Наталья желала сохранить добрые отношения со старшей сестрой, к которой была привязана с детства. Это раздражало Пушкина. Её попытки установить родственные отношения с семьёй сестры вызывали его бешенство. Сталкиваясь с непониманием близких и друзей, глава семьи всё чаще терял терпение, и тогда Наталье приходилось выслушивать резкие слова.
16 января гости собрались у Пушкиных. Именно в этот день произошло объяснение между зятем Вяземских двадцатидвухлетним Валуевым и Пушкиной, записанное со слов Валуевых Дантесом. На замечание Валуева, как она позволяет мужу обращаться с нею таким образом, Пушкина будто бы ответила: «Я знаю, что я виновата, я должна была бы его (мужа. — Р.С.) оттолкнуть, потому что каждый раз, когда он обращается ко мне, меня охватывает дрожь»[1328]. Дантес узнал о содержании разговора не от Валуева, а от его жены. Кавалергард не ручался, что Валуев подтвердит его рассказ, так как лица, к которым он отсылал судей, от него отвернулись. Желая представить Пушкина ревнивцем, поручик завершил своё показание словами: «В конце концов он (Пушкин) совершенно добился того, что его стали бояться все дамы»[1329].
Отношения между родственными семьями Пушкина и Дантеса становились всё более натянутыми.
14 января Пушкины и Геккерны встретились на вечере у французского посла Проспера Баранта. Поэт, давно не видевший свояченицы, улучил момент, когда сёстры были рядом, подсел к ним и сказал: «Это для того, чтобы видеть, каковы вы вместе и каковы у вас лица, когда вы разговариваете».
В разгар бала Пушкин предложил Екатерине выпить за его здоровье. Баронесса не забыла о ноябрьской дуэльной истории. Опасность дуэли не исчезла. Тост показался ей двусмысленным, и она отказалась пить за здоровье поэта. Неожиданный отказ вызвал у Пушкина вспышку гнева. Он повторно предложил свой тост, а после нового отказа якобы проговорил: «Берегитесь, я принесу Вам несчастье»[1330]. Невозможно ручаться, что Дантес (вслед за Екатериной) точно передал слова убитого им человека. Во всяком случае беседа Катерины с Пушкиным приобрела в глазах Дантеса такое значение, что в феврале 1837 г. он счёл необходимым воспроизвести её в оправдательном письме председателю военного суда. Если бы в последние преддуэльные дни у офицера или его отца произошли какие-нибудь более крупные столкновения с Пушкиным, подсудимый непременно упомянул бы о них в указанном письме. Очевидно, ни столкновений, ни объяснений такого рода не было.
13 января Геккерны вновь оказались лицом к лицу с Пушкиными на «детском» вечере у Вяземских. По словам Дантеса, 15 января на балу у Вяземской «он себя вёл обычно по отношению к обеим этим дамам», т.е. «каждый раз, когда он видел мою жену в обществе Madame Пушкиной, он садился рядом с ней». Екатерина Геккерн старательно искала обстоятельства, которые могли бы смягчить вину её мужа, отданного под суд. Это и определило содержание её свидетельств. «Я только что узнал от моей жены, — писал подсудимый Дантес, — что в салоне Вяземской при дочери хозяйки Пушкин повторил угрозу, произнесённую накануне». Поэт будто бы сказал: «Берегитесь, Вы знаете, что я зол и что я кончаю всегда тем, что приношу несчастье, когда хочу»[1331].
Свидетельства, исходившие от друзей погибшего, были совсем иными. По словам Данзаса, «со свояченицей своей во всё это время Пушкин был мил и любезен по-прежнему и даже весело подшучивал над нею по случаю свадьбы с Дантесом»[1332].
В действительности взаимоотношения поэта с Катериной не были идиллическими. Поэт не мог простить того, что Екатерина, забыв благодеяния, приняла участие в интригах голландского посла. В одном из черновиков он писал, обращаясь к Геккернам: «Вы играли вы трое такую роль… и наконец госпожа Геккерн»[1333]. Говоря «вы трое», поэт объединял Геккерна-отца, Дантеса и Екатерину.
Посол Геккерн неустанно заботился о том, чтобы восстановить репутацию сына и склонить на свою сторону общественное мнение. 21 января 1837 г., записал Тургенев, он завтракал с д’Аршиаком, который прочёл ему письмо Пушкина от 17 ноября 1836 г.[1334] Из письма следовало, что Дантес намеревался жениться на мадмуазель Гончаровой после поединка и что отказ от дуэли исходил не от кавалергарда, а от Пушкина[1335]. Будучи защищён родством с семьёй Пушкина, офицер старался смыть пятно позора, бравируя не столько чувствами к Натали, сколько тем, что не боится никакой дуэли[1336].
В кругу приятелей поручик не прочь был похвастать доблестью, готовностью к кровавому поединку. Согласно ранней записи воспоминаний Соллогуба, «он говорил, что чувствует, что убьёт Пушкина, а что с ним могут делать, что хотят: на Кавказ, в крепость, — куда угодно»[1337]. Дантес вовсе не знал русского языка и ставил ни во что славу Пушкина. Будучи иностранным подданным и сыном посла, он не сомневался в своей полной безнаказанности.
Казарменный каламбур
За три дня до дуэли, 24 января, Пушкин благодарил императора за совет, поданный Наталье Николаевне на балу. В письме Булгакову от 22 января Вяземский отметил: «Бал у австрийского посла, но ещё без царской фамилии»[1338]. На другой день, 23 января, царь посетил бал у обер-церемониймейстера графа И.И. Воронцова-Дашкова. Возможно, что именно на этом вечере Николай I говорил с Натальей Николаевной по поводу её поведения[1339].
Воронцовы давали бал, «который двор (император) удостаивал, обычно, своим посещением» (Соллогуб). Присутствовавшая на балу графиня М.А. Мусина-Пушкина писала: «23 был бал у Воронцовых. Геккерн (Жорж. — Р.С.) следовал на нём за своей свояченицей, выступая в качестве её визави в нескольких контрдансах»[1340]. В письме к брату от 30 января Софи Карамзина описала происшествие в таких выражениях: «Считают, что на балу у Воронцовых в прошлую субботу раздражение Пушкина дошло до предела, когда он увидел, что его жена беседовала, смеялась и вальсировала с Дантесом»[1341]. Софи не была на балу и всё исказила. Пушкина танцевала старинный, манерный танец контрданс. Она не была партнёршей Дантеса, а лишь иногда была его визави. Контрданс (кантриданс, деревенский танец) возник в Англии в XVII веке, а затем его стали танцевать по всей Европе. Самым распространённым видом контрданса была французская кадриль. В ней танцующие выстраивались в каре, шеренги, круг. Пары постоянно менялись местами, что вело к смене визави (напротив стоящей дамы)[1342]. Вальс был танцем новомодным, и общество не вполне избавилось от сомнений в его пристойности.
Мать Софи, Екатерина Андреевна, пристрастно относившаяся к Наталье, подчёркивала, что поэт погиб из-за нескольких часов кокетства жены. Она имела в виду бал у Воронцовых. Обличая гнусную интригу Дантеса, Александр Карамзин писал брату: «…верно также и то, что он продолжал и после своей женитьбы ухаживать за госпожой Пушкиной, чему долго я не хотел верить, но, наконец, сдался перед явными доказательствами, которые получил позднее»[1343]. Какие доказательства получил недавний друг Жоржа Александр Карамзин, сказать трудно.
Мусиной принадлежит первая версия «казарменного каламбура» Дантеса, произнесённого им во дворце Воронцовых. После танца Жорж будто бы пошёл с Натали ужинать и прошёл перед Пушкиным, отпуская шутки по адресу собственной жены Екатерины Геккерн, называя её своей «законной». Несколько иначе ту же историю передают Вяземские. Жорж произнёс фразу «Пойдём, моя законная», подавая руку жене на разъезде с одного бала. Эту фразу он произнёс громко, чтобы услышал Пушкин[1344].
Долли Фикельмон, всё видевшая своими глазами, подчёркивала, что дело ограничивалось взглядами и намёками. «На одном балу, — писала она, — он так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намёками, что все ужаснулись»[1345]. Свет «ужаснулся» после гибели Пушкина. Пока же общество упивалось пересудами.
Всего точнее слова Дантеса передала в своих воспоминаниях Вяземская. Пушкин сам рассказал ей о шутке француза. Дантес сказал, что у него был мозольный оператор, пользовавший Натали (и, очевидно, её сестёр), и прибавил: «Он мне сказал, что мозоль (игра французских слов „cor“ [мозоль] и „corps“ [тело]) госпожи Пушкиной гораздо красивее, чем у моей жены»[1346]. В несколько иных словах ту же историю рассказал с чужих слов Соллогуб, в начале декабря уехавший в Москву. «После моего отъезда, — повествует беллетрист, — Дантес женился и был хорошим мужем», но, будучи человеком ветреным, он балагурил на бале у Воронцова и спросил Натали, «довольна ли она мозольным оператором, присланным ей его женой Екатериной. Мозольщик уверяет, добавил он, что у вас мозоль лучше, чем у моей жены»[1347]. Пушкин узнал о словах Дантеса не только от жены. Александрина вспоминала, что каламбур был пересказан ему кем-то из светских знакомых «с разъяснениями»[1348]