А пока что бедный Дантес перенес тяжелую болезнь, воспаление в боку, которое его ужасно изменило. Третьего дня он вновь появился у Мещерских, сильно похудевший, бледный и интересный, и был со всеми нами так нежен, как это бывает, когда человек очень взволнован или, быть может, очень несчастен. На другой день он пришел снова, на этот раз со своей нареченной и, что еще хуже, с Пушкиным; снова начались кривлянья ярости и поэтического гнева; мрачный, как ночь, нахмуренный, как Юпитер во гневе, Пушкин прерывал свое угрюмое и стеснительное молчание лишь редкими, короткими, ироническими, отрывистыми словами и время от времени демоническим смехом. Ах, смею тебя уверить, это было ужасно смешно. Я исполнила твое поручение к жениху и невесте; оба тебя нежно благодарят, а Катрин просит напомнить тебе ваши прошлогодние разговоры на эту тему и сказать, что она напишет тебе, как только будет обвенчана.
Но достаточно, надеюсь, об этом предмете. Для разнообразия
скажу тебе, что на днях вышел четвертый том Современника* и в нем напечатан роман Пушкина *Капитанская дочка*, говорят восхитительный. <...> Вчера мы с госпожой Пушкиной были
на балу у Салтыковых, и я веселилась там больше, чем при дворе; не знаю, почему все с пренебрежением говорят об этих вечерах, 'называя их простонародными, а между тем там все бывают и танцуют от всего сердца..
16/28 января 1837 г. АН. Карамзин: „*Неделю тому назад сыграли мы свадьбу Эккерна с Гончаровой. Я был шафером Гончаровой. На другой день я у них завтракал. Leur interieur elegant (их изящно обставленный дом) мне очень понравился. Тому 2 дня был у старика Строганова (1е рёге assis) (посаженного отца) свадебный обед
с отличными винами. Таким образом кончился сей роман a la Balsac
(в роде Бальзака), к большой досаде с.-петербургских сплетников и сплетниц*".
27 января 1837 г. С. Н. Карамзина: „В воскресенье <24 января> у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны (которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества). Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя — это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу— по чувству. В общем, все это странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных" (Карамзины. С. 147— 149, 154, 165).
С. 106. Вариант анекдота с поцелуем см. в воспоминаниях товарища Дантеса по полку А В. Трубецкого (с. 350—363 наст. изд.). Эта сплетня была, вероятно, пущена в ход самим Дантесом.
С. 107. Запись Жуковского о „двух лицах" Щеголев, а вслед за ним и Боричевский (Боричевский. С. 383) относили к Пушкину. Е. С. Булгакова в докладе, сделанном на квартире В. В. Вересаева в 1936 г., правильно расшифровала ее как двуличие Дантеса по отношению к Н. Н. Пушкиной. А Ахматова, принявшая это объяснение, пишет: „Дантесу нужно было, чтоб кто-то рассказывал Наталье Николаевне о грубости его с женой, якобы свидетельствующей о великой страсти к самой Наталье Николаевне. А Александрина ходила к Дантесам и, возвращаясь, говорила, что Дантес чуть не бьет Коко, и госпожа Пушкина была в восторге — значит, он меня действительно любит, значит, это в самом деле grande et sublime passion» (великая и возвышенная страсть j- фр.) (Ахматова. С. 144). Ахматова пристрастна не только к Н.Н Цушкиной, но и к А. Н. Гон-чаровой. Запись Жуковского вовсе не значит, что Александрина делилась своими наблюдениями с сестрой. Запись „des revelations d’Alexandrine” (разоблачения Александрины, см. ниже) сразу же за рассказом о „двух лицах", которую Щеголев считал „совершенно нерасшифрованной", можно объяснить так: двуличие Дантеса заметила умная и наблюдательная Александрина и тут же поделилась своими наблюдениями с Жуковским.
С. 107. Грубости (фр.).
C. 107. И. Боричевский вместо tres читает tire. Таким образом, первая французская фраза переводится: „Балагур метит хорошо14. Вторая: „Вы принесли мне счастье". Вся запись после слов „Разоблачения Александрины", кроме двух слов, относится к Дантесу. Его грубость (такая же показная, как и мрачность „при ней" — то есть при Н. Н. Пушкиной) — это средство заставить Н. Н. Пушкину поверить в его великую страсть. „Балагур" — Дантес (Боричевский. С. 382). „Вы принесли мне счастье" — очевидно, реплика поэта на казарменные каламбуры Дантеса (один из таких каламбуров приводит Щеголев на с. 109), которые „принесли счастье Пушкину", т. е. отвратили от Дантеса жену поэта. Слова „История кровати", по-видимому, не случайно расположены между рассказом Александрины о двуличии Дантеса и фразой о балагуре. До Жуковского, очевидно, дошла сплетня, о которой писал А. Россет и отзвуки которой находятся в воспоминаниях Араповой. О „сплетне" см. выше, примеч. на с. 464 наст. изд. От кого узнал Жуковский эту сплетню — неизвестно, но размещение записи свидетельствует, что в его сознании она как-то связана с домом и поведением Геккернов.
С. 109. со времени приезда этих дам... Суждение Вяземского о том, что разговоры с „тригорскими приятельницами" (Е. Н. Вревской и А П Вульф) подтолкнули Пушкина к дуэли, неосновательно. С. Л. Абрамович опубликовала письма Е. Н. Вревской к мужу, Б. А Вревскому, и к брату, А Н. Вульфу, написанные из Петербурга 19 и 20 января 1837 г. Письма рассказывают о встречах с Пушкиным, но никакого „трагического подтекста" в них нет. Речь идет о продаже Михайловского, которое хотела купить у Пушкина П. А Осипова. С Е. Н. Вревской о дуэли Пушкин говорил тогда, когда письмо Геккерну было уже отослано, и она понимала неотвратимость дуэли (см.: Абрамовиче Накануне дуэли/Лит. Россия. 1985. 8 февр. С. 6—7).
С. 110. Пойдем, моя законная (фр.).
С. ПО. Ты возьмешь его негодяй (фр.).
С. 111—112. О свидании П. Н. Пушкиной и Дантеса на квартире у И. Полетики, кроме Араповой и В. Ф. Вяземской, писал, по просьбе Араповой со слов Александрины Гончаровой, ее муж, барон Г. Фри-зенгоф (его письмо, датированное 14/26 марта 1887 г., см. Красная нива. 1929. № 24). Вяземская, говоря о свидании, не дает указания на какую-либо дату, из письма Фризенгофа можно понять, что свидание произошло до ноябрьской дуэльной истории (анализ его письма см.: Абрамович. С. 62—64). Арапова утверждает, что свидание явилось непосредственным поводом к дуэли, т. е. состоялось в январе. В ее рассказе есть неувязки, которые отметил М. Яшин. Арапова пишет, что во время свидания Пушкиной с Дантесом ее отец П. П. Ланской „прогуливался около здания", чтобы „зорко следить за всякой подозрительной личностью" (Арапова А П. Н. Н. Пушкина-Ланская/Приложение к газ. „Новое время". 1908. 2(15) янв. С. 2). Яшин, обратившись к книге приказов Кавалергардского полка, в котором служил П. Ланской, установил, что с 19 октября 1836 г. по 19 февраля 1837 г. Ланской был в Черниговской и Могилевской губерниях „для наблюдения при наборе рекрут" (Яшин. Хроника. № 8. С. 175). Это позволило ему считать свидетельство Араповой об участии Ланского в устройстве свидания „вымыслом" и уверенно относить его к 22 января, когда Дантес был дежурным по полку (Полетики жили близко от расположения полка). Дата, ■предложенная С. JI. Абрамович (2 ноября —см. выше, примеч. на с. 469 наст, изд.), объясняет недосказанности, которые встречаются в письме Г. Фризенгофа к Араповой, и объясняет упоминание этой даты в разорванном черновике письма Пушкина к Геккерну, писавшемся 21 ноября 1836 г. (см. примеч. на с. 482 наст. изд.).
С. 116. Французские фразы в письме А. Н. Карамзина переводятся так: „..был словно черепицей, упавшей ему на голову. ...Ваше семейство, которое я сердечно уважал, ваш брат, в особенности, которого я любил, которому доверял, покинул меня, стал моим врагом, не желая меня выслушать и дать мне возможность оправдаться,— это было жестоко, это было дурно с его стороны. <...> Мое полное оправдание может прийти только от г-жи Пушкиной; через несколько лет, когда она успокоится, она скажет, быть может, что я сделал все возможное, чтобы их спасти, и что если это мне не удалось — не моя была в этом вина <...> это все, что я могу сделать". Об отношении Ал. Н. Карамзина к Дантесу см. в его письме на с. 471 наст. изд.
С 116—117. Цитата неверна. Смирнов пишет: „Письма эти были так сильны", имея в виду „письменный вызов" Дантесу и „письмо к Геккерну, в котором объявляет, что знает его гнусное поведение" (Д. в восп. 1974. Т. 2. С. 241). Однако „письменного вызова" Дантесу в январе Пушкин не посылал, ограничившись оскорбительным письмом Геккерну.
С. 117. Письмо Пушкина Геккерну печатается по копии в военносудном деле о дуэли Пушкина с Дантесом. Подлинник, возможно, находится в семейном архиве баронов Дантесов-Геккернов во Франции, На копии пометы: „С подлинным верно: Начальник отделения Шмаков" и „Подлинное письмо отправлено при отношении генерал-аудитора от 30 апреля 1837 г. N° 1514, директору канцелярии Военного министерства, для обращения г. министру иностранных дел. Начальник отделения Шмаков" (Военно-судное дело. С. 51—52). Дату письма (26 января), поставленную на копии, подверг сомнению Б. В. Казанский, предложивший датировать его 25 января (Звенья. Т. 6. С. 77—81). Основным аргументом его было свидетельство
В. Ф. Вяземской, писавшей, вскоре после смерти Пушкина, о вечере, бывшем у нее 25 января, на котором присутствовали Пушкины, Геккерны и А. Н. Гончарова. Вяземская пишет: „С понедельника, 25-го числа, когда все семейство (Пушкины, Дантес с женой и А Н. Гончарова) провело у нас вечер, мы были добычей самых живых мучений. Было бы вернее сказать, что мы находились в беспокойстве в продолжение двух месяцев, но это значило бы начать очень рано. Смотря на Жоржа Дантеса, Пушкин сказал мне: „Что меня забавляет, это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что ожидает его по возвращении домой