На глазах у жителей Охотничьей деревни мне остается лишь с достоинством принимать отведенную роль, однако рядом с Дрю нет необходимости притворяться.
– Прости, Флор. Зря я так сказал.
Покачав головой, я со вздохом передергиваю плечами в попытке снять с них напряжение.
– Но ведь это правда.
– Возможно, скоро все изменится.
– О чем ты? – Сердце пропускает удар.
– Расскажу попозже.
– Но…
– В обычное время.
– Сегодня? Смотри, какой здесь дурдом, – шепчу я. Поверить не могу, что в присутствии стольких людей он упоминает о нашей полночной тренировке. – У нас не будет времени, чтобы…
Еще не успев договорить, я вдруг понимаю, почему Дрю решил, что нам удастся ненадолго улизнуть.
В кузнице становится тихо. Замолкает даже мамин молот. Она кладет его на наковальню и сует железо, с которым работала, в горн, на раскаленные добела угли. Все взгляды приковывает силуэт в дверном проеме, очерченный неестественным розоватым лунным светом.
Главный охотник Давос, без которого нашему миру пришел бы конец. Сгорбленный, внушающий страх мужчина в прекрасно сшитых бархатных одеждах, материал для которых специально для него привозят издалека. Он опирается на трость, украшенную серебряной головой ворона. Настоящий крупный ворон сидит у него на плече. При виде этой птицы по спине пробегает холодок.
Деревенские жители прозвали ее черными глазами главного охотника. У ворона есть имя – такое же неприятное, как и его взгляд. В самом его звучании слышатся пронзительные крики и скрежет ногтей по камню. Дрю как-то его называл, но я почти сразу забыла.
Легенды гласят, что за тысячи лет, прошедшие с основания крепости, ни один главный охотник не обходился без ворона. Когда занимающий пост человек умирает, ворон улетает в небеса, а после, с назначением нового, возвращается и садится ему на плечо. Кто-то даже утверждает, что с тех пор, как в основание кузницы заложили первые камни, и по сей день это всегда была одна и та же птица. По словам Дрю, ворона очень почитают в крепости, и обычно именно он выбирает из достойных кандидатов следующего главного охотника. Среди жителей есть даже те, кто считает птицу древним божеством, принявшим животный облик, чтобы защищать Охотничью деревню от вампов.
Если это правда, то старый бог плохо справляется со своей задачей. Пусть сам повелитель вампов не способен миновать Грань, но каждое полнолуние он насылает на нас чудовищ, чтобы напомнить о своем существовании. Да и приход кровавой луны этот божок, если верить слухам, никак не смог предотвратить.
– Приветствую вас, жители Охотничьей деревни, – начинает Давос в своей обычной усталой манере.
– Направляй и охраняй нас, – раздается в ответ хор голосов.
– Похоже, вам понравились сегодняшние гуляния, – улыбается Давос. Он пытается изображать заботливого отца, но мне в его словах чудится нечто неприятное, а блеск в глазах заставляет нервничать. И Дрю улавливает мое беспокойство.
«Давос крещен в крови наших врагов, – обычно объясняет брат. – За свою жизнь он видел больше вампов, чем любой из нас. И похоронил множество сородичей».
Здесь, в Охотничьей деревне, все насмотрелись на кровопролитие. В этом богами позабытом месте смерть – обычный гость.
– Однако ночь не бесконечна, – продолжает Давос. – И я должен созвать охотников к себе.
От толпы словно в трансе медленно отделяются мужчины и женщины. Охотники, из-за своей кровавой работы покрытые шрамами, которые оставили след не только на коже, но и в душе. Мне хочется схватить Дрю за руку и спросить, сможет ли он прийти позже. Завтра вечером брат отправится на охоту, и сама мысль о том, что нам не удастся еще хоть раз пообщаться наедине, кажется невыносимой. Хотя я пока даже не знаю, о чем.
Что обычно говорят человеку, который отправляется на верную смерть? Что я могу сказать брату такого, о чем он еще не знает? Какие подобрать слова, чтобы выразить все свои чувства? Дрю всегда был умным и тактичным. От меня же, если в руках нет молота, мало толку.
Однако я позволяю ему уйти.
По-другому просто нельзя.
У него своя роль, у меня – своя. Их навязали нам еще до рождения, опираясь исключительно на фамилию и пол. Можно сколько угодно надеяться, мечтать или завидовать другим. Никому из нас не дано свернуть с предначертанного пути.
– У вас есть еще поручения для кузницы? – спрашивает мама.
– Нет. Для защиты Охотничьей деревни вы уже сделали более чем достаточно. Без вашего оружия, стеновых укреплений и помощи с кожаными доспехами охотникам в ночь кровавой луны пришлось бы отправляться на охоту в плачевном состоянии, – говорит Давос, пока вокруг него собираются охотники.
– Для нашей семьи большая честь видеть, как готовятся к каждой охоте охотники и вся деревня. А к этой особенно.
Мама, грустно улыбаясь, переводит взгляд на Дрю. Она часто так на него смотрит – со смесью гордости и беспокойства, страха и радости. Брату с рождения было предназначено стать охотником, а мне – кузнецом, однако никто из нас не ожидал, что Дрю и в самом деле вступит на этот путь. Такая жизнь не сулит долголетия. Но ему пришлось покинуть дом и поселиться в крепости. И мы понимаем почему.
Так уж повелось в семье Рунил: старшая дочь работает в кузнице, старший сын отправляется в крепость. Здесь, в Охотничьей деревне, у любой семьи есть свои традиции и своя роль. Когда каждый на своем месте, мы все чувствуем себя в безопасности. Но ради этого всем нам приходится давать обещания и приносить жертвы. Так что Дрю после смерти отца просто занял свое положение в обществе.
И с того момента мы с мамой каждый месяц опасались прихода Давоса с сообщением о том, что вампы забрали еще одного члена нашей семьи. Однако Дрю чудесным образом все время возвращался. Может, и этот месяц, даже несмотря на кровавую луну, не станет исключением. Глупая надежда, знаю. Но в Охотничьей деревне других не бывает.
– Кстати, о семейной чести… – Давос переводит на меня взгляд. При виде блеска в его глазах к горлу подкатывает желчь. – После завтрашней ночной охоты поводов для праздника будет предостаточно. Пора задуматься над будущим нашей девы-кузнеца, чтобы кузница продолжала снабжать оружием и грядущие поколения.
– Я подчиняюсь воле главного охотника. – Опустив подбородок, я сохраняю на лице непроницаемое выражение, словно на масках, в которых охотники отправляются на Приграничные болота.
– Тогда на следующей неделе зазвонят колокола, возвещая о скорой свадьбе. – Чтобы подчеркнуть свои слова, Давос постукивает тростью об пол.
Дрю старается не хмуриться. Эту тему он ненавидит даже больше, чем я.
Могу себе представить, что брат скажет потом.
«Подумать только, Давос говорил о тебе так, словно тебя здесь вообще нет. А уж это замужество! Как будто ты какая-то ценная кобыла».
Вот только моя судьба ни для кого не секрет. Девы-кузнецы всегда выходят замуж еще до двадцати лет. Такова традиция, порожденный необходимостью порядок вещей, поскольку в следующее полнолуние жизнь любого из нас может оборваться. Скорее всего, я забеременею еще до конца года, и от этой мысли, несмотря на жар кузнечного горна, меня пробирает озноб.
В толпе годящихся в мужья охотников-мужчин раздаются возбужденные шепотки. Все дружно косятся на меня. Я же инстинктивно сжимаю в руке кузнечный молот.
Может, я и девушка, но ни капли не похожа на нежный цветок. Напротив, во мне сплелись прохлада серебра и крепость железа. И даже если придется принять свою судьбу, я не склонюсь ни перед одним мужчиной.
Два
До побелевших костяшек пальцев я сжимаю рукоять молота, но никто ничего не замечает. Вокруг все радостно кричат. В Охотничьей деревне свадьба девы-кузнеца – грандиозное событие. Обычно у нас очень мало поводов для праздников, поэтому если выпадает случай, деревенские жители веселятся от души.
Я ничем не выдаю своего страха и беспокойства. Не стоит лишать их радости. По крайней мере, из-за ребяческого желания самостоятельно выбрать мужа, основываясь на любви, страсти, привлекательности или прочих причинах тяготения людей друг к другу. У меня есть долг и обязательства, которые гораздо важнее всех моих желаний.
– В ночь, – разворачиваясь, командует Давос.
– Удачной охоты! – дружно желаем мы, и главный охотник уводит своих верных воинов.
– Кузнечные мехи, Флориана, – мягко, но непреклонно напоминает мама. – И раз уж ты взяла молот, помоги выковать несколько серпов. В крепости их вечно не хватает. – Взглянув на мое лицо, она немного смягчается и дарит мне грустную улыбку. Маме слишком хорошо известно мое будущее. Ее саму точно так же выдали замуж.
И со временем она влюбилась в отца.
Я вспоминаю их вместе в кузнице с блестящими от пота щеками и затаенными улыбками, предназначенными только друг другу. Легкий и проворный отец. Сильная, выносливая мама. Он стал ее щитом, она – его мечом. Две части единого существа.
Потом перед глазами встает другая картина – как отец без серпа, неестественно спотыкаясь, бредет к кузнице. Тогда мы поняли, что его больше нет, осталась лишь пустая оболочка.
Я встряхиваю головой, отгоняя мысли, и принимаюсь за работу.
Вскоре уходит последний гуляка, и мы с мамой, как всегда в конце долгого дня, остаемся одни. Угли меняют цвет на оранжево-красный, тени удлиняются.
– На сегодня хватит.
Постучав по рогу наковальни, мама убирает молоток на место, расправляет плечи и разминает запястья. Сколь бы долго мы ни занимались подобной работой, мышцы все равно болят. Каждый удар отдается в локтях и плечах, колени ноют, да и все тело часто просит пощады. Кузнечное дело требует большого напряжения.
– Я приберусь.
– Спасибо. – Мама кладет ладонь мне на плечо. – Насчет слов Давоса о твоем браке…
– Я и внимания особого не обратила.
Она улыбается, прекрасно понимая, что я лгу.
– Я не знала, что он поднимет эту тему. Иначе предупредила бы тебя заранее.