Наш приход быстро превращается в небольшой праздник. Куин охотно предлагает воспользоваться запасами крови, чтобы восстановить наши силы. Мне до сих пор странно видеть, как вампиры капают кровь из обсидиановых флаконов в кубки с водой, но это зрелище уже не нервирует, как раньше. Более того, теперь я понимаю, насколько сильно им это нужно.
После долгого пребывания в глубинах замка лица моих спутников немного обвисают, делая их в какой-то степени похожими на чудовищ. Интересно, с чем это связано? С блужданием в темноте, вдали от солнечного света? С близостью к тем, кто поддался действию проклятия? Или же с огромным расходом силы и энергии? Вероятно, со всем сразу.
Когда начинается веселье, я, как и в Охотничьей деревне, сбегаю в кузницу. Потому что все эти празднования – будь они здесь или дома – предназначены не для меня. И пусть сейчас наши отношения немного наладились, я все еще не принадлежу к их группе – и вряд ли когда-нибудь стану. Так что, прихватив оружие вампиров, я выхожу из главного зала, миную их комнаты и спускаюсь в свое тихое одинокое убежище.
Однако, оказавшись здесь, не могу сдвинуться с места. Эта кузница холодна и печальна, и сколько бы ни старалась, я не смогу разжечь в ней искру жизни.
Где мое место? Кем мне суждено быть? Возможно, Руван смог бы рассказать, заглянув в мою кровь. Хотя вдруг у меня нет никакого предназначения? Я пластична, как раскаленный металл, ждущий, пока ему придадут определенную форму. Но какую смогу принять я? Метафорический молот всегда находился в руках других людей, и их пожелания не вызывали сомнений: стань кузнецом; защищай Охотничью деревню, снаряжая охотников; позволь главному охотнику выбрать себе мужа; роди ребенка; передай всю важную информацию и основы ремесла потомкам.
«Знай свое место и делай все, что сказано. И даже не задумывайся о чем-либо еще, иначе ты вполне можешь понять, насколько невыносимы все эти требования и ожидания».
Прерывисто дыша, я так быстро двигаюсь по кузнице, что сердце ускоряет бег. Впервые я могу сама распоряжаться своей жизнью и… не знаю, чего хочу.
Сжав в руке диск, я пытаюсь подавить эти мысли и вызвать воспоминания о сне. Пусть мы с Руваном пока не понимаем, в чем дело, за ним явно кроется нечто большее. Во мне что-то изменилось и продолжает меняться, и я не в силах на это повлиять.
Его твердое, непреклонное, томительное присутствие я ощущаю еще раньше, чем слышу шаги.
Перед Руваном словно бы расступается мир – как будто он один стоит на месте, а остальные движутся вокруг него, влекомые его бесспорной силой. Слова Вентоса о кровниках лишь подтвердили мои подозрения. Это соглашение изменяет меня, и чем дольше приходится ему подчиняться, тем меньше во мне остается от прежней Флорианы. Я становлюсь новой, незнакомой даже для самой себя; женщиной, которую я не смогла бы представить даже в самых смелых мечтах.
– Разве ты не должен праздновать вместе с остальными? – спрашиваю я, обводя взглядом холодную кузницу. Так безопаснее. Если посмотрю на него, то вновь сдамся на милость его рук и губ… без каких-либо угрызений совести.
– Для них любой прорыв – уже победа. Но ответственность за окончание долгой ночи лежит все-таки на мне. Я же не вижу повода для праздника, – отвечает он, и мрачные нотки заставляют его голос звучать ниже, чем обычно. От этого насыщенного звука по коже начинают бежать мурашки, и я крепче стискиваю диск, чтобы их прогнать. – Неизвестно даже, приблизились ли мы хоть на шаг к разрушению проклятия. Источник мы так и не нашли, и из-за этого я чувствую себя скорее неудачником, чем вернувшимся с победой героем.
– Кстати, хотела кое-что спросить… – Я все еще не решаюсь повернуться к нему лицом.
Впрочем, нет никакой нужды смотреть глазами, способными теперь видеть даже в самую глухую ночь. Я легко воссоздаю образ Рувана перед мысленным взором. Его статную фигуру, теперь вновь облаченную в шелка и бархат; облегающие бедра штаны, заправленные в мягкие, но крепкие кожаные сапоги; белоснежные волосы, которые постоянно падают ему на глаза.
«Такого же цвета, как у мужчины, вторгавшегося в мои сны…»
Нет, нужно сосредоточиться на настоящем. Этот вопрос я хотела задать уже давно, и сейчас не время отвлекаться. А Руван – весь одно сплошное отвлечение.
– Да?
Он будто бы совершенно не замечает, какое действие производит на меня его присутствие. Я же ощущаю обжигающий жар внутри, от которого, кажется, раскаляются даже кости. Интересно, я тоже так на него действую? С каждой проходящей минутой связь между нами становится все глубже, и вскоре вполне может поглотить нас целиком.
– Если мы не разрушим проклятие, что будет со мной? Мне придется остаться здесь навсегда?
– А-а, – мягко выдыхает он, и звук превращается в низкий рокочущий смешок. – О такой возможности мы ведь даже не думали.
– Я уже поняла.
Руван медленно направляется ко мне, стук его подошв по каменному полу отражается от потолка, и каждый шаг отдается эхом, похожим на раскаты грома вдали у горизонта. Он же – молния, от которой волоски на теле встают дыбом.
– А чего бы ты сама хотела?
Я медленно вдыхаю. Руван поднимает руки, задерживая их над моими плечами, но не дотрагиваясь. Я все еще с легкостью могу отступить. Или шагнуть прямо в его объятия. Сама не знаю, чего мне хочется больше, и это пугает. Я вспоминаю, как Руван обнимал меня прошлой ночью, потом мысленно возвращаюсь в другую ночь, когда он насильно утащил меня в свой мир, похитив из дома и разлучив с семьей.
– Я хочу быть в состоянии ясно мыслить, – шепчу я.
– А почему не можешь?
– Ты и сам знаешь.
– Наверное, если ты хотя бы вполовину так очарована, как я.
Руван все еще не касается меня. Но почему он медлит? Я вдруг с предельной ясностью вспоминаю вчерашнюю комнату и бледный свет луны, похожий на тот, что льется сейчас в окно кузницы, который обряжал повелителя вампиров в оттенки такого чистейшего серебра, с каким мне еще никогда не приходилось работать. Тихий вздох, с которым я скользнула в его объятия на том забытом полу, вонзающиеся в меня клыки… В тот миг он и я перестали существовать, и мы стали единым целым.
Качнув головой, я сбрасываю наваждение и делаю шаг вперед. Спотыкаюсь и, восстановив равновесие, обхватываю себя руками; потираю бицепсы в попытке избавиться от призрачного ощущения его прикосновений, от его незримого присутствия под подушечками пальцев.
Мне нельзя с ним связываться. Я не могу…
Прохладная ночь постепенно прогоняет сгустившееся между нами жаркое напряжение. Да, он молния, а я трут. Одна упавшая искра, и я сгорю дотла. И больше не смогу сопротивляться ненасытной потребности свести к нулю разделяющее нас расстояние.
– Ну? – настаиваю я, стараясь сохранять сосредоточенность. – Если мы не сумеем снять проклятие, что будет с нами и нашим соглашением?
– Не знаю, – признается Руван.
– Потому что не хочешь знать? Или же попросту не понимаешь магию, которая нас связывает? – В конце концов я поворачиваюсь к нему и тут же жалею об этом, заметив скользнувшую по лицу мимолетную вспышку боли. Он судорожно сглатывает. И этого хватает, чтобы хоть отчасти развеять мои сомнения. – Ты не отпустишь меня, – шепчу я.
Руван молчит мучительно долго, потом замечает:
– Кузнец бы нам здесь очень пригодился.
– Я больше никогда ничего не буду для тебя ковать, – сообщаю я.
– Если ты не вернешься в Охотничью деревню, твой род прервется, и это может спасти грядущие поколения пробужденных, – с нехарактерной для него жестокостью отвечает Руван. Судя по выражению лица, его истинные мысли далеки от сказанных слов, и все же ему удается меня задеть.
– Удерживая меня здесь, ты ничего не изменишь. Мама обучит кого-нибудь другого. Пусть корни моей семьи уходят далеко в прошлое, мы не настолько гордые, чтобы позволить ремеслу, способному спасти Охотничью деревню от нашествия вампиров, умереть вместе с нами. Мы решительно настроены на то, чтобы выжить.
– Решительно настроены на то, чтобы выжить, – повторяет Руван, делая шаг ко мне. – А ты упрямица.
– Такой я тебе и нравлюсь, – даже не задумавшись, выпаливаю я.
– Да, – тут же соглашается он, видимо, ничуть не сомневаясь ни в собственных словах, ни в стоящих за ними чувствах.
Сердце ускоряет бег. Мир снова сужается, и я вижу перед собой только неторопливо приближающегося ко мне вампира, явно задавшегося целью поглотить меня целиком.
– П-правда? – Я отступаю и упираюсь в стол. Все, теперь мне отсюда никуда не деться. Руван усмехается краешком губ. – Почему?
Он склоняет голову набок, оценивая меня, как будто сам все еще пытается выяснить ответ на этот вопрос.
– Ты… – Слово повисает в воздухе.
– Я?
– Интригуешь меня.
– Интригую? – повторяю я, не в силах удержаться от смеха.
– Да, и я хочу узнать тебя получше со всеми достоинствами и недостатками.
– Я не инструмент, который ты можешь рассматривать и использовать по своему усмотрению, – возражаю я, цепляясь за сказанные Вентосом слова.
Это единственное, в чем я сейчас уверена. Несмотря на зыбкость собственного будущего, я твердо знаю, что больше не хочу быть ни инструментом, ни трофеем. Что бы меня ни ждало здесь или в Охотничьей деревне.
– Я не считаю тебя инструментом.
– Значит, просто развлекаешься.
Я выпячиваю подбородок, стараясь не обращать внимания на волнение, которое поднимается внутри, когда Руван подходит и останавливается почти вплотную ко мне. Я хватаюсь за каменный стол, чтобы не упасть.
– Я сказал «интригуешь», – цедит он сквозь стиснутые зубы.
– Не похоже на комплимент.
– Это лучший комплимент, который я мог бы сделать. – И пока я ищу подходящие слова, Руван продолжает: – Я жил в однообразном мире, мучаясь день за днем. Моя семья исчезла, а все, кого я когда-то знал, либо умерли, либо потерялись. – Он издает смешок, горечь которого я почти ощущаю на языке, и от этого пересыхает во рту. – Даже в том, что касается еды… боги, да я бы отдал что угодно за приличную пищу, а не эти дурацкие пайки. За нормальную еду, вкусом которой можно наслаждаться. Малейшие мелочи превращаются в пытку. Как же я надеялся, что мне удастся избежать подобной жизни, но знал, что лишь обманываю себя. И все-таки я еще верю, что ей можно положить конец. Твое появление здесь помогло мне преодолеть бесконечную, неумолимую боль, которая окружала меня с рожден