Полковник Пикар, сидевший в странной задумчивости, вздрогнул, услышав свое имя.
– Удивительное хамство, – продолжал император, – учитывая европейское воспитание русского царя!
Генералы сидели пока молча, слушая его величество, и явно воздерживались от проявления мнений и чувств. Вероятно, старались понять – к чему именно склоняется сейчас их император.
– Русская армия растет и крепнет, – вещал меж тем его величество. – А наша – в весьма плачевном положении. Зимовать в Москве нельзя. Нет ни провианта, ни фуража, ни боезапаса. Русские разбойничьи шайки прервали всякую связь моего войска с Европой!
Император остановился и выполнил разворот на 180 градусов. Глаза его пылали страстно и даже болезненно.
– Я тоже начну действовать против правил. Оставляя Москву, я взорву им все башни Кремля и все их круглые дворцы с крестами!..
Из записок полковника Пикара
…Все было ясно. Странно, что генералы решили о чем-то еще посудачить…
Когда мы уже расходились, в приемной императора ко мне подбежал Басьен. По его лицу я еще издали понял, с какой вестью он спешит.
– Когда вы его потеряли? – лишь уточнил я вполголоса.
– Сегодня, с той самой минуты, как вы велели приготовить ему камеру, – растерянно пролепетал мой подручный. – Как сквозь землю провалился!
Ах, старый лис! Я недооценил его скифского чутья!..
– Найти до вечера! – приказал я Басьену, хоть у меня не теплилось ни искорки надежды.
А вот Басьен весьма уверенно ответил: «Слушаюсь!»
Одевшиеся в золото березки во дворе монастыря словно посмеивались надо мной: вот, мол, оно наше, а где твое золото?
Когда я ступил на монастырский двор, аббатиса самолично прокапывала от крылечка водосточную канаву.
Я подошел – она и головы не повернула, продолжая свои огородные хлопоты.
Наблюдая за ее спокойными и верными движениями, я постоял немного рядом. Но вот она решила отдохнуть, сдвинула свой серый капюшон со лба, и я заговорил:
– Как ярка осень в России! – окинул я окрестность взглядом живописца. – Это всегда так всё вспыхивает вдруг?
Аббатиса опять принялась ковырять лопатой. Верно, почитала празднословие смертным грехом. А может быть, подзабыла французский?.. Нет, едва ли, судя по досье, у нее вполне приличное образование.
– Мой лекарь тоже рекомендовал движение на свежем воздухе. Да все недосуг. Много работы. – Я не оставлял попыток вызвать женщину на разговор.
Она начала сгребать разноцветную палую листву в корзину.
– Мадам, я что-то давно не вижу вашу юную послушницу…
Аббатиса распрямилась и, обеими руками опершись на черенок лопатки, прямо посмотрела мне в глаза.
– Я – тоже. Как вы ее с собой увезли, так и всё…
– Так и всё… – повторил я задумчиво. – Я, признаться, соскучился. Да и с вами, глубокоуважаемая матрона, жалко расставаться.
Тут тетка совсем насторожилась.
– Расставаться?!..
– Да, почтеннейшая. Скоро мы вас покинем. Кстати, – подпустил я игривую нотку в наш печальный разговор, – мы таки усвоили иные русские традиции. Император сказал, что уходя, он здесь подожжет и взорвет всё к чертовой бабушке! Так что под главные дворцы и башни уже закладывают порох.
Монахиня, взявшись рукою под сердцем, от испуга перешла на русский:
– Батюшки!..
– Да! – спохватился я, потому что чуть не забыл сообщить еще кое-что интересное. – Послезавтра на рассвете будет расстрелян главный изменник и шпион – Иван Беклемишев. Из-за которого провалился весь русский поход нашей армии. Расстрел Беклемишева и послужит сигналом к взрыву башен Кремля.
– Господи!.. – снова ахнула аббатиса.
– Последнее время он называл себя русским, – теперь я трепался в свое удовольствие. – Так что помолитесь за него своему русскому Богу. Как там этого Бога зовут?
– Иисус Христос…
Я невольно изумился:
– Серьезно?! Нет, в самом деле?.. Забавно. Не ожидал…
– А вы думали, кто? – мрачно поинтересовалась монахиня.
– Да признаться, думал, кто-то более воинственный.
Вдруг в ясном осеннем воздухе где-то совсем рядом тоскливо разлилась гармоника, от которой у меня озноб побежал по спине… Я тут же вышел за ворота, пытаясь поскорей определить – в какой же стороне играют?.. Но ленивый перелив куда-то закатился и затих.
Я, все еще невольно озираясь по всем сторонам, пошел в свое присутствие.
Вечером, агент Басьена доложил, что аббатиса сразу после моего ухода долго шепталась со старушкой-странницей, пригретой в обители неделю назад. И что, едва стемнело, странница взяла свой посох и растворилась в осеннем пространстве.
Ну вот, хоть одна новость добрая!..
Из журнала Таисии (в послушании Анны)
Трубецкой-Ковровой
…Александр Никитич (командир партизансого отряда, штабс-капитан А.Н. Сеславин. – Примечание издателя) отправил странницу прямо в Тарутино – в ставку. Ее сопровождал отряд Андрея и, конечно же, с ними вызвалась идти и я.
Доехали мы быстро – уже к вечеру были в Тарутино. Это огромное село было до того забито нашими войсками, что обок дорог не осталось травы, а по иным дорожкам меж заборами пройти-проехать было вовсе затруднительно… А говорили, что подкрепления еще прибывают.
А в самой штабной избе с толстенными стенными бревнами было совсем тихо. Доехали-то быстро, а вот здесь и засели…
Адъютант усадил нас сначала в холодных сенях, оборудованных как приемная, после – в первой теплой комнате, и денщик даже заварил нам британский чай.
Андрейка, выпивши три кружки чаю, уже нетерпеливо постукивал ножнами об пол, и то скидывал, то снова надевал свой тонкий армячок, вышитый его женою под гусарский ментик, в котором он хотел предстать перед фельдмаршалом Кутузовым.
Секлетея-странница тоже уже чай не пила, а только грела руки о металлическую кружку да потихоньку таскала из вазочки сахар, складывая в свой мешочек.
За столом у следующей двери, весь при многих орденах, уходящих вниз, на живот и вверх, под кисти эполетов, разбирал бумаги адъютант фельдмаршала. А я ходила перед ним по горнице и, наверно, в пятый раз объясняла свое дело:
– Вы не понимаете! Мне нужна группа – и я отведу эти взрывы. Уж если я подорвала арсенал, то фитили потушить как-то смогу…
– К сожалению, Таисия Васильевна, – отвечал с деловитой печалью майор, – без высшей инстанции решить ничего не могу.
– Ну так доложите Кутузову. Он же здесь! – Подойдя, я потянула адъютанта за руку, принуждая встать. – Ну же! Пойдемте к нему!
– Таисия Васильевна, так невозможно…
Но я уже вовсю толкала его в спину во внутренние комнаты…
Перед третьими дверями орденоносец уперся окончательно и, развернувшись ко мне лицом, ухватил под локти, зашептал горячим шепотом:
– Таисия Васильевна, я не могу! У него…
– Да что такое? – Я тоже невольно перешла на шепот. – Мы целый час уже сидим, – ткнула пальцем в часы с маятником. – У него ж нет никого, никто не заходил!..
Адъютант покосился в сторону Андрея, снова надевшего гусарский армячок, и странницы-старушки. Те демонстративно отвернулись, и тогда орденоносный майор прошептал мне в самое ухо:
– Я не могу. Он спит. Приказано не будить…
Прошел еще час. Из сеней выглядывали лица новых посетителей.
Мы все тоже потихоньку стали засыпать, но вот скрипнула дверь, и мы встрепенулись в надежде.
Но из дверей появился другой адъютант, в чине штабс-капитана, с кислой миной и помотал головой – мол, нет, еще спит.
Я, вздохнув, еще раз подошла к майору и с мольбою тронула его за рукав.
– Ну, я вам клянусь, я просто посижу, – шепнула кротко-кротко. – Тихонечко. Вдруг он проснется?..
И майор наконец растаял. Приложив указательный палец к губам, повел меня в светлицу. Пропустил первой, сам бесшумно скользнул следом.
Вдоль бревенчатых стен и большого дивана всюду были развешены пучки каких-то трав, на столе – очищенные резаные яблоки с коричневыми пятнами. На сложенной карте – стояли в тарелках блины, пироги и лекарские баночки с пилюлями. В глиняном кувшине – букет из засохших полевых цветов – васильки, ромашки, колокольчики… Через их стебельки и траву я увидала тучный корпус старого фельдмаршала – в расстегнутом мундире, мерно дышащий на потертом диване…
– Он может так проспать и двадцать часов кряду, – шепнул адъютант.
– Как?.. – изумилась я. – А если?..
Адъютант уверенно помотал головой:
– Не будить!
Я подобралась к самому лицу Кутузова. Адъютант – с благоговейным трепетом – следом…
– Как?.. – Я все-таки не понимала. – Наполеон в Москве, под боком, а он спокойно спит…
– Совершенно спокойно, – подтвердил адъютант.
– И… приказал не будить?! – прокричала я шепотом.
– Он слишком уверен в победе, – объяснил майор.
Я перевела дух, пытаясь совместить в своем сознании взаимоисключающие вещи.
– Ну зато, когда проснется, ух, наверно, как пойдет воевать?..
– Я же говорю, – терпеливо шепнул адъютант, – он слишком уверен в победе, чтобы воевать.
Я вовсе оторопела:
– И… и… к этому есть основания?
– Абсолютные. – Майор едва сдержал зевок.
Мы вышли из светлицы обратно. В приемной сидело уже несколько офицеров и генерал.
Адъютант, поручив свой пост не менее сияющему орденами сотоварищу, вывел меня на крылечко и тут заговорил в полный голос:
– Но я думаю, на свой страх и риск попробую помочь. Все-таки исторические памятники… Надо спасать.
– Да, и потом этот русский дворянин Беклемишев! – горячо подхватила я. – Его же расстреляют на рассвете. А он – герой.
За нами вышли и Андрейка с Фролом. И мы дружно за адъютантом спустились с крыльца.
– Эх, столько героев уже погибло на этой войне! – в тон мне посетовал он. – Только генералов четверо…
– Наполеон говорил, что у него при Бородино восемь генералов погибло. А девятый в Москве угорел.
Майор прямо расцвел:
– Да вы что? Обязательно доложу его светлости, когда проснется.