Я вас узнал, о мой оракул!
Не по узорной пестроте
Сих не подписанных каракул,
Но по весёлой остроте,
Но по приветствиям лукавым,
Но по насмешливости злой
И по упрёкам… столь неправым,
И этой прелести живой.
С тоской невольной, с восхищеньем
Я перечитываю вас
И восклицаю с нетерпеньем:
Пора! в Москву! в Москву сейчас!
В январе 1830 г. Пушкин писал Вяземскому из столицы: «Правда ли, что моя Гончарова выходит за […] Мещерского? что делает Ушакова, моя же?»[240] После появления поэта в Москве завсегдатай дома Ушаковых В.А. Муханов сообщил брату 27 марта 1830 г.: «Ушакова меньшая идёт за Киселёва… О старшей не слышно ничего, хотя Пушкин бывает у них всякий день почти»[241]. Частые посещения породили убеждение в том, что Пушкин наконец решил жениться на Ушаковой. М.П. Погодин писал из Москвы С.П. Шевырёву 23 марта 1830 г. по поводу Пушкина: «Говорят, что он женится на Ушаковой-старшей и заметно степенничает»[242]. Даже П.А. Вяземский сообщил жене 20 марта 1830 г. о близкой помолвке Пушкина и Ушаковой[243]. Однако 6 апреля поэт вторично сделал предложение Гончаровой и получил согласие невесты и её матери. Сговор решено было держать в тайне. Не зная обо всём этом, Катерина IV после визита Александра Сергеевича писала брату 28 апреля 1830 г.: «Говорят, что он женится, другие даже, что женат. Но он сегодня обедал у нас и, кажется, не имеет сего благого намерения»[244].
Пушкин оставил множество портретных зарисовок Катерины. Он продолжал рисовать её профили после помолвки, будучи женихом Гончаровой[245].
Увлечение Ушаковой было для Пушкина необычно длительным. Оно продолжалось с конца 1826 до весны 1830 г. Поэт посвятил Катерине несколько стихотворений.
Ушакова обладала насмешливым складом ума и была по-мальчишески резкой. Глядя на сестру Лизу и её жениха, девушка не удержалась от язвительного комментария. 14 марта 1830 г. Пушкин писал Вяземскому из Москвы: «Киселёв женится на Л. Ушаковой, и Катерина говорит, что они счастливы до гадости»[246].
На склоне лет Ушакова собралась написать воспоминания. «Моё повествование о Пушкине, — подчёркивала она, — будет очень любопытно, в особенности описание его женитьбы»[247]. Однако Ушакова не успела осуществить своё намерение. По настоянию мужа она сожгла девичьи альбомы, исписанные и разрисованные рукою Пушкина.
Воображаемое сватовство к Зизи, мистификация в отношении Софи Пушкиной и ухаживания за Ушаковой подготовили почву для первого настоящего сватовства. Вслед за Катериной IV в «Дон-Жуанском списке» Пушкина записана Анна Оленина. Пушкин стал частым гостем в доме Олениных с весны 1828 г.
Столичная барышня Аннета Оленина, двоюродная сестра Анны Керн, выделялась среди сверстниц. Она получила хорошее образование и уже в 17 лет была пожалована во фрейлины. Девица писала стихи и занималась сочинением романтических повестей, прекрасно танцевала, любила верховую езду. В доме Олениных собирался цвет образованного столичного общества. Тут царила атмосфера непринуждённости, постоянно звучала музыка. Михаил Глинка был частым гостем Олениных. Дочь брала у него уроки музыки. За исключением карт допускались любые игры, например — детская игра в «кошки-мышки»[248].
Поклонение Пушкина придало красоте Аннеты особый блеск. Однако друзья, хорошо знавшие поэта, с некоторой долей иронии описывали его чувства к барышне. 7 мая 1828 г. князь П.А. Вяземский писал жене: «Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в неё влюблён»[249]. Сам князь был в то время неравнодушен к девятнадцатилетней девице Александре Россети. Мимолётные увлечения рождали мимолётные стихи. Вяземский воспел глаза Россети («Южные звёзды! Чёрные очи!»), Пушкин сложил мадригал в честь очей Олениной:
…сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!
…Потупит их с улыбкой Леля —
В них скромных граций торжество;
Поднимет — ангел Рафаэля
Так созерцает божество.
В глазах Аннеты Пушкин находил детскую простоту, лицо сравнивал с ликом ангела. Однако в рисованных портретах Олениной, торопливо набросанных рукой поэта, ангельские черты начисто отсутствуют[250]. Оленина обладала своенравным характером, за что получила прозвище «Драгунчик»[251].
Можно отметить любопытный парадокс. Никогда поэт не чувствовал столь остро своё одиночество, тщетность надежд, как в свой день рождения 26 мая 1828 г., когда увлечение Олениной, казалось бы, достигло высшей точки. В тот день были написаны строки:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
…Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум…
Анна Алексеевна была девушкой добродетельной, спокойной и рассудительной. Она отдавала дань совершенству посвящённых ей стихов, но поклонение поэта не тронуло её сердца.
Тебя страшит любви признанье,
Письмо любви ты разорвёшь,
Но стихотворное посланье
С улыбкой нежною прочтёшь.
Пушкин писал Аннете комплиментарные стихи:
…Что ваши взоры — сердцу жалы,
Что ваши ножки очень малы,
Что вы чувствительны, остры,
Что вы умны, что вы добры,
Что можно вас любить сердечно…
Может быть, увлечению поэта недоставало глубины. Зато намерения его были самыми серьёзными. В черновиках Пушкина 1828 г. можно обнаружить фамилию Pouchkine, написанную поверх имени Annete, и в другом случае Annete Pouch.[252] По словам П. Губера, Пушкин то ли получил отказ, то ли сам отступил в последнюю минуту наподобие гоголевского героя[253]. Сочинения Олениной проясняют историю сватовства поэта. Образованная барышня поначалу писала роман из своей жизни, а потом обратилась к жанру дневника. Её записи отличались искренностью и прямотой.
Предметом тайных вздохов барышни был немолодой фат вдовец полковник князь А.Я. Лобанов-Ростовский, но это её увлечение оставалось тайной для всех. Она питала чувства также к юному хорунжему Чурину. Но к матримониальным планам её увлечения не имели никакого отношения. Рассуждения барышни о браке отличались трезвостью. «Я сама вижу, — писала она в дневнике, — что мне пора замуж: я много стою родителям»; «И так как супружество есть вещь прозаическая, без всякого идеализма, то рассудок и повиновение мужу заменит… пылкость воображения» и пр.[254] 18 июля 1828 г. Оленина записала: «Пушкин и Киселёв — два героя моего настоящего романа».
«Браки заключаются на небесах». Поговорка означала, что вопрос о замужестве юной дочери решали родители, положась на Бога и руководствуясь земными заботами. В глазах чиновной семьи Олениных поэт был незавидным женихом. Свет питает почтение к поэту, писала в дневнике девушка, не за его гений, а ввиду расположения к нему царя, «который был его цензором»[255]. У родителей невесты не было иллюзий по поводу царской милости к Пушкину. Помимо двух официальных постов — директора Публичной библиотеки и президента Академии художеств — А.А. Оленин был облечён ещё и саном государственного секретаря. Жандармское расследование о крамольных стихах Пушкина завершилось 28 июня 1828 г. решением Государственного совета об учреждении секретного надзора над стихотворцем, а точнее об ужесточении такового надзора. Протокол совета был подписан отцом Аннеты.
В соперничестве с Киселёвым у Пушкина не было шансов на успех. В июле 1828 г. Оленина записала в дневнике о своём намерении выйти замуж за Киселёва в случае его сватовства. В том же месяце она объявила И.А. Крылову, что вышла бы за двух людей — за Мейендорфа или за Киселёва, хотя и не влюблена в них[256]. Сорокалетний генерал П.Д. Киселёв был вдвое старше невесты. Он был женат на графине Софье Потоцкой, но не жил с женой.
Рассуждая о браке с ним, девица задавала себе вопрос: «Буду ли счастлива? Бог весть! Но сомневаюсь. …Буду ли я любить своего мужа? Да, потому что перед престолом Божьим я поклянусь любить его и повиноваться ему»[257].
Аннета ждала форменного предложения. Но Киселёв, разъехавшись с женой, уведомил девушку, что «расстроенное его состояние не позволяет ему помышлять о женитьбы». Невеста прекрасно понимала, что это отговорка[258]. Генерал не развёлся со своей женой, но и не вернулся к ней по той причине, что жил с сестрой жены Ольгой. Модест Корф хорошо знал Киселёва и называл его человеком бессердечным и неспособным к любви[259].
Без всяких объяснений Оленину покинул другой её жених — тридцатишестилетний граф Матвей Виельгорский. Дело не дошло до официального сватовства. Разрыв последовал в начале 1830 г. В дневнике появилась запись о «последнем ударе — сердечном горе»