Немцу он сущую правду сказал: Грибоедовы были не древнего, однако ж старинного рода, впервые отмеченного именно в XVI веке. На страницах российской истории фамилия эта напечатлелась в 1503 году, в делах новгородских и правление великого московского князя Василия III. Затем Грибоедовы верой и правдой служили Отечеству в тяжкое Смутное время. Михаиле Грибоедову выбранный царь Михаил пожаловал в Вяземском уезде деревни в благодарение за многие службы, как писалось в дарственной грамоте, «против врагов наших польских и литовских людей, которые до конца хотели разорить государство Московское и веру христианскую попрать, а он, Михайло, будучи во московской службе, противу тех злодеев наших стоял крепко и мужественно, и многое дородство и храбрость и кровопролитие и службу показал, голод и наготу и во всём оскудение и нужду всякую осадную терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился».
Отпрыск верного воина Сенька, как он писался в челобитной митрополиту Сарайскому и Подольскому, возвёл своим попечением в пожалованной Хмелите каменный храм. Другой Грибоедов, Иван, ехал во главе поезда царицы во время похода царя Алексея Михайловича на Кашин; ещё один, Фёдор Акимыч, дьяк приказа Казанского двора, член комиссии по составлению Соборного уложения 1649 года, после разрядный дьяк в течение семи лет, особо же был награждён за составление «Истории о царях и великих князьях земли Русской», которая была написана им для наставления малолетних царевичей. При великом Петре Тимофей Грибоедов служил воеводой в Дорогобуже, позднее был пожалован Вяземским комендантом. В тёмное время дворцовых переворотов, к которым Россия, по его наблюдениям, более склонна, чем к бунтам, многие Грибоедовы несли службу в лейб-гвардии Преображенском полку, криком которого претенденты, а более претендентки возводились на привольный российский престол; да, видно, от этого пьяного крику достоинство их поубавилось. Фёдор, сын Алексея, родной его дед, дослужился, однако, до статских советников и успел нажить состояние, из которого матушке пришлось по наследству душ двести, тогда как дядя наследовал от него три тысячи душ — в таких славных долях закон разделял сына и дочь. Передавали, что Фёдор, ещё будучи капитан-поручиком, перестроил Хмелиту на европейский манер, заведя в ней громадный господский каменный дом о двух этажах, четыре каменных флигеля, раскинул парк регулярный с открытыми и глухими аллеями, заложил два пруда, наставил тут и там идолов, соблазнился множеством иноземных затей, а заодно преобразовал Сенькин храм в новый каменный трёхпрестольный с двухъярусной колокольней при нём.
Родной его дядя, Алексей Фёдорович Грибоедов — тоже преображенец, гремел по Москве одним необъятным гостеприимством, расточительством да необъятными своими долгами. В характере дяди развилась какая-то непостижимая смесь пороков с любезностью: извне рыцарство в обхождении, а в сердце отсутствие всякого чувства, так что при Суворове с турками сражался как лев, затем пресмыкался в передних всех случайных вельмож Петербурга; в отставке жил сплетнями, был дважды женат: на княжне Одоевской, а после на девице Нарышкиной; носил бесчестность в душе и лживость на языке, пылал неодолимой страстью обманывать женщин в любви, мужчин же в карты или иначе, а по службе уловлять подчинённых в разные подлости обещаньями, каких заведомо исполнить не мог, тем не менее с постоянством неслыханным впадал в нравоучение, начиная всякий раз поток наставительских излияний неизменным: «Я, брат!»
Род Грибоедовых распался где-то на переломе столетий. Младшая ветвь осела в нехоженых владимирских дебрях и там захирела. О Семёне Лукьяныче его предполагаемому потомку оказалось ничего не известно, кроме имени с отчеством. Леонтий Семёныч имел безвредный чин отставного капрала. Иван Никифорыч прошёл тернистый путь от солдата гвардии до капитана в армейском полку, в отставку выпущен был секунд-майором, а в магистрате Владимирском дослужился до надворных советников и в другой раз вышел в отставку, переместился на жительство в сельцо Федорково, Митрофановна тож, имея за собой душ не более девяноста, к тому же разбросанных там и сям по округе, верно, покупались полегонечку и на незримые деньги добровольных даятелей, каким у нас ни числа, ни перевода не слышно.
И следа прежних доблестей не обнаружилось в неприметном Сергее Иваныче. Происходя от владимирских обедневших дворян, по пятнадцатому году вступил предполагаемый батюшка кадетом в полк смоленских драгун, в Ярославский пехотный полк перебрался с чином поручика, лет двадцати уже временно освободился от службы Отечеству по каким-то домашним делам во Владимире, притянув компанию таких же юных балбесов, занятых единственно мотовством, мошеннически обыграл в карты дворянского недоросля на четырнадцать тысяч рублей, так что эта шалость докатилась до генерал-губернатора, повелевшего неправедный куш отобрать да вернуть в законные руки, то есть недорослю на новый кутёж. Кое-как извернувшись из этой грязной истории, Сергей Иваныч определился в штат генерал-поручика Юрия Никитича Трубецкого, чем неизменно гордился и за ерофеичем витийствовал пылко; имел случай быть походом в Крыму и в Кинбурнском полку получить капитана, каким-то чудом избежавши участия в тогдашних славных баталиях; и двадцати пяти лет попросился своей волей в отставку, будто по имевшимся разного рода болезням, которую получил, награждённый, подобно отцу, тем же скромным чином секунд-майора. Спустя ещё несколько лет безвестного жития, а точно в каком году неизвестно, Сергей Иваныч вступил в брак со своей дальней родственницей Настасьей Фёдоровной Грибоедовой, однако, по странности характера или более тайным причинам, решился иметь с ней раздельное жительство.
Супруга своего Настасья Фёдоровна была лет на десять моложе и богаче раз в сто, поскольку её странный суженый вовсе ничего не имел, даже постоянного места для жительства. Была она хорошо образована, не в пример многим в ленивой и бездельной Москве, к тому же умна, что редкость повсюду, не только в Москве; с сердцем добрым и любящим, однако чересчур нетерпимым, своевольная, страстная, резкая, с характером пылким и властным, независимая во всём и со всеми. Как приключилось, что она, по состоянию и родству имевшая надежды на приличную партию, вышла за неприметного, нищего, нечиновного, едва одолевшего простую русскую грамоту домоседа, всё беспредельное время своё проводившего то в глуши худой владимирской деревеньки с одним Бахусом наедине; то в провинциальном Владимире; то в Москве, за картами и тем же вином, любимыми горячей и нежней, чем жена? Что за блажь взошла в её своенравное сердце? Очаровалась ли она по ошибке? Иные ли замешались причины? Й много ли, мало ли правды имелось в тех криках, плаксивых и злобных, какими Сергей Иваныч, встрёпанный, с шальными глазами, будучи пьян, разъярённую матушку обличал, когда между ними доходило до ссор; а до ссор у них доходило всегда, поскольку один другого они терпеть не могли.
Правды, верно, имелось довольно. Дворовые девки у нас говорливы, о господах же не могут всей подноготной не знать: у них господа день и ночь на виду — в собственном доме укрыться нельзя. Довольно скоро он от дворовых девок знал, что матушка его пригуляла, что окрещён он в церкви Рождества Святой Богородицы, что у Спасских ворот, месяца сентября, а записан младенцем неизвестно кем незаконно рождённым, а уж это много потом, как Сергей Иваныч прикрыл её грех, и у них народился сын Павел, вскоре умерший, она стала всем говорить, что её первенец явился на свет Божий в январе, без должной твёрдости всякий раз обозначая годы рождения.
Свой грех она оплатила сполна — несчастием жизни семейной и в придачу чуть ли не всем своим достоянием. Года в три принуждённого безрадостного супружества от матушкиных четырёхсот крепостных осталось едва шестьдесят, и кумушки всей Москвы ломали головы над загадкой явной, но неразгаданной — каким таким образом эта никем не замеченная в расточительстве или щедрости женщина не только препоручила всё имущество мужу, но и дозволила почти всё прокутить?
Бедной матушке круто пришлось. Не имея приличных, главное, твёрдых доходов, выходила крайняя надобность перебраться в деревню, однако ж в какую? Сергей Иваныч не нажил ни кола ни двора и приживался в батюшкином сельце Фёдоркове. Делать нечего — на какие-то последние деньги, девять тысяч рублей, приобрела несчастная матушка у полковника Якова Иваныча Трусова сельцо Тимирево со всем господским и крестьянским строением, с прудишком, с хлебом стоячим и в землю посеянным, со скотом, с птицей, с людьми, коих числилось по бумагам семь мужских и девять женских душ.
Таким-то образом в глухом мимоездном сельце, утонувшем в непроходимых еловых лесах, в ветхом домишке, без дворянских колонн, зато с подгнившими скрипучими половицами, с тягучим угаром сквернейших, собственным мужиком сварганенных деревенских печей проваландались его детские годы, в тяжкой сытости незатейливых русских кулинарных чудес, в таком же малозатейливом домодельном кафтанце и смазных сапогах, почти без присмотра, на волюшке вольной, в ватаге сопливых, нечёсаных крестьянских ребят, без мамок и нянек, не только без французских, но и без русских учителей. Невероятно: девяти лет он не умел ни читать, ни писать! Деревенское воспитанье известно: ежедневные утрени, молебны, всенощные, чтение славословия, кафизм, паримий, пение ирмосов, кондаков, антифонов. О воспитании нравственном не могло быть и речи! Пример матушки и Сергея Иваныча, живущих без ладу и складу, слишком рано его развращал. Он рос сам собой и непременно бы мохом зарос, если бы между матушкой и Сергеем Иванычем отношения совсем не разладились, а кое-какие приобретения по наследству, по смерти радивых родных, не дозволили обратным путём окончательно перебраться в Москву.
В Москве дядя Алексей Фёдорыч, матушкин брат, счастливый обладатель, предоставил кочующему семейству дом деревянный, в приходе Девяти мучеников, близ Пресни и Кудрина, доставшийся ему по наследству от тётки Анны Алексеевны Волынской, который дядя, счастливый также в судах, оттягал у менее хваткой родни её покойного мужа.