Р.С.) не довольно умён, чтобы понять, что только он и играет дурацкую роль в этой истории, то она, естественно, напрасно тратит время, желая ему это объяснить»[1171]. О каких переговорах, надоевших кавалергарду, писал Дантес?
Письмо Софи Карамзиной помогает понять слова Жоржа. Близилась свадьба, а Пушкин, отметила Софи, до сих пор «упорно заявляет, что никогда не позволит жене присутствовать на свадьбе, ни принимать у себя замужнюю сестру. Вчера я убеждала Натали, чтобы она заставила его отказаться от этого нелепого решения, которое вновь приведёт в движение все языки города»[1172]. Как следует из записки Дантеса, Натали и без подсказки Софи пыталась доказать мужу, что не может порвать родственных отношений с сестрой Катериной. Вопрос о поведении поэта обсуждался не только в светских салонах, но и при дворе. Сам царь, внимательно следивший за делом Пушкина, нашёл нужным выразить своё отношение к происходящему. «Его величество, желая сделать что-нибудь приятное вашему мужу и вам, — значилось в записке Бенкендорфа Н.Н. Пушкиной, — поручил мне передать Вам в собственные руки сумму» в 1000 рублей на свадебный подарок сестре Екатерине[1173].
Неожиданный подарок Николая I укрепляет подозрения в том, что он непосредственно участвовал в устройстве «счастья» Катерины и Дантеса. Получив деньги из Зимнего, Пушкин лишился возможности не пустить жену на свадьбу.
Записка Дантеса обнаруживает, сколь пристрастно и зло интерпретировала Софи поведение Натали, замешательство которой было вполне понятным. Все попытки Пушкиной добиться родственного примирения неизменно наталкивались на категорический отказ. В своей записке кавалергард не скрывал чувства раздражения против Натали. Но следует иметь в виду, что Жорж писал невесте верноподданнические реляции. Что было у него на сердце — кто знает. Окружающие не сомневались, что он ведёт двойную игру в отношении сестёр.
Последняя из сохранившихся записок Дантеса к Катерине датируется 26 декабря[1174].
Кавалергард придавал особое значение празднику, в котором участвовал «Двор». Выражение «Двор» имело в устах светского человека вполне определённое значение. В письме Катерине Жорж писал: «…начну с исполнения комиссии Барона, который поручает мне ангажировать Вас на первый полонез, а ещё просит сказать, чтобы Вы расположились поближе к Двору, дабы он смог Вас отыскать»[1175]. Смысл приведённых слов заключался в том, что Гончаровой следовало держаться так, чтобы «Двор» (царь) мог в любой момент подозвать и расспросить её о близкой свадьбе.
К началу января последние приготовления к венчанию были завершены. Братья Софи Карамзиной посетили Геккерна и были «ослеплены изяществом их квартиры», в особенности же убранством комнат, отведённых бароном молодым[1176]. Старый Геккерн старательно устраивал гнездо, в котором предстояло жить двум людям, связанным пороком, и нелюбимой Катерине Гончаровой.
Выйдя замуж за Дантеса, Катерина в мгновение ока превратилась из девицы-бесприданницы в богатую даму, невестку посла, представителя старинной аристократической фамилии Голландии. Роскошные апартаменты баронессы соответствовали богатству и положению семьи Геккернов.
Что касается Пушкиных, они занимали тесные покои и жили долгами. Уже в июле 1836 г. Натали признавалась брату: «Мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом»[1177]. В декабре 1836 г. Наталья Николаевна не имела денег на оплату долгов булочнику, молочнице, аптекарю, кучеру, лавочникам, брала в долг продукты питания, дрова и пр.
Дантес мог обеспечить жене образ жизни, приличный для аристократии. Пушкину всё труднее было выполнять обязательства, которые он принял на себя при вступлении в брак. Согласившись на родственные сношения с Геккернами, Пушкины неизбежно оказались бы в положении бедных родственников, что было невыносимо. Между тем, из рассказов Александрины поэт знал, что Дантес готов возобновить домогательства в отношении Натали.
Свадьба Дантеса и Екатерины Гончаровой состоялась в воскресение 10 января. Жених и невеста венчались по католическому обряду в церкви св. Екатерины и по православному — в Исаакиевском соборе. В качестве свидетелей со стороны невесты был её дядя граф Г.А. Строганов и брат — поручик Иван Гончаров, со стороны жениха — посол барон Геккерн, виконт д’Аршиак, полковник Кавалергардского полка Александр Полетика и ротмистр того же полка Августин Бетанкур[1178].
Граф Строганов и его жена были на свадьбе посажёнными отцом и матерью Гончаровой, у Дантеса посажённой матерью была графиня Нессельроде. Со стороны посла присутствовали князь и княгиня Бутера. В роли шаферов выступали Александр и Владимир Карамзины. Наталья Николаевна присутствовала на обряде венчания сестры, после чего тотчас уехала домой.
Часть III. Накануне катастрофы
Журнальная Одиссея
Пушкин готовился основать и возглавить ежедневную политическую газету с литературным приложением, которое предполагалось именовать на английский манер «Обозрением» (Reviews), или по-русски — Летописцем[1179]. Но проект издания газеты рухнул.
31 декабря 1835 г. Пушкин обратился к Бенкендорфу с просьбой разрешить ему издание четырёх томов статей чисто литературных (повестей, стихов, критических разборов словесности), исторических, учёных (политика исключалась), наподобие английских трёхмесячных Reviews. Так началась эпопея с журналом «Современник». Журнал должен был возглавить литературное движение своего времени и одновременно стать типом «торговой спекуляции», приносящей солидную прибыль.
Мотивируя свою просьбу, поэт указывал, что лишился своих доходов и независимости, отказавшись от участия во всех русских журналах. «Издание таковой Reviews, — заканчивал своё прошение Пушкин, — доставило бы мне вновь независимость, а вместе и способ продолжать труды мною начатые»[1180]. Под начатыми трудами он подразумевал «Историю Петра», тем самым соотнося задуманное издание со своими занятиями в качестве официального историографа. 10 января Бенкендорф записал царскую резолюцию: «Государь позволил через Ценсуры о чём уведомить Уварова»[1181]. О послаблениях в виде личной цензуры монарха более не было и речи. Цензуровать журнал должен был на общих основаниях А. Крылов, известный своей трусостью и глупостью. Пушкин должен был получать разрешение на свои публикации также от церковной и военной цензуры и от Бенкендорфа. «И с одной ценсурою напляшешься, — сетовал поэт, — каково же зависеть от целых четырёх?»[1182]
Принимаясь за издание журнала, поэт не скрывал неуверенности. Как писал Н.В. Гоголь, «сильного желания издавать этот журнал в нём не было, и он сам не ожидал от него большой пользы. Получивши разрешение на издание его, он уже хотел отказаться от него»[1183]. Но выбора у Пушкина не было.
Журнал мог обеспечить материальную независимость писателя. Своё отношение к «торговле рукописями» Пушкин раскрыл в рецензии на издание Шатобриана, осуществившего перевод поэмы английского поэта Мильтона «Потерянный рай».
Шатобриана Пушкин называл первым из современных французских писателей и учителем всего пишущего поколения. Таким же было положение Пушкина в России. Шатобриан был в прошлом министром. Но он не пожелал жертвовать свободой ради благополучия. «Тот, — писал Пушкин, — кто, поторговавшись немного с самим собою, мог спокойно пользоваться щедротами нового правительства, властию, почестями и богатством, предпочёл им честную бедность. Уклонившись от палаты пэров… Шатобриян приходит в книжную лавку с продажной рукописью, но с неподкупной совестию»[1184].
Пушкин мог легко занять место, опустевшее после смерти Карамзина, и написать любую официозную историю. Тогда на него пролились бы все щедроты и почести, которыми был до него удостоен придворный историограф. Но поэт не хотел поступиться независимостью. Он пришёл в книжную лавку с «продажным журналом, но с неподкупной совестью». Эти слова, отметил Ю.М. Лотман, могли быть написаны на знамени создателя «Современника»[1185].
Шатобриан взялся за неблагодарный труд «для куска хлеба». С той же целью Пушкин взялся за издание журнала «Современник». Он рассчитывал иметь 60 000 дохода ежегодно. Но надежды не оправдались. Тираж первого номера не разошёлся, и издателю пришлось из номера в номер сокращать тираж «Современника».
Книжная торговля в России сделала первые крупные успехи благодаря просветительской деятельности Новикова. Его хлопотами сеть книжных лавок расширилась и впервые охватила провинцию.
К началу XIX века в России было несколько десятков типографий, частных и казённых. Все они печатали в среднем не более 250 книг в год. В послереволюционной Франции в это же время издавали почти в двадцать раз больше книг разных наименований. Французское общество жило напряжённой интеллектуальной жизнью. Оно избавилось от пут старых феодальных отношений и цензуры. Книгоиздатели спешили удовлетворить духовные потребности буржуазного общества.
Характеризуя младенческое состояние русской книжной торговли, Пушкин писал в 1831 г.: «Десять лет тому назад литературою занимались у нас весьма малое число любителей. Они видели в ней приятное, благородное упражнение, но ещё не отрасль промышленности: читателей было ещё мало. Книжная торговля ограничивалась переводами кой-каких романов и перепечатанием сонников и песенников»