О дуэлях Федора Толстого ходило множество легенд. Англичанин Миллиген в книге, изданной в Лондоне в 1841году, приводит такой случай. Однажды, поссорившись с неким морским офицером, Толстой послал ему вызов, который тот отклонил под предлогом чрезвычайной ловкости графа во владении пистолетом. Тогда Толстой предложил уравнять шансы, стреляясь дуло в дуло.
Граф Федор Иванович Толстой. 1846 г.
Но и на это не согласился моряк, предложивший, в свою очередь, избрать «морской способ» — бороться в воде, пока один из противников не утонет. Толстой попробовал отказаться, ссылаясь на неумение плавать, но нарвался на обвинение в трусости. Тогда он — объяснение происходило на берегу — схватил противника и поволок в море.
Выплыли оба, но несчастный моряк отдал борьбе столько сил и получил такие повреждения, что через несколько дней умер.
Фаддей Булгарин писал про Толстого-американца: «Он был опасный соперник, потому что стрелял превосходно из пистолета, фехтовал не хуже Севербека[19] и рубился мастерски на саблях.
При этом он был точно храбр и, не взирая на пылкость характера, хладнокровен и в сражении и в поединке».
Весной 1799 году у семнадцатилетнего Толстого была дуэль из-за того, что он, по свидетельству Д. В. Грудева, «наплевал на полковника Дризена». Позже — еще две: с капитаном Бруновым и с молодым офицером А. И. Нарышкиным. Наиболее достоверная версия обоих поединков принадлежит Ивану Липранди: «Столкновение их произошло за бостонным столом. Играли Алексеев, Ставраков, Толстой и Нарышкин. Несколько дней перед тем Толстой прострелил капитана Генерального штаба Брунова, вступившегося, по сплетням, за свою сестру. Толстой будто бы сказал о ней словцо, на которое в настоящее время не обратили бы внимания или бы посмеялись, и не более; но надо перенестись в ту пору. Когда словцо это дошло до брата, то он собрал сведения, при ком оно было произнесено. Толстой подозревал (основательно или нет, не знаю), что Нарышкин в числе будто бы других подтвердил сказанное, и Нарышкин знал, что Толстой его подозревает в этом. Играли в бостон с прикупкой. Нарышкин потребовал туза такой-то масти.
Иван Липранди. 1810-е годы
Он находился у Толстого. Отдавая его, он без всякого сердца, обыкновенным дружеским, всегдашним тоном, присовокупил — тебе бы вот надо этого: относя к другого рода тузу[20]. На другой день Толстой употреблял все средства к примирению, но Нарышкин остался непреклонен, и через несколько часов был смертельно ранен в пах».
За эту дуэль Толстой поплатился пребыванием в крепости, вслед за чем, если верить семейному преданию, был разжалован в солдаты. Правда, документальных доказательств тому нет. В 1812 году он поступил на службу ратником московского ополчения, дослужился до полковника и получил за храбрость Георгия 4-й степени. Но стоило закончиться войне, Толстой вновь окунулся в жизнь картежника и дуэлянта.
Отношение современников к нему было противоречивым. Денис Давыдов, Вяземский, Батюшков дружили с ним, как позже и Пушкин. Грибоедов же хлестко высказался о нем в своей знаменитой комедии («Ночной разбойник, дуэлист… и крепко на руку нечист»). Позже Сергей Львович Толстой, сын писателя, приводил рассказ своего отца о том, как однажды, встретив Грибоедова, Федор Иванович попенял ему:
«— Зачем ты обо мне написал, что я крепко на руку нечист? Подумают, что я взятки брал. Я взяток отродясь не брал.
— Но ты же играешь нечисто, — заметил Грибоедов.
— Только-то? — ответил Толстой. — Ну, ты так бы и написал».
Пушкин, прежде чем окончательно подружиться с Толстым, вызывал его на дуэль. Дело в том, что, уже оказавшись в ссылке, Пушкин узнал, что граф Федор распространил клевету, будто поэта высекли в Тайной канцелярии. Ответом поначалу послужили резкие выпады против Толстого, сначала в эпиграмме 1820 года:
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он — слава Богу —
Только что картежный вор.
Спустя год в послании Чаадаеву поэт возвращается к этой теме (обида еще не забыта) почти в тех же словах:
Уж голос клеветы не мог меня обидеть:
Умел я презирать, умея ненавидеть.
Что нужды было мне в торжественном суде
Холопа знатного, невежды при звезде,
Или философа, который в прежни лета
Развратом изумил четыре части света,
Но, просветив себя, загладил свой позор:
Отвыкнул от вина и стал картежный вор?
Федор Толстой. Рисунок Пушкина.
Федор Толстой не стал отмалчиваться и, в свою очередь, ответил Пушкину эпиграммой, прослышав о которой поэт обещал представить графа «во всем блеске в 4-й песне Онегина». Но в итоге упомянул о нем только иносказательно, говоря о «презренной клевете, на чердаке вралем рожденной». Некоторые черты Толстого Пушкин изобразил в образе старого дуэлянта Зарецкого:
Зарецкий, некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!
Бывало, льстивый голос света
В нем злую храбрость выхвалял:
Он, правда, в туз из пистолета
В пяти саженях попадал…
Возвратись из ссылки, Пушкин вызвал Толстого на дуэль. На дуэльном поле могли сойтись два ярких бретера, впрочем столь разных и по характеру, и по возрасту. Иные уже думали, что Пушкин обречен, потому что Толстой никогда не промахивался. Но мудрые друзья нашли средства помирить их, и поэт охотно сдружился с «картежной шайки атаманом».
Более того, когда Пушкин через несколько лет задумает жениться на Наталье Гончаровой, в сваты он выберет именно графа Федора Толстого.
А. А. Стахович, современник Толстого, записал такую историю, не ручаясь, впрочем, за ее достоверность: «Толстой был дружен с одним известным поэтом, лихим кутилой и остроумным человеком, остроты которого бывали чересчур колки и язвительны. Раз на одной холостой пирушке один молодой человек не вынес его насмешек и вызвал остряка на дуэль. Озадаченный и отчасти сконфуженный поэт передал об этом «неожиданном пассаже» своему другу Толстому, который в соседней комнате метал банк. Толстой передал кому-то метать банк, пошел в другую комнату и, не говоря ни слова, дал пощечину молодому человеку, вызвавшему на дуэль его друга. Решено было драться тотчас же; выбрали секундантов, сели на тройки, привезшие цыган, и поскакали за город. Через час Толстой, убив своего противника, вернулся и, шепнув своему другу, что стреляться ему не придется, спокойно продолжал метать банк».
А. П. Новосильцева в журнале «Русская старина» приводит такой рассказ о Толстом и его друге П. А. Нащокине: «Раз собралось у Толстого веселое общество на карточную игру и на попойку. Нащокин с кем-то повздорил. После обмена оскорбительных слов он вызвал противника на дуэль и выбрал секундантом своего друга. Согласились драться следующим утром.
На другой день, за час до назначенного времени, Нащокин вошел в комнату графа, которого застал еще в постели. Перед ним стояла полуопорожненная бутылка рома.
— Что ты это ни свет ни заря ромом-то пробавляешься! заметил Петр Александрович.
— Ведь не чайком же мне пробавляться.
— И то! Так угости уж и меня, — он выпил стакан и продолжал. — Однако, вставай, не то мы опоздаем.
— Да уж ты и так опоздал, — отвечал, смеясь, Толстой. — Как! Ты был оскорблен под моим кровом и вообразил, что я допущу тебя до дуэли! Я один был вправе за тебя отомстить, ты назначил этому молодцу встречу в восемь часов, а я дрался с ним в шесть: он убит».
С. Л. Толстой подтвердил эту историю из другого источника: «Я слышал от моего отца следующую версию этого рассказа: на одном вечере один приятель Толстого сообщил ему, что только что был вызван на дуэль, и просил быть его секундантом. Толстой согласился, и дуэль была назначена на другой день в 11 часов утра; приятель должен был заехать к Толстому и вместе с ним ехать на место дуэли. На другой день в условленное время приятель Толстого приехал к нему, застал его спящим и разбудил.
— В чем дело? — спросонья спросил Толстой.
— Разве ты забыл, — робко спросил приятель, — что ты обещал мне быть моим секундантом?
— Это уже не нужно, — ответил Толстой. — Я его убил.
Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова своему приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов утра, убил его, вернулся домой и лег спать».
Сергей Львович оставил, кстати, со слов Булгарина, описание внешности «американца»: «Федор Иванович был среднего роста, плотен, силен, красив и хорошо сложен, лицо его было кругло, полно и смугло, вьющиеся волосы были черны и густы, черные глаза его блестели, а когда он сердился, страшно было заглянуть ему в глаза».
Писательница М. Ф. Каменская, двоюродная племянница Толстого, рассказывала о своем двоюродном дяде: «Убитых им на дуэли он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли во младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Этот цыганеночек была Прасковья Федоровна, впоследствии жена B.C. Перфильева».
«Прелестная умная девочка», умершая одиннадцатой, была юная графиня Сарра, поэтесса такого необыкновенного дарования, что ее успел заметить Белинский, назвавший ее «особенно замечательной» среди женщин-писательниц. Но она, разделив печальную судьбу остальных детей, умерла неполных семнадцати лет. В 1839 году посмертно вышла ее книга «Сочинения в стихах и прозе графини С. Ф. Толстой».