И свояченица поэта, и княгиня Вера Вяземская записали свои воспоминания в старости, много лет спустя после гибели поэта. Тщетно было бы искать в их рассказах строгую хронологическую последовательность. Давно замечено, что хронология — самый уязвимый момент воспоминаний. И Гончарова, и Вяземская многое перезабыли, и их изложение трудно назвать стройным и последовательным[862].
Поздние источники должны уступить место ранним документам, исходящим от участников событий и составленным в момент события. Это прежде всего дневники и письма. Письмо Дантеса к отцу, написанное осенью 1836 г., имеет особое значение. Этот редкий по откровенности документ даёт ключ ко многим не вполне ясным сюжетам дуэльной истории.
Жорж обратился к отцу после встречи с Натали Пушкиной на рауте у Вяземских. Летний сезон закончился, и с конца сентября 1836 г. Вяземские открыли свой городской дом для светских приёмов. Пушкины и Дантес постоянно посещали их салон. 17 октября поручик сообщил отцу, что «вчера вечером» виделся с Пушкиной у Вяземских. После встречи, — жаловался кавалергард, — меня «охватила слабость», по возвращении домой оказалось, «что у меня страшная лихорадка, ночью я глаз не сомкнул и испытывал безумное нравственное страдание»[863]. Упоминание о лихорадке, по мнению профессора Серены Витале, свидетельствовало о начале болезни, уложившей Дантеса в постель. Из полковых документов известно, что поручик болел с 19 по 27 октября 1836 г. На этом основании Витале датировала письмо 17 октября.
В своём послании Дантес писал отцу следующее: «…если эта история будет продолжаться, а я не буду знать, куда она меня заведёт, я сойду с ума». Кавалергард молил отца о содействии и одновременно «инструктировал» его, что следует предпринять. Традиционная точка зрения, считает Серена Витале, состоит в том, что на скользком пути Геккерн-отец руководил всеми шагами сына; однако теперь у нас есть доказательства противного; из письма 17 октября выходит, что Дантес «руководил всем поведением» посла, а не наоборот[864]. Такой вывод С. Витале плохо согласуется с показаниями источника. В начале письма Жорж извещал барона: «…я решил прибегнуть к твоей помощи и умолять выполнить сегодня вечером то, что ты мне обещал»[865]. Таким образом, сын не столько подсказывал отцу, как вести дело, сколько просил выполнить то, о чём они договорились ранее, и то, что подсказал ему отец.
Приём у Вяземских 16 октября был самым заурядным. Ничего волнующего или из ряда вон выходящего на нём не произошло. Поручик притворялся весёлым, пытался шутить. Но встреча с Пушкиной потребовала от Дантеса предельного напряжения всех его сил. Кавалергард был в отчаянии. Владевшее им чувство вырвалось наружу, едва он покинул гостиную. В том же письме Дантеса читаем: «Вчера я случайно провёл весь вечер наедине с известной тебе Дамой, но когда я говорю наедине, это значит, что я был единственным мужчиной у княгини Вяземской, почти час. Можешь вообразить моё состояние, я наконец собрался с мужеством и достаточно хорошо исполнил свою роль и даже был довольно весел. В общем я хорошо продержался до 11 часов, но затем силы оставили меня и охватила такая слабость, что я едва успел выйти из гостиной, а оказавшись на улице, принялся плакать, точно глупец, отчего, правда, мне полегчало, ибо я задыхался: после же, когда я вернулся к себе, оказалось, что у меня страшная лихорадка, ночью я глаз не сомкнул и испытывал безумное нравственное страдание»[866].
Ещё недавно кавалергарда охватывало счастье, когда он оказывался подле избранницы сердца. Что же случилось в октябре? Ответить на этот вопрос можно, обратившись к дневнику княжны Марии Барятинской.
В октябре 1836 г. княгиня Барятинская была взволнована известием, что Дантес намерен посвататься к её дочери. Жена кавалергарда М.Ф. Петрово-Солового, полкового приятеля Дантеса, встретилась с кузеном Марии Барятинской и спросила его, устраивается ли свадьба Марии с Геккерном? Вслед за тем госпожа Соловая заверила собеседника, что молодой кавалергард «был бы в отчаянии, если бы ему отказали»[867]. Мадам Петрово-Соловая очевидным образом зондировала почву для сватовства Жоржа. Брак Дантеса с Барятинской был желанным. Посол всемерно поощрял ухаживания сына за княжной.
Княгиня Барятинская поспешила узнать, в чём дело, и обратилась к кавалергарду князю Александру Трубецкому. Примерно 22—23 октября дочь записала в дневнике: «Maman узнала через Тр.[убецкого], что его отвергла госпожа Пушкина»[868]. Трубецкой был ближайшим приятелем Дантеса по полку — следовательно, Барятинские получили информацию из первых рук.
Дневник Барятинской объясняет причину рыданий Дантеса после встречи с Пушкиной в октябре. Незадолго до встречи поручик имел объяснение с дамой сердца, и она отвергла его. В дневнике речь шла не об отказе в танце на балу, а о серьёзном объяснении, происшедшем с глазу на глаз и приведшем к разрыву.
В письме Дантеса от 17 октября и дневниковых записях Барятинской 22—23 октября можно обнаружить самый ранний и достоверный след тайного свидания Дантеса и Натали. Названные источники исходили от осведомлённых лиц — непосредственных участников драмы и были записаны в момент совершения события.
Рандеву имело место, очевидно, до времени появления записи в дневнике Барятинской, т.е. до 22—23 октября, до начала болезни Дантеса 19 октября и до его рыданий 16 октября. По словам дочери Натальи Николаевны, Араповой, её отец, кавалергард П. Ланской, во время свидания Дантеса с Пушкиной прогуливался возле дома, чтобы «зорко следить за всякой подозрительной личностью»[869]. Исследователи отметили «неувязки» в Записках Араповой. Если тайная встреча имела место между 2 ноября 1836 г. и январём 1837 г., Ланской не мог помочь Дантесу, так как его не было в Петербурге[870]. Указав на это противоречие, Я.Л. Левкович писала: «Может быть, не стоит доискиваться, было это свидание или нет и когда оно могло быть, потому что главный источник трагедии 1837 года, как давно установлено, не в поведении Натальи Николаевны»[871]. Уточнение времени рандеву обнаруживает, что противоречия в рассказе Араповой носят мнимый характер. Ланской был возлюбленным Полетики. Он надолго покинул Петербург 19 октября 1836 г., а вернулся после смерти Пушкина. Его причастность к делу подтверждает, что рандеву состоялось ранее 19 октября 1836 г.
Пушкин избегал всяких упоминаний о тайном свидании его жены с Дантесом. Его друзья хранили молчание при жизни Натальи. Лишь после её кончины близкие поэта сочли себя вправе рассказать о давнем происшествии. Однако в их показаниях можно заметить вопиющие противоречия. Одни утверждали, будто Пушкину заманили в ловушку, другие — что она сама дала согласие на рандеву. Первая версия сводилась к тому, что Дантес был при оружии и домогался, чтобы дама отдалась ему. По другой версии он упал на колени и просил Натали выйти за него замуж. Согласовать между собой эти версии невозможно. Попытаемся оценить их критически.
Подробные воспоминания оставила дочь Н.Н. Пушкиной и П.П. Ланского Александра Арапова. Она прожила жизнь рядом с матерью и отцом, товарищем Дантеса по полку. Её записки полны бульварных подробностей. Но это не даёт оснований отвергнуть их с порога.
Для вдовы Пушкиной были мучительны всякие разговоры о трагедии, сломавшей её жизнь.
Послания Натали к Пушкину утрачены, и лишь в сохранившихся письмах к Ланскому можно обнаружить некоторые намёки на прошедшее. «Я слишком много страдала и вполне искупила ошибки, которые могла совершить в молодости…» — писала Наталья Николаевна Ланскому[872]. Дочь узнала кое-что об этих ошибках не от самой матери, а от близкого к ней человека.
Однако за три года до смерти Наталья Николаевна допустила откровенность в беседе с компаньонкой Констанцией, пользовавшейся её полным доверием. Единственное, в чём её уличает совесть, призналась Наталья Николаевна, — «это согласие на роковое свидание… Свидание, за которое муж заплатил своею кровью, а я счастьем и покоем всей жизни»[873]. Компаньонка передала эти слова дочери Натальи, Араповой, которая и записала их. В словах дочери слышна живая речь матери.
Что побудило Пушкину согласиться на просьбы Дантеса и назначить ему свидание в доме Полетики?
Весной 1836 г. Наталья носила ребёнка, а Дантес, следуя воле Геккерна, стал готовить почву для сватовства к Барятинской. Это происходило на глазах у большого света. Рано или поздно молва должна была дойти до Пушкиной и причинить ей страдания. Она пожелала знать, кому принадлежит сердце человека, ещё недавно клявшегося ей в вечной любви. Чтобы получить ответ на этот вопрос, она согласилась тайно увидеться с кавалергардом.
Княгиня Вера Вяземская вспоминала, что Натали часто виделась с Дантесом в доме Полетики, но однажды она прибежала оттуда «вся впопыхах» и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса[874]. В беседе с П.И. Бартеневым Вяземская сообщила, что Идалия Полетика по настоянию Дантеса «пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому». Княгиня Вера пояснила, что и она и Пушкин узнали об этом со слов самой Натали[875].
Сестра Натали Александрина в письме к племяннице, Александре Араповой, сообщала следующее: «…ваша мать получила однажды от г-жи Полетики приглашение посетить её, и когда она (Пушкина) прибыла туда, то застала там Геккерна (Дантеса. —