ойдет недели две, прежде чем мы будем с тобой, если ты не остаешься в Тильзите; оставь нам на почте весточку о твоем здоровье. Во всяком случае, вот паспорт Баранта с прусской визой. Твоей жене сегодня лучше, но доктор не позволяет ей встать; она должна пролежать еще два дня, чтобы не вызвать выкидыша: была минута в эту ночь, когда его опасались. Она очень мила, кротка, послушна и очень благоразумна. Каждую почту я буду тебя извещать о состоянии ее здоровья. Положись на меня, я позабочусь о ней. Прощай; Баранты очень тебе кланяются, они прекрасно относятся к твоей жене; от души обнимаю тебя; до скорого свидания. Старуха Загряжская умерла вчера вечером. M-lle Z., тетка, сварливая и упрямая личность; но я употребил в дело свой авторитет и запретил твоей жене проводить целые дни за письмами к ней, лишь бы удовлетворить ее любопытство, потому что ее заботы и расположение—только одно притворство. Сейчас выходит доктор от твоей жены и говорит, что все идет хорошо...
Офицер G. (L’officier G.) хотел меня видеть; боже мой, Жорж, что за дело оставил ты мне в наследство! А все недостаток доверия с твоей стороны. Не скрою от тебя, меня огорчило это до глубины души; не думал я, что заслужил от тебя такое отношение.
7. ВЫПИСКА ИЗ ПИСЬМА БАРОНА ГЕККЕРЕНА К ЖОРЖУ ГЕККЕРЕНУ В КЕНИГСБЕРГ ОТ 5 АПРЕЛЯ (27 МАРТА) 1837
Мы заняты по горло приготовлениями к отъезду, сейчас упаковывают мебель. Я хочу быть совершенно готовым к приезду Геверса, у меня нет никаких известий ни от него, ни от кого-либо из Гааги. Это обстоятельство заставляет меня предположить, что он в дороге; я надеюсь, что ты по пути в Кенигсберг увидишь его и порекомендуешь ехать скорее.
Здесь тоже нет ничего нового для меня, то же молчание и никакого
ответа. Я оставляю за собой право распоряжаться моим поведением
независимо от того, как на него посмотрят после моего отъезда.
Нельзя же видеть дурное в том, что я хочу оправдать себя в то
время, когда упорно не желают сказать мне, что нельзя сделать никакого
упрека, потому что я ни о чем больше не прошу. „
Барон де Геккерен.
8. КОПИЯ С ПИСЬМА БАРОНА ГЕККЕРЕНА К ЖОРЖУ ГЕККЕРЕНУ В КЕНИГСБЕРГ (БЕЗ ЧИСЛА)
Два слова, мой возлюбленный Жорж! Приехал Геверс. Я жду только прощальной аудиенции, чтобы отправиться; еще немного терпения, и мы свидимся. Письма, привезенные Геверсом, не дают мне надежды на новое место. Я ничего не сказал об этом твоей жене, чтобы не огорчать ее. Я полон бодрости и самоотвержения, и от тебя жду того же. Останемся вместе, и мы будем еще счастливы... Твоя жена чувствовала себя очень хорошо утром и жаловалась только на голову... Доктор уверил меня, что путешествие не будет для нее вредно, но я беру с собой до Берлина горничную. Строганов написал мне великолепное письмо, мне и тебе...
1. ПИСЬМО АЛЬФРЕДА ФАЛЛУ К БАРОНУ ЖОРЖУ
ГЕККЕРЕНУ
8 марта 1837.
Альфред Пьер Фаллу — известный политический деятель, легитимист и вождь клерикальной партии. Его убеждения сложились под влиянием духовного общения с Свечиной. В 1836 году 25-летний Фаллу вместе с виконтом ла-Булльери побывал в России. Здесь верховной руководительницей его знакомства с Петербургом и высшим светом была графиня Нессельроде, которой он был рекомендован ее другом Свечиной, а практически ввели его в жизнь петербургского света и показали столицу, вернее острова (Фаллу был при белых ночах), два блестящих кавалергарда—барон Жорж Геккерен и князь А. В. Трубецкой. Кроме них, он сблизился еще и с князем А. И. Барятинским, будущим покорителем Кавказа и фельдмаршалом, а в это время состоящим при наследнике Александре Николаевиче поручиком л.-гв. Кирасирского полка. О Трубецком и Барятинском упоминает Фаллу в своем письме. И сам он, и петербургские его спутники настроены враждебно к Пушкину. Фаллу оставил любопытный рассказ о посещении Петербурга в своих воспоминаниях. — “Memoires d’un Royaliste par le comte de Falloux”, Paris, 1888, t. 1-er, p. 127-137.
Если Вы располагаете Ваших друзей скорее по степени той привязанности, которую они к Вам питают, дорогой Жорж, нежели по долголетию их дружбы, то я убежден, что Вы поставили бы меня во главе тех, которых Ваше несчастье живейшим образом поразило. Я не сумею сказать Вам, насколько я был им удручен, и г. де Монтессюи сможет передать Вам, надеюсь, через своего beau-frere’a, с какой поспешностью и настойчивостью я искал г. д’Аршиака, как только узнал о его возвращении в Париж. Малейшие подробности этой ужасной катастрофы имели для меня реальный интерес и подтвердили мне то, в чем я никогда не сомневался. Я не могу притязать на высказывание Вам каких-либо утешений, сверх того, Вы обладаете самым действительным из них — а именно сознанием того, что вы постоянно повиновались чувству чести, но я хочу уверить Вас, по крайней мере, в том, что искренне сожалею о том, что не могу быть сейчас с Вами. Единственное, что могло помешать мне выразить Вам это в первую же минуту, это уверения русских, находящихся в настоящую минуту в Париже, что первая формальность в Вашем положении, которой Вы должны были подвергнуться, — заключение в крепости и что мое письмо, по всей вероятности, до Вас не дойдет. Я не знаю, желать ли мне увидеться с Вами вскоре во Франции, не знаю, каковы Ваши решения. Меня уверили, что Вы всецело остаетесь их хозяином; на первое время с меня этого достаточно, и я только хочу просить Вас, чтобы Вы держали меня в курсе Вашего положения, когда оно окончательно выяснится. В случае, если память о родине приведет Вас к нам, я буду весьма огорчен, если не узнаю о Вашем возвращении с тем, чтобы первым воспользоваться им. Равным образом, если бы я мог быть Вам чем-нибудь полезен, располагайте мною заранее и без всяких колебаний. В каждом поручении я увижу лишь доказательство Вашей дружбы и как бы знак некоторой веры в мою дружбу к Вам.
Г. д’Аршиак передал мне вчера письмо от Александра Трубецкого,
скажите ему, что оно доставило мне невыразимое удовольствие.
Доказательство памяти обо мне Вас обоих, поверьте, всегда будет трогать
меня до глубины души; надеюсь, что он получил от меня длинное
письмо приблизительно в то самое время, как писал мне. Я надеюсь, что
наши мысли еще не раз невольно встретятся таким образом. Я отправлюсь
тотчас к князю Барятинскому и употреблю все усилия, чтобы вместе с ним
уплатить мой долг Вам. Я не хочу злоупотреблять конвертом г. де
Монтессюи и на сегодняшний день должен ограничить этим все то,
что был бы счастлив высказать Вам. Позвольте мне заключить все
дружеским объятием. „ ,
Ваш Альфред де Фаллу.
P.S. Тысячу почтительных приветов барону Геккерену. Благодарные воспоминания о всех тех, кто помнит еще мое имя. Я не оставил еще мысли провести как-нибудь зиму в Петербурге.
2. ПИСЬМО ГРАФА Г. А. СТРОГАНОВА К БАРОНУ ГЕККЕРЕНУ
Я только что вернулся домой и нашел у себя на письменном столе старинный бокал и при нем любезную записку. Первый, несмотря на всю свою хрупкость, пережил века и стал памятником, соблазнительным лишь для антиквария, а вторая, носящая отпечаток современности, пробуждает недавние воспоминания и укрепляет будущие симпатии. С этой точки зрения и тот и другая для меня очаровательны, драгоценны, и я испытываю, барон, потребность принести Вам всю мою благодарность. Когда Ваш сын Жорж узнает, что этот бокал находится у меня, скажите ему, что дядя его Строганов хранит ее, как память о благородном и лойяльном поведении, которым отмечены последние месяцы его пребывания в России. Если наказанный преступник является примером для толпы, то невинно осужденный, без надежды на восстановление имени, имеет право на сочувствие всех честных людей.
Примите, прошу Вас, уверения в моей искренней привязанности и в
совершенном моем уважении. „
Строганов.
Среда, утром.
3-4. ПИСЬМА К БАРОНУ ЖОРЖУ ГЕККЕРЕНУ ЕГО ПОЛКОВЫХ ТОВАРИЩЕЙ
С.-Петербург, 27 марта 1837.
Если, дорогой друг, Вам тяжело было покидать нас, го поверьте, что и мы были глубоко удручены злосчастным исходом Вашего дела. Тот способ, которым Вы были высланы из Петербурга, не заключает в себе ничего нового для нас, привычных к высылкам такого рода, но тем не менее огорчение, которое мы испытали, и особенно я, от того, что не могли проститься с Вами перед Вашим отъездом, было чрезвычайно велико. Я надеюсь, что Вы не сомневаетесь в моей дружбе, дорогой Жорж.
Бог знает, встретимся ли мы когда-либо; тогда, быть может, мы вспомним более счастливые времена. Едва я узнал, что Вас высылают, я первым делом бросился в Кордегардию Адмиралтейства, чтобы обнять Вас, но. увы, было уже поздно, Вы были уже далеко от нас, а я этого и не подозревал... Я надеюсь, что Ваша супруга будет так добра, что передаст Вам мое письмо, равно как и небольшой подарок, сопровождающий его; это — безделица и весьма слабый залог моей дружбы, дорогой Жорж, но примите их, так как я посылаю Вам это от души, уверяю Вас.
Не пишу Вам о С.-Петербурге, так как Вы, наверно, не хотите о нем слышать после всего, что с Вами случилось, а затем здесь нет и ничего нового, что могло бы заинтересовать Вас. Целую Вас нежно, дорогой Геккерен, и прошу Вас вспоминать порою Вашего бывшего сослуживца и друга; будьте счастливы и верьте той искренней привязанности, которую я к Вам питаю.
Ваш искренний друг А. К...1
4
19 марта 1837.
Мне чего-то недостает с тех пор, как я не видел Вас, мой дорогой Геккерен; поверьте, что я не по своей воле прекратил мои посещения, которые приносили мне столько удовольствия и всегда казались мне слишком краткими; но я должен был прекратить их вследствие строгости караульных офицеров. Подумайте, что меня возмутительным образом два раза отослали с галереи под тем предлогом, что это не место для моих прогулок, а еще два раза я просил разрешения увидеться с Вами, но мне было отказано. Тем не менее верьте по-прежнему моей самой искренней дружбе и тому сочувствию, с которым относится к Вам вся наша семья.