[923]. Ошибка в имени была исправлена сходным образом в обоих дипломах. Неизвестный пририсовал прямую жирную черту в конце слова, исправив «Александри» на «Александру».
На внешней обложке экземпляра Виельгорского значилось: «Графу Михайле Юриевичу». Ошибка выдает русское происхождение писавшего. Уже граф Соллогуб назвал русский почерк на внутренней обложке «диплома» «кривым лакейским почерком»[924].
Пасквилянты были русскими людьми. Основной текст «диплома» был написан прописными буквами, что делало почерк неузнаваемым. Один из участников интриги писал нетвёрдой рукой, не везде соединяя буквы. Он надписал конверты размашисто, не заботясь об изменении почерка. Очевидно, он не был человеком из общества.
Сохранилась записка Геккерна к Дантесу, посвящёная пасквилю. Она начиналась словами: «Если ты хочешь говорить об анонимном письме, я тебе скажу» и пр. Исходя из привычного представления о причастности посла к сочинению «диплома», П.Е. Щёголев назвал его записку «воровской», составленной сразу после дуэли ради мистификации суда[925]. Такая характеристика не находит опоры в источнике.
Заподозрив Геккернов в фальсификации, П.Е. Щёголев утверждал, что приведённая записка не могла быть написана после дуэли, так как Жорж находился на гауптвахте и не мог видеться с дамами, к которым отсылал его отец. Надо заметить однако, что кавалергард мог обмениваться записками с любыми лицами. В какой-то момент жена и другие лица получили разрешение посетить его на гауптвахте.
По мнению А.С. Полякова, Геккерн уже 7 ноября догадался, что Пушкин обвинял его в составлении анонимных писем, явившихся прямым поводом к вызову, и по этой причине послал записку сыну, косвенно оправдывая себя в его глазах[926]. Предложенная схема не соответствует обстановке, сложившейся 7 ноября. Вопрос о пасквиле приобрёл исключительную остроту, конечно же, после гибели Пушкина. Записка Геккерна должна была подготовить Дантеса к судебным прениям, во время которых ему неизбежно пришлось бы участвовать в обсуждении вопроса о «дипломе». В тревоге за судьбу сына Геккерн писал: «Ради Бога, будь благоразумен и за этими подробностями отсылай смело ко мне, потому что [сам] граф Нессельроде показал мне это письмо», то есть пасквиль[927]. Из записки следует, что Геккерн не имел у себя «диплома», но видел его в руках Нессельроде.
Нессельроде имел много соглядатаев в своём министерстве, а потому он и его жена («мадам Н.») заполучили в свои руки один экземпляр анонимного письма. Если бы Дантес воспользовался советом отца и на допросе упомянул об экземпляре пасквиля, имевшемся у Нессельроде, суд мог бы затребовать важнейший дуэльный документ. Однако записка Геккерна не попала в руки Дантеса, а отложилась в архиве III Отделения.
Чтобы дать сыну представление о пасквиле, Геккерн упомянул, что анонимное письмо, показанное ему Нессельроде, «написано на бумаге такого же формата, как и эта моя записка»[928]. А.С. Поляков имел случай отметить, что записка барона сыну по формату не совпадает с «дипломом»[929]. В самом деле, «диплом» имеет формат 11,5 x 18 см и написан на лицевой стороне сложенной половины листа. Записка барона написана на тонкой бумаге с филигранями (литеры JWH, 18), на четвертушке бумаги 12,5 x 19 см[930]. Барона не интересовала бумага «диплома» сама по себе. Он хотел дать сыну примерное представление о внешнем виде «диплома».
Содержание записки подтверждает непричастность Геккернов к составлению анонимного пасквиля.
Тотчас после смерти Пушкина А. Тургенев в дневнике дважды упомянул о том, что в доме Карамзиных говорили о князе И.С. Гагарине как авторе пасквиля[931]. На панихиде Тургенев наблюдал за тем, пойдёт ли Гагарин к гробу и отдаст ли последнее прощание. Поведение Гагарина сняло подозрения Тургенева. Случай этот был рассказан Тургеневым самому Гагарину и известен только со слов последнего[932].
Обвинение Гагарина бросило тень и на князя П.В. Долгорукова, снимавшего квартиру вместе с ним[933]. Попытки графологического анализа анонимного «диплома» вызвали длительную полемику, но не дали достоверных результатов[934].
С.А. Соболевский записал слухи об авторстве Гагарина, но при этом подчеркнул, что «главнейший повод к такому предположению дала бумага, подобную которой, как утверждали, видели у Гагарина»[935]. Никаких других улик против Гагарина не было[936]. По поводу слухов о Гагарине Соболевский писал: «Твёрдо уверен, что это клевета»[937].
Князь Гагарин принадлежал к образованной русской молодёжи, ценившей гений Пушкина. Именно он принёс в «Современник» стихи Ф.И. Тютчева и передал тому отзыв Пушкина: «Пушкин ценит Ваши стихи как должно и отзывался мне о них весьма сочувственно. Я отменно рад, что могу передать Вам это известие»[938]. В обществе было замечено, как тяжело переживал Гагарин смерть поэта. Жизнь Гагарина была отмечена духовными исканиями. Он принял католичество, что было полной неожиданностью для его друзей в Петербурге.
К.О. Россет вспоминал о своей дружбе с Пушкиным с умилением. Но он вёл себя не вполне дружественно по отношению к поэту. Распечатав письмо, адресованное не ему, он не уничтожил пасквиль, а показал его поручику Скалону, Гагарину, Долгорукову, позже великому князю Михаилу Павловичу[939]. К.О. Россет утверждал, будто показал пасквиль Гагарину и Долгорукову, потому что «по почерку стал догадываться, что („диплом“. — Р.С.) от них»[940]. Тем самым он объяснял своё свободное обращение с анонимным письмом. Но его припоминания не отличались точностью. Почерк анонимных писем не поддаётся идентификации.
Обратимся к воспоминаниям И.С. Гагарина, записанным в начале 60-х годов. Повествуя о посещении Россета и беседе с ним, Гагарин подтвердил: «…я действительно приметил, что письмо, показанное мне К.О.Р., было писано на бумаге, подобной той, которую я употреблял… на этой бумаге не было никаких особенных знаков, ни герба, ни литер»[941].
В литературе осталось незамеченным разительное противоречие в показаниях, касающихся пасквиля. Характеристика Гагарина подтверждается палеографическими наблюдениями за двумя сохранившимися экземплярами «диплома». Но она полностью расходится со свидетельством Яковлева, которому письмо показал сам Пушкин.
Сохранившиеся «дипломы» писаны на толстой, плотной бумаге, не имевшей филиграней. О такой бумаге Гагарин сообщал следующее: «…я её покупал, сколько могу припомнить, в английском магазине, и, вероятно, половина Петербурга покупала тут бумагу»[942]. Яковлев держал в руках «диплом», который был написан на бумаге лучшего качества, используемой иностранными посольствами[943]. Какой же была бумага в действительности: грубой, доступной половине Петербурга, или дорогой, используемой иностранными посольствами? Противоречие, видимо, объясняется тем, что Яковлев и Гагарин видели разные экземпляры «диплома». Лицейский друг обследовал оригинал, присланный Пушкину. Гагарин видел копию, полученную К.О. Россетом.
В архивах III Отделения сохранились образцы бумаги, которой пользовались Геккерны. Их бумага более тонкая, чем бумага сохранившихся экземпляров пасквиля и, в отличие от них, имеет филиграни[944].
Россет не передал свой экземпляр Пушкину, а экземпляр Соллогуба поэт изорвал сразу после того как получил его. Пушкину незачем было хранить переданные ему копии пасквиля. В конце концов был уничтожен также экземпляр, адресованный поэту. Но до того его успел обследовать Яковлев. Он заведовал крупнейшей казённой типографией и знал толк в сортах бумаги, которую использовали в то время в столице. Не отличить грубую бумагу от «посольской» сколько-нибудь наблюдательный человек не мог. Подчеркнём, что в своём расследовании происхождения «диплома» Пушкин поставил на первое место «вид бумаги»[945].
Итак, участники драмы засвидетельствовали, что оригинал «диплома» был сделан на очень дорогой «посольской» бумаге, а копии — на гораздо более дешёвой и общедоступной. Это наблюдение может послужить косвенной уликой в предпринятом расследовании. Определённо к составлению пасквиля была причастна бюрократия, но, по-видимому, не высшая бюрократия и знать — министры, князья-Рюриковичи и пр., — а мелкая шушера, те, кого называли «кувшинное рыло», завистники, мздоимцы, чуждые культуре. Под рукой у них не оказалось десятка листов дорогой бумаги, на которой писали чиновники более высокого ранга, и им пришлось довольствоваться бумагой разного сорта.
Подозрения против двух министров
Один из самых авторитетных пушкинистов, Ю.М. Лотман, предположил, что в составлении «диплома» участвовал министр просвещения С.С. Уваров[946].
Эта атрибуция основана на данных «Заметки о Пушкине», которую приписывали вюртембергскому послу князю Гогенлоэ-Кирхбергу.