«Милостивый государь,
не зная ни Вашей руки, ни Вашей подписи, я обращаюсь к графу д’Аршиаку, который Вам вручит сие письмо, чтоб засвидетельствовать, что письмо, на которое я отвечаю, точно от Вас. Содержание его до того вышло из границ возможного, что отказываюсь отвечать на все подробности сего письма. Вы, кажется, забыли, милостивый государь, что Вы отступились от вызова, который Вы адресовали к барону Егору Геккерну и который был им принят; доказательства мною представляемого находится, писанное Вашей рукой, и осталось у секундантов; мне остается только Вас предупредить, что граф д’Аршиак явится к Вам, чтоб с Вами условиться о месте, где встретитесь с бароном Егором Геккерном, и Вас предупредить, что встреча сия не терпит никакого отлагательства. Я буду уметь позднее, милостивый государь, заставить Вас ценить почтение, должное сану, которым я облечен и к которому никакие происки с Вашей стороны не в состоянии доступить.
Я есмь, милостивый государь,
Ваш покорнейший слуга
барон Геккерн
Читано и мною одобрено
барон Егор Геккерн».
Граф д’Аршиак, состоящий при французском посольстве, на визитном билете прописывает:
«Я прошу г-на Пушкина сделать мне честь сказать, может ли меня принять, если не может теперь, в котором часу сие будет возможно?
Граф д ’Аршиак,
состоящий при французском посольстве».
«Граф д’Аршиак
от 26-го и 27-го января / 7-го и 8-го февраля во вторник
Нижеподписавшийся извещает г-на Пушкина, что он будет ожидать у себя сего дня до одиннадцати часов вечера и после сего часа на бале графини Разумовской особу, коей будет поручено рассуждать о деле, долженствующему кончиться завтра.
Между тем он предлагает г-ну Пушкину уверения своего отличного уважения
граф д’Аршиак».
«Милостивый государь,
я настаиваю еще теперь, о чем я имел честь Вас просить вчера вечером. Необходимо, чтоб я переговорил со свидетелем, которого Вы изберете, и то в самое короткое время; до полудни я останусь в моей квартире, надеюсь до того часа принять особу, которую Вам угодно будет ко мне прислать.
Примите, милостивый государь, уверение моего отличнейшего уважения
граф д'Аршиак
С. Петербург
Среда 9 часов утра».
«Камергер Пушкин к графу д’Аршиаку от 27-го января между 91/2 и 10 часами утра.
Граф,
я нисколько не забочусь доверить праздным людям Петербурга мои семейные дела и посему отказываюсь от всех переговоров через секундантов: я приведу своего прямо на назначенное место; так как вызывает меня господин Геккерн и что он обиженный, он может мне выбрать оного, если ему угодно, я уже наперед его принимаю, хотя бы даже его егеря. Что же до часа и места – я совершенно в его воле. По нашим обычаям, у нас, у русских, этого довольно. Я Вас прошу верить, граф, что это мое последнее слово и что я не имею ничего более отвечать ни на что, касающегося до сего дела, и что я более ни двинусь, как для того, чтоб идти на место.
Примите уверение совершенного моего уважения
А. Пушкин».
Граф д’Аршиак того же числа к камергеру Пушкину:
«Милостивый государь,
оскорбив честь барона Егора Геккерна, Вы должны ему удовлетворение. Вам должно избрать себе свидетеля. Ни в каком случае нельзя Вам оного доставить. Готовый со своей стороны явиться на место, барон Егор Геккерн торопит Вас все с Вашей стороны устроить. Всякое замедление будет им принято как отказ должного ему удовлетворения и оглаской сего дела помешает его окончанию; свидание секундантов, необходимое до встречи, станет, если Вы еще откажете, одно из условий барона Егора Геккерна, и Вы мне вчера говорили и писали сегодня, что Вы оные все принимаете.
Примите, милостивый государь,
уверение мое совершенного уважения
граф д'Аршиак».
Камергер князь Вяземский на сделанный вопрос комиссии объяснил, что реляции о бывшей дуэли между поручиком бароном Геккерном и камергером Пушкиным у него нет, но есть письмо виконта д’Аршиака, секунданта барона Геккерна, писанное к нему по следующему поводу.
Не знав предварительно ничего о дуэли, про которую и в первый раз услышал вместе с известием, что Пушкин смертельно ранен, и при первой встрече с г-ном д’Аршиаком просил его рассказать о том, что было; на сие г-н д’Аршиак вызвался изложить в письме все случившееся, просил его при том показать письмо г-ну Данзасу для взаимной поверки и засвидетельствования подробностей помянутой дуэли. Между тем письмо его доставлено к нему было уже по отъезде г-на д’Аршиака за границу и, следовательно, не могло быть прочтено и поверено вместе обоими свидетелями и получить в глазах его ту достоверенность, которую он желал иметь в сведениях о несчастном происшествии, лишившем его человека, столь близкого сердцу его. Вследствие того он и отдал помянутое письмо г-ну Данзасу, который возвратил ему оное с письмом от себя. Оба сии письма приложил при сем объяснении; далее прописывает, что из вышесказанных слов уже положительно усматривается, что он ничего не знал о дуэли до совершенного окончания ее, что подтверждает и теперь, равномерно ни слыхал никогда ни от Пушкина, ни от барона Геккерна о причинах, имевших последствием сие несчастное происшествие.
Из приложенных при объяснении камергера князя Вяземского писем видно граф д’Аршиак прописывает следующее:
«Князь!
Вы хотели подробно знать несчастное дело, которого господин Данзас и я были свидетелями. Я сам их представляю и прошу Вас попросить подтверждение и подписи господина Данзаса.
В 41/2 часа прибыли мы на место свиданья, весьма сильный ветер, который был в то время, принудил нас искать укрытия в небольшом сосновом леску. Множество снега мешало противникам, то мы нашлись в необходимости прорыть тропинку в 20 шагов, на концах которой они встали. Когда барьеры были назначены шинелями, когда пистолеты были взяты каждым из них, то полковник Данзас дал сигнал, подняв шляпу. Пушкин в то же время был у своего барьера, когда барон Геккерн сделал четыре шага из пяти, которые ему оставалось до своего места. Оба соперника приготовились стрелять; спустя несколько выстрел раздался; г-н Пушкин был ранен, что он сам сказал, упал на шинель, которая была вместо барьера, и остался недвижим, лицом к земле. Секунданты приблизились, он до половины приподнялся и сказал: “Погодите”; оружие, которое он имел в руке, было покрыто снегом, он взял другое; я бы мог на это сделать возражение, но знак барона Жоржа Геккерна меня остановил; г-н Пушкин, опершись левой рукой об землю, прицелил твердой рукой, выстрелил; недвижим с тех пор, как выстрелил, барон Геккерн, раненый, также упал.
Рана г-на Пушкина была слишком сильна, чтобы продолжать, дело было кончено. Снова упавши после выстрела, он имел раза два полуобморока и несколько мгновений помешательства в мыслях. Он совершенно пришел в чувства и более их не терял.
В санях, сильно потрясаем во время переездки более половины версты по самой дурной дороге, он мучился, не жалуясь; будучи мною поддержан, барон Геккерн мог дойти до своих саней, в которых он ждал, пока совершалась переноска его соперника, и чтобы я мог его проводить до Петербурга; в продолжении всего дела спокойство, хладнокровие, благородство с обеих сторон были в совершенстве.
Примите, князь, уверенность
в высоком моем почтении виконт д'Аршиак».
Подсудимый подполковник Данзас к нему же, князю Вяземскому, от 6-го числа того ж месяца, что письмо к нему г-на д’Аршиака о несчастном происшествии, которому он был свидетелем, он читал.
«Г-н д’Аршиак просит Вас предложить мне засвидетельствовать показанья его о сем предмете.
Истина требует, чтобы он не пропустил без замечанья некоторые неверности в рассказе г-на д’Аршиака. Г-н д’Аршиак, объяснив, что первый выстрел был со стороны г-на Геккерна и что Александр Сергеевич упал раненый, продолжает (свидетели приблизились, он приподнялся на месте и сказав: “Погодите”. Оружие, которое держал в руке, оказалось покрыто снегом, он взял другое. Он мог бы сделать возражение, но знак, поданный бароном Егором Геккерном, ему попрепятствовал). Слова Александра Сергеевича, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: “ Погодите, я чувствую еще себя в силах сделать мой выстрел”. Тогда действительно он подал пистолет в обмен того, который был у него в руке, и ствол которого набился снегом при падении раненого, но он не может оставить без возражения замечание г-на д’Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком со стороны г-на Геккерна. Обмен пистолета не мог подать повода во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета а. с.[12], усилил бы только удар выстрела, а не отвратил его; никакого со стороны г-на д’Аршиака, ни со стороны г-на Геккерна подано не было. Что до его касается, я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предложение, будто бы он стрелял в противника своего с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета сказано не было: если б оно могло возродиться, то г-н д’Аршиак обязан бы был объявить возражение свое, а не останавливать знаком, будто от г-на Геккерна поданным, к тому же сей последний не иначе мог бы узнать намерение г-на д’Аршиака, как тогда, когда бы оно было выражено словами, но он их не произнес; он отдает полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка г-ном Геккерном, но решительно опровергает, чтобы он произвольно подвергнулся опасности, которую бы мог от себя устранить.
Не от него зависело уклониться от удара своего противника после того, как он свой нанес».
Для истины рассказа прибавил также замечание: неподвижен после сделанного им выстрела своего, барон Геккерн был ранен и упал также. Противники шли друг на друга грудью, когда Пушкин упал, то г-н Геккерн сделал движение к нему; после слов же Пушкина, что он хочет стрелять, он возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь свою правой рукой. По всем другим обстоятельствам он свидетельствует истину показаний г-на д’Аршиа