днажды, едучи с нею в карете, чем-то оскорбил ее" (РА. 1908. Кн. 3. С 295). П. С. Шереметев относит к Полетике эпизод, рассказанный в дневнике
В. П. Горчакова о некоей Аделаиде Александровне, оскорбленной Пушкиным (см.: ЦявловскийМ. А Книга воспоминаний о Пушкине. М., 1931. С. 212). С. JI Абрамович справедливо считает, что рассказ Шереметева не может относиться к Полетике. Из контекста рассказа „ясно, что речь идет о Пушкине неженатом и о влиятельной светской даме, хозяйке известного столичного салона, любившей окружать себя знаменитостями. Ни время действия, ни положение дамы в петербургском обществе не позволяют отнести этот рассказ к Полетике. Идалия вышла замуж в 1829 г. До этого она не могла играть никакой заметной роли в свете, да и после замужества ее положение в обществе ничем не напоминало то, которое Горчаков приписывает героине переданного им анекдота" (Абрамович. С. 55). Не подходит к Полетике и характеристика, которую дает ей Бартенев. Ее портрет, опубликованный И. С. Зильберштейном, свидетельствует, что она была хороша собой (см.: Зильберштейн И. С. Парижские находки/Огонек. 1966. Ns 47. С. 26—27).
С. 69. Пособницей. О том же пишет в дневнике Д. Ф. Фикельмон: „Одна из сестер госпожи Пушкиной, к несчастию, влюбилась в него <Дантеса>, и, быть может, увлеченная своей любовью, забывая о всем том, что могло из-за этого произойти для ее сестры, эта молодая особа учащала возможности встреч с Дантесом" (Запись 29 января 1837 т.—П. в восп. 1974. Т. 2. С. 142). Александр Карамзин считает, что она была не только „посредницей", но и возлюбленной Дантеса (см. его письмо Андрею Карамзину на с. 471 наст. изд.). Называя Е. Гончарову „возлюбленной" Дантеса, Ал. Карамзин, очевидно, пытается объяснить самому себе причину женитьбы Дантеса. В трусость его он, по-видимому, не может поверить.
С. 70. Кроме указанных Щеголевым Вяземского, Виелъгорского, Васильчиковой и Хитрово, аналогичные письма получили Карамзины и К. О. Россет (см.: Смирнов Н. М. Из памятных записок ПП. в восп. 1974. Т. 2 С. 239). А. Ахматова впервые обратила внимание на то, что дипломы были посланы только друзьям Пушкина и объясняет это так: „Очевидно, голландский посланник, желая разлучить Дантеса с Натальей Николаевной, был уверен, что le mari d’une jalousie revoltante (возмутительно ревнивый муж —так называет Пушкина Дантес в своем письме к Геккерну от 20 января 1836 г. См. наст, изд., с. 467), получив такое письмо, немедленно увезет жену из Петербурга, пошлет к матери в деревню (как в 1834 г.) —куда угодно и все мирно кончится. Оттого-то все дипломы были посланы друзьям Пушкина, а не врагам, которые, естественно, не могли увещевать поэта" (Ахматова. С. 127). С. Л Абрамович уточнила наблюдение Ахматовой — приведя свидетельство В. Соллогуба, отметившего, что „...письма были получены всеми членами тесного карамзинского кружка" (Я. в восп. 1974. Т. 2 С. 300). И действительно, П. А. Вяземский — брат Е. А. Карамзиной по отцу, „дядюшка" ее детей, В. Соллогуб,—соученик братьев Карамзиных по Дерптскому университету, Аркадий Россет — близкий друг Александра и Андрея Карамзиных, М. И. Виельгорский — связан с домом Карамзиных (как и Пушкина) многолетними дружескими отношениями. Из посторонних карамзинскому кружку лиц письмо получила только Е. М Хитрово, но она преданно любила Пушкина, и можно было быть уверенным, что если она и будет действовать, то только как друг поэта, т. е. не допустит скандала. „Все это,— пишет С. Л Абрамович, — говорит о том, что организатор интриги с анонимными письмами был как-то связан с карамзинским салоном. Пушкин, по-видимому, уверился в этом, когда убедился, что все экземпляры пасквиля получили распространение только в карамзинском кружке. <...> И, конечно, не случайно Пушкин в ноябре избрал своими секундантами В. Соллогуба и К. Россета: дело должно было завершиться в присутствии свидетелей из числа завсегдатаев карамзинского дома“ (Абрамович. С. 71). С карамзинским салоном был тесно связан и Дантес (см. выше, с. 471 наст. изд.).
В настоящее время известны два экземпляра „диплома" (см.: Данилов В. В., Султан-Шах М. П. Документальные материалы об А С. Пушкине: Крат, описание/Бюл. рукоп. отд. Пушкинского
дома. 1959. Вып. 8. № 1). Оба сохранились в архиве III отделения. Один из них был отправлен в конверте на имя М. Ю. Виельгорского. Впервые текст пасквиля был напечатан в журнале Герцена и Огарева „Полярная звезда" (Лондон. 1861. Кн. 6), но еще до этого широко распространялся в рукописных сборниках документов, относящихся к гибели Пушкина. Н. Я. Эйдельману удалось найти 30 таких рукописных сборников (см.: Эйдельман Н. Я. О гибели Пушкина: По новым материалам/Новый мир. 1972. № 2 С. 202). Сборник составляли следующие документы (приводим их в той последовательности, как они расположены в сборниках и с теми же названиями): „1. Два анонимных письма к Пушкину, которых содержание, бумага, чернила и формат совершенно одинаковы. 2. Письмо Пушкина, адресованное, кажется, на имя графа Бенкендорфа 21 ноября 1836 года. 3. От Пушкина к Геккерну-отцу. 4. Ответ Геккерна. 5. Записка от Аршиака
26 января 1837 года 6. Записка от Аршиака 27 января 1837 года 8. Визитная карточка Аршиака. 9. Письмо Пушкина к Аршиаку
27 января между 91/2 и 10 часами утра. 10. От Аршиака Вяземскому. 11. Князю Вяземскому от Данзаса 12. От графа Бенкендорфа к графу Строганову". В ряде списков вслед за этими идет еще тринадцатый документ — письмо Вяземского московскому почт-директору А Я Булгакову от 15 февраля 1837 г. Те же самые документы, кроме анонимного пасквиля, который не был пропущен цензурой, были напечатаны в приложении к воспоминаниям К. К. Данзаса (см.: Аммосов. С. 43—70). Подробно об этих сборниках см. названную статью Н. Я Эйдельмана
С. 71. Надпись на конверте выглядела так: „Александру Сергеичу Пушкину" (курсив мой. — Я. Л.).
С. 71. О душевном состоянии Пушкина свидетельствует эпизод во время празднования лицейской годовщины 19 октября 1836 г. П. В. Анненков, со слов „одного из лицейских товарищей Пушкина", приводит „трогательный анекдот" о чтении Пушкиным своего стихотворения. Поэт „извинился перед товарищами, что прочтет им пьесу не вполне доделанную, развернул лист бумаги, помолчал немного и только начал, при всеобщей тишине, свою удивительную строфу: „Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался", как слезы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошел в угол комнаты, на диван... Другой товарищ уже прочел за него последнюю лицейскую годовщину1* (Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. Спб., 1855. С 425; ср. то же: М., 1984. С. 378). Эпизод со слезами повторяет и В. П. Гаев-ский, ссылаясь на Яковлева: „По свидетельству Яковлева, поэт только что начал читать первую строфу, как слезы полились из его глаз и он не мог продолжать чтение** (Гаевский В. П. Празднование лицейских годовщин в пушкинское время/Отеч. зап. 1861. № 11. С. 38). Детали этого эпизода в статье Гаевского приведены со ссылкой на „Материалы** Анненкова с примечанием: „Заметим, что Пушкин читал наизусть и, следовательно, никто не мог дочитать его стихов**. О чтении стихов наизусть записал тот же Яковлев в протоколе годовщины (см.: Грот К. Я Празднование лицейских годовщин при Пушкине и после него/Пушкин и его современники. Спб., 1910. Вып. 13. С. 61). По-видимому, Анненков пользовался информацией не Яковлева, а кого-то другого из товарищей поэта Несоответствие показаний („всех стихов не припомнил**) и неизвестного „лицейского товарища** дало основание Гастфрейнду усомниться в подлинности рассказа о слезах поэта (см.: ГастфрейндН. А Товарищи Пушкина по имп. Царскосельскому лицею: Материалы для словаря лицеистов первого курса 1811—1817 гг. Спб., 1912. Т. 2. С. 250). Это же мнение высказал и A JI Осповат в комментариях к фототипическому изданию „Материалов для биографии Пушкина** П. В. Анненкова (М., 1985. С. 160—161). Между тем ссылка Гаевского на Яковлева и все, что мы знаем о состоянии Пушкина осенью 1836 года, подтверждают этот эпизод. Умолчание о слезах поэта в протоколе годовщины может объясняться деликатностью Яковлева. И все же „состояние** Пушкина осенью 1836 г. нельзя назвать „оцепенением** — он активно занимался делами „Современника**. Даже в самое трудное для него время, за несколько часов до дуэли, он написал деловое письмо к детской писательнице А О. Ишимовой (см. выше, с. 128—129 наст. изд.).
С. 71. Объяснение Пушкина с женой состоялось 4 ноября, после получения анонимных писем, когда Н. Н. Пушкина рассказала мужу, как полагает С. JL Абрамович, о свидании у Полетики (Абрамович. С. 67). „Эти письма, — писал потом Вяземский, — привели к объяснению супругов между собой и заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерна: она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккернов по отношению к ней; последний старался склонить ее изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть** (см. наст, изд., с. 222-223).
С. 72. Щеголев полагает, что Дантес был дежурным по полку 5 ноября. Данные, полученные Щеголевым от С. А. Панчулидзева, проверил М. И. Яшин, пересмотрев приказы по Кавалергардскому полку. Приказом N» 307 от 3 ноября назначался смотр полку на 4 ноября. В приказе предлагалось „при сем смотре находиться всем г.г. офицерам** с 8 часов утра. В том же приказе дежурным по первому дивизиону на 4 ноября назначался „поручик бар. Д.-Гек-керн“. Дантес заступил на дежурство сразу после развода. Дежурство кончалось в 12 часов следующего дня —5 ноября (см.: Яшин. Хроника. № 8. С. 161). Таким образом, вызов Пушкин послал не 5-го, а 4 ноября, в день получения пасквиля. Это подтверждает
B. А. Соллогуб, который принес Пушкину экземпляр пасквиля,’ адресованный тетке его А И. Васильчиковой: „Только две недели спустя, — пишет он,— узнал я, что в этот же день он послал вызов кавалергардскому поручику Дантесу" (Я. в восп. 1974. Т. 2 С. 299). „Две недели