В отчёте тайной полиции за 1837 г. значилось, что в Петербурге «собрание посетителей при теле (Пушкина. — Р.С.) было необыкновенное; отпевание намеревались делать торжественное, многие располагали следовать за гробом до самого места погребения в Псковской губернии». Однако жандармское «высшее наблюдение» предотвратило «неприличную картину торжества либералов» и «признало своею обязанностью мерами негласными устранить все почести, что и было исполнено»[1733].
Доносы тайной полиции по поводу заговора русской партии определили судьбу пушкинского архива. Цензура зорко следила за тем, чтобы ни одно «возмутительное» сочинение поэта не увидело свет. Неопубликованные произведения — стихи и проза, эпиграммы и письма — скапливались в потайных ящиках письменного стола, откуда они после кончины поэта могли разлететься по всей стране, подобно искрам гаснущего костра. Чтобы помешать этому, царь поручил Жуковскому опечатать сочинения Пушкина, разобрать их и сжечь все возмутительные, отдать письма авторам, а казённые бумаги вернуть в архив. Бенкендорф добился от царя указа, чтобы вместе с Жуковским рассмотрением бумаг и писем Пушкина занимался жандармский офицер, а отобранные для уничтожения бумаги были представлены на прочтение самому шефу III Отделения.
Последний акт
Двадцатидвухлетний Михаил Лермонтов был потрясён гибелью Пушкина и реакцией высшего света на трагедию. Он адресовал свои стихи «На смерть поэту» императору Николаю I. Стихам был предпослан эпиграф: «Отмщенья, государь, отмщенья!»
Нападки на смертельно раненного Пушкина продолжались. Когда Лермонтов пытался спорить с недоброжелателями поэта, он слышал в ответ слова: «весь высший круг общества такого же мнения»
В своей записке, поданной властям, Лермонтов точно воспроизвёл толки, услышанные им в великосветских гостиных после ранения поэта. Одни защищали Пушкина, «другие, особенно дамы, оправдывали противников Пушкина, называли его (Дантеса. — Р.С.) благороднейшим человеком, говорили, что Пушкин не имел права требовать любви от жены своей, потому что был ревнив, дурен собою»[1734].
7 февраля Лермонтов написал новую концовку стихов «На смерть поэта». Он не побоялся бросить вызов придворной черни и трону[1735].
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — все молчи!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью —
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей чёрной кровью
Поэта праведную кровь!
Лермонтов выразил общее настроение. Его стихи мгновенно распространились по всей России. Они стали грозным предостережением для тех, кто продолжал чернить покойного поэта.
Друзья Пушкина всеми силами старались положить конец злонамеренным слухам.
Сразу после поединка Жуковский задумал создать подробную историю дуэли Пушкина. С этой целью он составил конспективные заметки о дуэли, охватывающие весь период с начала ноября 1836 г. до начала февраля 1837 г. Реакция властей и забота о чести вдовы поэта помешали ему осуществить свой замысел и предать гласности собранный материал.
Вяземский, Жуковский и Тургенев намеревались составить полную и достоверную картину последних дней жизни Пушкина. В письме к Булгакову от 5 февраля 1837 г. Вяземский писал: «…собираем теперь, что каждый из нас видел и слышал, чтобы составить полное описание, засвидетельствованное нами и документами. Пушкин принадлежит не одним ближним и друзьям, но и отечеству, и истории». На другой день Вяземский просил Булгакова: «Сделай милость, не замедли выслать мне копию со вчерашнего письма моего: Жуковский требует его для составления общей очной реляции из очных наших ставок»[1736].
В начале февраля Вера Вяземская отправила письмо к московской приятельнице Орловой. Вслед за тем Пётр Вяземский составил подробнейшие послания Д.В. Давыдову (9 февраля) и великому князю Михаилу Павловичу (14 февраля), а Жуковский — послание С.Л. Пушкину (15 февраля).
Письмо Жуковского отцу поэта было «общей реляцией» друзей Пушкина, и эта реляция пополнялась в течение нескольких недель. 5 марта А.И. Тургенев записал в дневнике: «…я писал добавления к письму Жук. о Пушк. и послал его к Жук.»[1737]
Письмо Жуковского было переработано и опубликовано в «Современнике» в апреле—мае 1837 г.
Все эти письма предназначались не лицам, которым они были адресованы, а обществу. Сохранились также черновики писем Жуковского к императору Николаю I и Бенкендорфу. Поводом к их составлению послужило грубое вторжение жандармерии в дом Пушкина и поручение генералу Дубельту «помогать» Жуковскому в посмертной цензуре сочинений и писем из архива Пушкина.
Согласно дневнику А.И. Тургенева, 17 февраля Жуковский сообщил ему о наветах секретной полиции: «Жук. о шпионах… о 3-5 пакетах, вынесенных из кабинета П[ушкина] Жуковским. Подозрения. Графиня Нессельроде»[1738]. В период между 17 февраля и 8 марта черновики писем к Бенкендорфу были закончены. 8 марта Тургенев записал: «Жуковский читал нам своё письмо к Бенк. о Пушк. и о поведении с ним государя и Бенк.»[1739]
Обращения к обществу были посвящены мученической кончине гения и выдержаны в торжественных тонах. Совсем иной характер носили черновики письма к шефу III Отделения. Жуковский нашёл среди бумаг друга послания Бенкендорфа и был до глубины души возмущён его придирками, оскорбительными выговорами и грубостью. Возмущение выплеснулось на страницы его письма временщику. Жуковский обвинил его в невежестве: «…какие произведения его знаете Вы, кроме тех, на кои указывала Вам полиция и некоторые из литературных врагов, клеветавших на него тайно?»[1740]
Тургенев очень точно назвал письмо Жуковского «критическим расследованием действий жандармства» в отношении Пушкина. Воспитатель цесаревича не побоялся обвинить жандармов в гибели поэта, что испугало полуопального Тургенева. «Советовал ему не посылать этого письма в этом виде», — записал Тургенев в дневнике. По-видимому, Жуковский последовал совету друга. Письма, воспроизводящие черновики, не были отправлены Бенкендорфу.
Обращаясь к общественности, защитники Пушкина старательно обходили вопрос о причинах дуэли, о происках клеветников, поносивших память поэта. Они сконцентрировали внимание на том, что великий поэт умер как добрый христианин и верноподданный, что он терпеливо перенёс нечеловеческие страдания и заботился о семье до последнего вздоха.
Январская дуэльная история была прямым продолжением ноябрьской, когда муки ревности Пушкина достигли предела. Но даже в то время его оскорбили не столько ухаживания кавалергарда, сколько сводничество старика Геккерна. Обида поэта осталась неотомщённой.
В январе у поэта не было серьёзных оснований ревновать жену. Но на этот раз к старым обидам присоединились новые. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стала клевета насчёт соблазнения Пушкиным девицы Александрины. Позорная молва после гибели поэта смолкла сама собой. Пушкин не допустил её распространения в обществе, но за это он заплатил жизнью.
Царский двор творил свою легенду о дуэли Пушкина. 3 февраля 1837 г. царь в письме брату Михаилу утверждал, что смерть Пушкина возбудила «тьму толков, наибольшею частью самых глупых, из коих одно порицание поведения Геккерна справедливо и заслужено»[1741]. Монарх реагировал на случившееся чётко. Голландский посол давно вызывал высочайший гнев, и монарх использовал случай, чтобы избавиться от него («…кажется, каналья Геккерн отсюда выбудет»). Что касается Дантеса, император считал его поведение безупречным. 4 февраля 1837 г. Николай I писал сестре Марии Павловне в Германию: «Событием дня является трагическая смерть пресловутого (trop fameux) Пушкина, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной, притом что она… была решительно ни в чём не виноватой»[1742].
Даже кончина поэта не смягчила суждений царя. Когда Жуковский стал просить для умирающего и его семьи таких же милостей, каких был удостоен Карамзин, государь в сердцах отвечал ему: «Послушай, братец, я всё сделаю для П[ушкина], что могу, но писать как Карам[зину] не стану; П[ушкина] мы насилу заставили умереть как христианина, а Карамзин жил и умер как ангел»[1743].
Вечером 29 января Жуковский составил особую записку, адресованную императору. Он просил «воздвигнуть трогательный национальный памятник поэту», а именно очистить от долгов и закрепить за семьёй Пушкина сельцо Михайловское, где он желал быть погребённым. Михайловское было родовой вотчиной Пушкиных, обременённой многими долгами. В качестве другого «национального дара» Жуковский предлагал издать сочинения Пушкина и передать весь доход его семье[1744]. Жуковский молил государя без отлагательств «единовременно пожаловать что-либо на первые домашние нужды» вдове и детям, оказавшимся в отчаянном положении.
Царь исполнил слово, данное умирающему Пушкину, и удовлетворил ходатайство Жуковского. 30 января 1837 г. Николай I составил собственноручную записку об обеспечении семьи Пушкина, которая равнозначна была рескрипту и включала пункты, которых в черновой записи Жуковского не было. Возможно, что Жуковский изложил дело на словах, не подавая своей записки, и при этом расширил список пожалований