– Еще и запахи различаете, – проговорил Филиппе. – С вами опасно иметь дело, синьора Ванзарофф…
Варвара сочла это комплиментом.
– Не думал, что простейший фокус с постижерной головой и скрученным одеялом сработает, – сказал коммиссарио. – Вы опять оказались правы… Кто вас этому научил?
– В нашей семье есть одно правило, – ответила Варвара. – Правильный ответ всегда самый простой. Что работает в России, работает в Италии. Не так ли, коммиссарио?
Если бы Варвара взглянула на смартфон, наверное, Родион Ванзаров улыбнулся бы своей праправнучке.
Оставалось только узнать, что теперь скажет о ее приключениях дед. И тут ни в чем нельзя быть уверенной.
Черный плащ буйволовой кожи
Приятным июньским утром 1903 года второй секретарь русской миссии в Британской империи Борис Георгиевич Ванзаров, надворный советник, пребывал в беспечной неге. Первый завтрак закончился давно, а второй не думал начинаться. Во всем теле дипломата, от души до пяток, царили мир и спокойствие. Как любой русский, живущий в Лондоне, он незаметно становился англичанином. Вернее, думал, что становился. Борис Георгиевич старательно копировал привычки, и со стороны могло показаться, что он прирожденный англичанин. Если бы не мелкие штришки, заметные аборигенам Темзы. После полуденного чая дипломат намеревался пройтись краткой прогулкой в ближайший парк.
В дверь кабинета постучали.
Как часто мелочь рушит великие планы.
Ни о чем таком Борис Георгиевич и не думал, а потому позволил войти. Камердинер исключительно английского вида по фамилии Кузькин на серебряном подносе подал депешу.
Не ожидая подвоха, Борис Георгиевич взял телеграфный листок. Не успел пробежать несколько строк, как брови его полезли вверх, дыхание сперло, и он вскочил столь резко, что кресло издало омерзительный визг. Настоящий дворецкий вздрогнул, охнул и выпучил глаза, но в остальном сохранил выдержку, как и полагается истинному англичанину с Васильевского острова. А вот дипломат повел себя несдержанно, крикнув: «Отчего не доложили сразу!», бросился к выходу так стремительно, что толкнул дворецкого.
Лестничный пролет второй секретарь одолел одним махом и приземлился в холле, довольно узком, почти вовремя.
– Рад вас видеть… – сказал он, натянув дипломатическую улыбку для человека, который входил в парадную дверь. Зная кое-что особенное о прибывшем, Борис Георгиевич счел за лучшее не протягивать руку, чтобы не попасть в конфуз.
Судя по дорожному плащу черной буйволовой кожи, такие модны в Америке, гость прибыл с парохода. Он окинул дипломата быстрым взглядом и не проронил ни слова. То есть буквально ничего. Такое поведение людям, ценящим этикет, могло показаться вызывающим. Что поделать: таким оно и было.
Борис Георгиевич, наслышанный о сем господине, счел за лучшее не замечать отъявленной невоспитанности. Напротив, лицо его приобрело изысканно вежливое выражение, если такое возможно, он цветасто представился, не забыв сообщить, что целиком и полностью к «вашим услугам».
Гость о чем-то задумался.
– Ванзарову кем приходитесь?
Ничего не оставалось, как признаться в родстве с младшим братом.
– Вы с ним знакомы? – спросил Борис Георгиевич, надеясь нащупать ниточку дружелюбия, ведущую к душе господина.
– Нет.
Ответ не оставил надежды. Борис Георгиевич спросил, где вещи гостя. Ответом было движение бровей к дверному проему. Туда, надрываясь от натуги, кебмен вносил чемодан. Вернее, боролся с ним из последних сил. Если бы не швейцар, пришедший на выручку, бедняга пал бы замертво не хуже загнанной лошади под тяжестью кожаного кофра невозможного размера. Эти муки мало тронули приезжего. Как только кофр с глухим звуком бочки приземлился на мраморный пол, он потерял всякий интерес к судьбе полуживого кебмена. И его заработку. Давать на чай и ободрять честного труженика кнута пришлось швейцару.
Наблюдая за мелкой катастрофой, Борис Георгиевич «внутренне холодел», как принято писать в женских романчиках. Ничего хорошего гость не сулил. Разумеется, дипломат знал чин и должность приехавшего господина, довольно странную для МИДа: чиновник особых полномочий. Как и многое другое, о чем шептались сотрудники министерства. Было это слухами или на самом деле случалось, трудно утверждать наверняка. Зато можно не сомневаться: неприятностей не избежать. Счастье – если мелких.
– Прошу простить, как прикажете… – начал Борис Георгиевич, намекая на свою якобы неосведомленность.
– Маршалк.
– Очень приятно. Но позвольте… – нельзя же обращаться к человеку вот так, по фамилии, не в Америке, в конце концов. На суверенной территории России как-никак пребываем. С точки зрения международного права.
– Чемодан доставить в мою комнату.
В любом другом случае Борис Георгиевич счел подобное обращение оскорблением. Непозволительно второму секретарю посольства отдавать приказы как дворецкому. Но не тот случай, чтобы обращать внимание на мелочи этикета. Какие они, в сущности, мелочи, если присмотреться.
– Изволите представиться Александру Константиновичу?
– Некогда. Потом загляну…
Опять Борис Георгиевич утопил невозможную грубость в улыбке. Чтобы чиновник, прибывший в посольство, отказался от аудиенции с послом, самим графом Бенкендорфом? Ну, знаете… Это… это… Борис Георгиевич просто не находил подходящих дипломатических слов.
– Где Борн-стрит?
От Chesham Place 31, где располагался особняк русской миссии, улица была недалеко: пять минут неспешной езды. Борис Георгиевич предложил услуги швейцара, чтобы тот высвистал кеб. Маршалк повернулся и вышел вон. Не проронив и слова.
Когда этот человек исчез за дверным проемом, Борис Георгиевич испытал редкое облегчение. По семейным обстоятельствам он был отлично осведомлен о сыскной полиции вообще и характере некоторых ее представителей в частности, особенно своего непутевого братца. На фоне этого субъекта невыносимый, невозможный и невоспитанный Родион Ванзаров казался эталоном джентльмена. А этот – дикарь какой-то.
Мнение перспективного дипломата Ванзарова, только-только поднявшегося на значительную карьерную ступеньку в прошлом, 1902 году, было отчасти верным. Отчасти потому, что всю правду о Маршалке знал только сам Маршалк. В Министерстве иностранных дел империи не было человека более загадочного, возмутительного и страшного. Все знали, что Маршалк есть, но чем занимается на самом деле, не знал никто. Он появлялся и исчезал как привидение, то в одной миссии, то в другой, и каждый его визит нес последствия, о которых нельзя вспоминать без содрогания.
Вид его был не дипломатический. Для среднего роста он обладал мускулатурой, которую сюртук не скрывал, а подчеркивал, словно был мал по размеру. В лице его не находилось ничего примечательного. Скорее правильное, чем уродливое, явно не аристократическое, но и не простонародное. Такое, что не описать по приметам. Потому что примет не было.
Зато взгляд его запоминал каждый, кто хоть раз имел несчастье оказаться у него на пути. Взгляд этот давил такой силой, что хотелось или согнуться, или бежать без оглядки. Никто не знал, есть ли у него жена. Наверняка нет. Какая женщина не сойдет с ума от каменной статуи. Маршалк приносил с собой ледяной ветер, а когда исчезал, чиновникам становилось так хорошо, будто повысили жалованье.
Никто не знал его имени-отчества. Только Маршалк.
Решительно невозможный человек. И еще этот плащ…
Борис Георгиевич, по должности принимающий важных гостей, оказался совершенно не готов к его визиту. Хуже того, было непонятно, зачем Маршалк явился. Никаких бед или скандалов в посольстве не случилось. Выходит, тайная миссия. И ничего не сообщили из МИДа. А это значит…
Выводы казались молодому дипломату столь неприятными, что у него нехорошо защемило чуть ниже солнечного сплетения. О прогулке можно забыть. От прекрасного настроения осталось воспоминание. Борис Георгиевич непривычно резко приказал Кузякину, безуспешно боровшемуся с чемоданом, позвать прислугу, а не валять дурака.
Он еще подумал: «Чем это набита поклажа? Не кирпичи же Колизея таскает за собой. Хотя с такого станется…»
Пока дипломат Ванзаров пребывал в хмурых размышлениях, Маршалк удалялся от посольства. Он шел так уверенно, как будто бывал в Лондоне раньше или по меньшей мере изучил карту. Ему не понадобилось вертеть головой по сторонам, что всегда выдает приезжего. Маршалк словно ничего не замечал вокруг. Особенно удивленных взглядов дам, буравивших его спину. Появление на улице господина в столь вызывающем наряде сразу выдавало в нем иностранца, да еще дурно воспитанного. Времена нынче другие, викторианская строгость отступает, король Эдуард VII нравов свободных, но всему же есть предел. Нельзя же появляться на людях в чудовищном наряде, которому место в диких прериях. Как это ужасно!
На Маршалка неодобрительно поглядывали даже личности затрапезного и ободранного вида. Что не помешало ему свернуть на Борн-стрит и быстро найти трехэтажный особняк грязно-желтого кирпича, втиснутый между двухэтажными собратьями так, будто им пришлось втягивать каменные плечи. Маршалк мягко постучал в дверь, которую мог вынести ударом плеча.
На пороге появилась невысокая дама с потертым лицом, в том возрасте, когда не важно, сколько на самом деле лет. Чистенький передник нес отметины многих стирок. Иностранцу она выразила дружелюбное удивление, изо всех сил стараясь не коситься на чудовищный плащ.
– Я ищу мисс Торвальдсен, – сказал он, забыв представиться.
Хозяйка согласно кивнула:
– Милая леди снимает у меня квартиру. А вы…
– Дядюшка, – сказал Маршалк, при этом поведя подбородком, что заменяло поклон. – Полагаю, сама неподражаемая миссис Пинкс, домохозяйка и мастерица удивительных пудингов. Кларисса писала о вас в восторженных выражениях.
Слова пришлись миссис Пинкс по сердцу. Иностранец говорил так чисто, что и не признаешь чужака. Она зарделась, улыбка ее стала искренней.