимая Англия. Карсли тотчас завлёк на своею сторону Меттерниха, в свою очередь Меттерних уговорил прусского короля[115], и три державы выступили совокупясь против передачи нам этой базы, обнаглев до того, что с угрозой применения силы. Разумеется, пришлось отступать, и в ответ мы, натурально, поддержали Испанию. Татищев, наш полномочный министр, подсказал, куда надо шило воткнуть; и в начале прошлого года Испания обратилась за помощью в Священный союз против своих подданных, поднявшихся против владыки законного, то бишь легитимного. Помрёт Талейран, а без легитимности уж нельзя будет и шагу ступить: на века бессмертие одним словом купил, сукин сын. Ну, мы и направили великим державам наш меморандум, в котором эту законную просьбу поддерживаем.
— Постойте, это Испания всё, а с какого боку здесь всунулись Северо-Американские Штаты?
Стурдза округлился лицом, улыбнулся победно, точно взял реванш за Кавказ:
— С.самого неприятного, уж вы мне поверьте. Это не страна, а какой-то винегрет из народов! Так недавно отстоявший свою независимость, уже находится в том состоянии, вроде чесотки, когда начинают помышлять о захватах. Северо-Американские Штаты, почуяв чесотку, облагодетельствовались мыслью занять полуостров Флориду, который принадлежит к испанским владениям, угрожая признать независимость южноамериканских республик и вмешаться в войну на их стороне, едва ли соображаясь с последствиями, то есть с тем, что война тотчас распространится и на прочие страны и что в этой войне Северо-Американские Штаты непременно побьют. Как видите, задачи миссии нашей чрезвычайно важны: необходимо добиваться полюбовного соглашения по поводу этой Флориды и удержать Северо-Американские Штаты от военного выступления — им же на пользу, чёрт их возьми! Если же речь серьёзно идёт о выборе вашем, ещё бы надо учесть, что миссия в Филадельфии более независима; есть возможность самостоятельного решения, то есть возможность, в случае, натурально, успеха, быстро и одним разом продвинуться.
— Однако с другом Жуковского не напустятся ли тоже туманы? Очарованный чёлн! Чёрт знает, какой слезливости от него ожидать? И что за охота мешать народам добывать себе конституции? Вы не находите? Вы ведь желаете республики на Балканах? А в Персии что?
— Э, полно, батенька, в Персии наша миссия под началом Алексея Петровича.
— Так что?
— Алексей Петрович решает всё сам, никому не даёт возвыситься рядом с собой. Охота поступать к нему в переписчики.
— Охота. Если бы пришлось начинать службу с малых чинов, не лучше ли начинать её сотрудником великого человека?
— Великого самодура, правду сказать.
Александр остановился, точно в стену ударился. Не терпя самодуров больше всего, заложил руки назад, вдруг спросил неожиданно для себя — уж не в самом ли деле собрался служить:
— Нынче в каком месте дела наши хуже идут?
— Вы же сами распространялись, что на Кавказе войне с черкесами не будет конца, пока мы не возьмём Анапы, Ватума и Карса; а мы Анапы, Батума и Карса не возьмём никогда.
— А что, не отправиться ли в таком случае на Кавказ?
Стурдза с недоумением поглядел на него, точно круглый дурак стоял перед ним и своих прямых выгод понять не желал. А и то может быть, что секретаря в Филадельфию не чаял найти, дипломат:
— Горцы большей частью настроены против нас, воинственны и жестоки, как разбойникам положено быть. Персияне и турки спроваживают им караваны с оружием и ждут только выбрать момент, чтобы со всех сторон ударить на нас. Из чего же туда? Разве из одного любопытства?
— Судьба, нужда, необходимость рукой железной толкают и гонят кнутом... Причины этого рода поважнее всех прочих причин. По доброй воле, из одного любопытства кто же расстанется со своими пенатами, чтобы по варварским землям блуждать? Разве что пустые мечтатели да разного рода челны.
— Впрочем, для верховой езды дороги там сносны, как говорят.
Александр махнул рукой и вновь вдоль стены пустился шагать.
— Э, хорошо было кочевать Мафусаилам да Ламехам, да и то не по причине дорог — дороги в тех палестинах, я чаю, не скоро будут устроены сносно.
— Отчего же Мафусаилам и Ламехам было так хорошо?
— Мафусаилам и Ламехам была свойственна справедливость. Первый, кто молотом сгибал железо; первый, кто изобретал цевницу и гусли — тот в своём обширном семействе награждался непременно любовью и славой. А с той поры, как завелись граждане, города, надобно от Финского залива дотудова доскакать, докудова сын Товитов ходил за десятью талантами — а всё в надежде добыть похвальную знаменитость в виде чина коллежского асессора, да ещё и в тех-то далях добудешь ли, пресерьёзный вопрос.
— Ну, и в тамошних далях знаменит только тот, кого Алексей Петрович, наместник Кавказа, своей милостью отличит и возьмёт под крыло.
— Нет худа без добра, да и в здешних местах не отличает никто.
— Рад, что вы согласились — гора с плеч долой.
— Согласился на что?
— В секретари к Мазаровичу в миссию.
Грибоедов поднял брови и как ни в чём не бывало сказал, не понимая и сам, чего битый час добивался:
— Полно, Александр Скарлатович, всё препустой разговор. Почто мне таскаться всё верхом да верхом по горам и долам?
— Так, мне помнилось, вы хотели бы ехать, лишь бы уехать подальше куда.
— Может быть. Да что у нас значат пустые слова: хотел, не хотел? У нас об наших судьбах начальству видней; разумеется, кроме всего, что ему действительно видеть надобно. Оно и решает за нас, а мы глядь: как кур во щи попал.
Стурдза рассмеялся, прихлопнул в ладони, от души веселясь — тоже умник, нашёл водевиль:
— Остановка за гласом начальства, это и всё?
И Александр, заражённый водевильным весельем, не решаясь перечить себе, отдаваясь единственно на волю дерзкого нрава, вдруг бесшабашно рискнул:
— А ежели только за этим?
Оставив в покое ладони, однако ж продолжая смеяться, Стурдза вскинул круглую голову, прищурил озорные глаза, со значением произнёс:
— Так я вас представлю начальству, похлопочу от души, вы мне полюбились, поклонник Карамзина. Изложу государственную необходимость назначить именно вас. Ещё вас же упрашивать станут, честью клянусь.
— Что ж, похлопочите на этом условии.
— Счастлив, что вас убедил.
— В самом деле, ваши способности убеждать замечательны. Впрочем, мне любопытно, так ли назначенье легко, как вы теперь говорите, лишь бы меня заманить?
— Да что ж, вы не верите мне?
Александр руки раскинул, широко, в изумлении, переставши ходить, мало думая о последствиях своего шутовства, на что и куда согласился:
— Как можно, помилуйте! Мне только представлялось всегда, что назначенья на такие места у нас не таким решаются образом, как вы теперь представили мне. Благодарствую, что раскрыли глаза — в один час поумнел.
Уже не смеясь, переложив бумагу с левого краю на правый, Стурдза прихлопнул ладонью по крышке стола:
— Считайте, что назначенье решено. Я же сказал, что похлопочу.
— Не прикажите ли увязывать чемодан?
— С Богом! Жалеть, уверен, не станете.
— Что ж, дай-то Бог.
Стурдза поднялся, обошёл стол, подступил к нему близко, должно быть вознамерившись по-дружески тронуть его за плечо, как тронул бы назад тому час, да вдруг не решился и только любезно изрёк:
— В пятницу прибудет ко мне Мазарович, извольте явиться эдак в полдень, в двенадцать часов. Я вас с ним познакомлю.
— Только пушка пальнёт. Весьма любопытно на сего счастливого лекаря своими глазами взглянуть.
— В таком случае жду непременно.
Без дела, как назло без новых депеш, Александр дотянул дежурство своё, смеясь про себя, лишь всходило на ум, какую отчубучил он штуку, издевательски говоря:
— Стало быть, пьяного философа трезвый будет умней:
Сосед! на свете не пустое
Богатство, слава и чины;
Блаженство сыщем в них прямое,
Когда мы будем лишь умны.
Привыкнем прямо честь любить,
Умеренно в довольстве жить,
По самой нужде есть и пить, -
То можем все счастливы быть.
Пусть пенится вино прекрасно,