Мы с Руваном неловко замираем на месте. Он стоит ко мне спиной. Пусть его слова звучали смело и решительно, но в тот же миг, как Вентос выходит за дверь, передо мной предстает усталый мужчина, чьи плечи ссутулились под грузом непомерной ответственности. Я чувствую, как он пытается взять себя в руки. И все еще лелеет глупую надежду и страсть защищать свой народ. Не припомню, чтобы Давос хоть раз с таким же пылом о нас заботился. Мне же подобная страсть знакома; я всегда пыталась ее сохранить и в то же время подавляла в себе…
В груди мучительно ноет, глаза горят от непролитых слез. Злость и разочарование раздирают меня на части. Хочется закричать. Или попросту расплакаться.
А еще какое-то чувство внутри, наплевав на здравый смысл, настойчиво подталкивает меня к Рувану. Я кладу руку ему на плечо. Он тут же напрягается и делает глубокий вдох. Я дышу вместе с ним. И кожу у основания горла, там, где находится его метка, начинает слегка покалывать.
Наверное, надо бы что-то сказать, но я не в силах подобрать слов. Его тело под ладонью кажется горячее горна. Если я продолжу касаться его, то просто обожгусь, и все же не могу заставить себя отстраниться. Мне хочется…
– Со мной все хорошо, – наконец сообщает он.
Я поспешно отдергиваю руку. Что на меня нашло? Решила утешить вампа? Я отворачиваюсь к горну.
– Мне жаль, что он столько всего тебе наговорил, – произносит Руван, и я ощущаю на себе его взгляд.
– Я не нуждаюсь в сочувствии вампов. – И вообще ни в чьем. Пусть на мою долю выпали трудности, но кому-то пришлось гораздо хуже, чем мне.
– Мы не должны быть врагами. – Его слова полны усталости, во мне же кипит злость.
– Ничего другого мы от вас не видели.
– Раз в пять…
– Из-за вас умер мой отец. – Перестав двигаться, я опускаю руки, и они безвольно повисают по бокам. Я же тупо таращусь на разложенные передо мной инструменты. Не знаю, зачем вообще подняла эту тему. Глупо и бессмысленно искать сочувствия, в котором я не нуждаюсь. И все же я продолжаю, а перед мысленным взором появляется отец, который укладывает меня в постель и клянется, что защитит от вампов, которые крадутся в ночи. – Вентос прав, я потеряла важного для себя человека. Отец был хорошим охотником, и его смерть стала большой потерей для Охотничьей деревни. И сегодня я видела его гибель в кошмарном сне. Пребывание в этом проклятом замке напоминает обо всем, что вампы сделали со мной, с моим домом и с моей семьей.
– Прости…
– Оставь свои извинения при себе.
– Даже если они искренние?
– Искренние? За смерть охотника? – усмехаюсь я. – Да вы все нас ненавидите.
– Не все, но многие. Кто-то винит в проклятии всех людей, но я понимаю, что ты не имеешь к нему отношения. Так что я скорее ненавижу обстоятельства и жалею людей, которые угодили в их ловушку.
Уже второй раз Руван отзывается о деревенских людях как о жертвах обстоятельств. Конечно, нам пришлось несладко и… да, будь у меня выбор, я предпочла бы жить за стенами…
Больше ничего не говоря, Руван наблюдает за мной. Может, чего-то ждет? Каких-то слов? Действий? Признаний, что мы с ним не так уж сильно отличаемся? Его молчание меня нервирует.
– Никто из нас на самом деле не хочет такой жизни, – тихо говорю я. Как будто исповедуюсь. Но перед кем? Перед ним или перед собой? – Конечно, мы полны гордости, ведь в Охотничьей деревне каждый знает, во имя чего все эти жертвы. Родители отдают детей в крепость, чтобы тем, кто живет за пределами наших стен, не пришлось столкнуться с таким же выбором. Нам не нравится такая жизнь, но мы ее принимаем, а взамен нас обеспечивают всем необходимым. Мы община и поддерживаем друг у друга. У многих нет и такого.
От людей, поселившихся в деревне, я слышала рассказы о тяготах, с которыми они сталкивались. В каких-то поселениях жилось неплохо, однако приходилось зависеть от прихотей градоправителей, в руках которых находились почти вся власть и богатство. В других вечно не хватало еды. В третьих правили суровые мужчины и женщины, держа жителей в вечном страхе и жестоко расправляясь с неугодными. Такие мне казались еще хуже вампов, поскольку принадлежали к нашему, людскому роду.
Руван внимательно ловит каждое слово, а потом замечает:
– Это странно.
– Что именно?
– Ты понимаешь, что вас загнали в ловушку… и все же твой народ держит нас с помощью проклятия. – Он делает шаг вперед и протягивает руки в умоляющем жесте. – Если людям тоже плохо, то почему охотники не могут нас освободить?
– Чтобы вампы свободно нападали на весь остальной мир?
Я засовываю меч в горн.
– Остальной мир? Да мы вообще не хотим иметь ничего общего с вашим миром. Мы желаем лишь освободиться и спокойно жить здесь, в Срединном Мире, где нам самое место. – Он смотрит на закрытые ставнями окна, явно представляя себе нечто, лежащее за ними. – Я никогда не выбирался за пределы этого города. Но, в отличие от вашей деревушки, здесь нет всего необходимого. Я хочу гораздо большего. Увидеть бал в замке фейри или услышать дуэт сирен, знаменующий начало нового года. Посетить бескрайние равнины, тянущиеся до самого горизонта. – В тихом голосе проскальзывают мечтательные нотки.
Я стараюсь не обращать внимания на вызванную его словами боль. Внутри что-то тихо откликается, словно бы приглашая оставить позади металл и жар и шагнуть навстречу непознанному миру, о котором он явно думал намного больше моего.
– Вам нужна кровь для магии, – неуверенно возражаю я.
– Если бы не проклятие, мы нашли бы достаточно крови и в Срединном Мире. Конечно, человеческая кровь сильнее всех, но хватит и крови других. Обычно мы собирали ее во время лунных праздников задолго до того, как дриады создали людей.
Я вглядываюсь в его лицо в поисках хоть малейших следов лжи, однако ощущаю правду так же остро, как исходящий от горна жар… или покалывание в ямке у основания шеи. Было бы намного проще, сумей я убедить себя, что все это просто обман. Ведь в противном случае… передо мной лишь одинокий, отчаявшийся мужчина, молящий о чуткости, неспособной пробудиться во мне во время жизни в Охотничьей деревне.
– Мне нужно заняться делом, – тихо говорю я и поворачиваюсь к нему спиной. – У меня всего лишь день, чтобы привести оружие в нормальный вид.
Руван нерешительно медлит, и на мгновение создается впечатление, будто хочет продолжить разговор. Однако он просто сообщает:
– Я скажу остальным принести сюда свое оружие. Займись им в первую очередь.
Руван направляется к двери, но на полпути останавливается. Даже не видя, я его ощущаю, и от каждого движения повелителя вампов по коже бегут мурашки. Я надеялась, что связанное с ним острое чувство узнавания со временем исчезнет, но, похоже, оно становится только сильнее.
– И еще, Риана, ты выглядишь уставшей. Обязательно отдохни, тебе понадобятся все силы, – советует он и уходит.
Повелитель вампов прав, я устала. Однако сон тут вряд ли поможет. Все, что мне нужно, как раз лежит сейчас передо мной.
Четырнадцать
Работа молотом сродни медитации.
Ударить. Остановиться и проверить. Чуть подправить заготовку. Сунуть в горн. Снова подправить. Охладить.
Весь год мы в кузнице подчинялись собственному расписанию: весной составляли планы, в конце лета, когда приезжали торговцы, запасали все необходимое, а осенью и зимой усердно ковали, готовясь к наступающему году. Пока на улице стояли холода, работа в кузнице казалась еще более приятной.
Дрю всегда говорил, что ненавидит последние месяцы года, и я долгое время считала, что он просто лентяй. Ну как можно не наслаждаться теплой кузницей, когда мир за окном завален снегом? Но потом он стал охотником, а ленивый человек не взялся бы за серп.
И однажды на Рождество, когда я стояла в стороне от деревенской площади, поскольку танцевать мне, разумеется, было запрещено, а Дрю, хоть и мог выбирать себе любую партнершу для танцев, составлял мне компанию, я напрямик спросила, в чем причина его ненависти. И брат ответил, что в те холодные, долгие ночи терпеть не мог кузницу вовсе не из-за желания увильнуть от работы. Просто постоянные удары по металлу болезненно отдавались внутри его черепа, и этот непрекращающийся шум звенел у него в ушах еще долгое время после того, как брат ложился спать, а с утра приносил с собой головную боль.
Тогда я не поняла его негодования из-за шума.
Не понимаю и теперь.
Для меня эти звуки сродни биению сердца, которое эхом доносится еще с тех времен, когда у горна трудились мои предки. Мы все разделяли эту любовь к работе с металлом, и в грядущие годы ее так же полюбят наши потомки. Или нет. Возможно, как и обещают вампы, эта долгая ночь наконец-то закончится, и Охотничья деревня пробудится от кошмара, в котором жила последние столетия. А мы, полные надежды, с затуманенными взорами, снова вернемся в мир людей. Увидим море, далекие города и, может, даже бескрайние травянистые равнины, тянущиеся до самого горизонта.
Один за другим ко мне приходят вампы. Все, кроме Вентоса.
Его палаш, который он не смог захватить с собой ранее, приносит Лавенция. Как ни странно, меня не тяготит ее компания. Лавенция молча сидит у окна, уставясь на холодные горы, которые в свете луны приобрели платиновый оттенок. Такие вот молчаливые собеседники устраивают меня больше всего, поскольку не отвлекают от работы.
Следующей является Уинни с десятками маленьких кинжалов, которых не было в оружейной, когда Вентос собирал там оружие – ведь она «надолго не выпускает их из виду». На этот раз вместе со скрипкой Уинни приносит смычок и с ловкостью водит им по струнам. Похоже, играет она в такт моим ударам, потому что всякий раз, как я меняю ритм, мелодия тоже меняется – с легкой и быстрой на медленную и проникновенную. И, слыша наш дуэт, я с трудом сдерживаю улыбку.
Они приходят и уходят. Молчаливые стражи или, может, тюремщики? Я не обращаю на них внимания. У меня есть работа, занимающая руки, от которой напрягаются мышцы, а лоб покрывается потом. Наверное, сейчас я почти счастлива. На большее здесь вряд ли можно рассчитывать.