fêtes champêtres[40] сменили грандиозные исторические батальные полотна и портретную живопись, так развившиеся во времена Людовика XIV.
Когда в 1723 г. Филипп Орлеанский скончался в возрасте 49 лет, молодой Людовик XV принял — по меньшей мере, номинальное — управление делами государства. Его продолжительное царствование — а он ушел из жизни только в 1774 г. — вылилось в период стагнации внутри страны и в частые и дорогостоящие войны за ее пределами. Сейчас первое, что приходит на ум большинству при упоминании о правлении Людовика XV обычно ассоциируется с мадам де Помпадур, завитушками и кружевами с картин Франсуа Буше, а также с щеголеватой и искусно сработанной мебелью, называемой Луи-Кенз (Louis Quinze — то есть Людовик Пятнадцатый. — Пер.). Многие из домов производителей шампанского, имена которых широко известны и поныне, основывались как раз в царствование этого Людовика. Имя его ассоциируется также с эпохой Просвещения, ведущей фигурой которой является Вольтер. Людовика XV сменил внук, Людовик XVI, которому, как оказалось позднее, выпала судьба стать последним из череды французских государей эпохи ancien régime — «старого режима». 14 июля 1789 г., в день, когда разразилась буря, которой предстояло смести этот режим, Людовик написал в дневнике «Rien» («Ничего»; то есть он полагал, что тогда, в день взятия Бастилии восставшими парижанами, не произошло ничего примечательного. — Пер.). Четыре года спустя его обезглавили на гильотине. Во многих аспектах дуэли являлись квинтэссенциональным обычаем ancien régime с его аристократическим характером, гордостью и пристрастием к чести, протоколу и вопросам старшинства, а также и чувствительностью к перезвону колокольчиков веяний эпохи. Данный раздел рассматривает историю дуэлей в последние 75 лет царствования «старого порядка» — от регентства до революции.
Если и есть фигура, которая персонифицирует собой ancien régime в восемнадцатом столетии, так это Луи-Франсуа-Арман, герцог де Ришелье. В год его рожденья «Королю Солнце» оставалось еще почти 20 лет правления, а ушел из жизни Ришелье только за год до революции. Внучатый племянник кардинала, он унаследовал громадное состояние и все же — в результате неудержимой склонности к мотовству — испытывал финансовые трудности. Он славился как завзятый донжуан и персона величайшего личного обаяния — характеристики, которые, по мнению некоторых наблюдателей, маскировали его множественные недостатки. Томас Карлайл довольно живо описал его как человека с лицом, на котором отражалось «растерянное выражение морды мастифа»{318}. Если верить лорду Честерфилду, Ришелье был «лишен и зерна достоинства, знания и таланта», что, тем не менее, не помешало ему возвыситься до самых высот во французском государстве.
Даже Людовик XV отзывался о Ришелье как о «mon amiable vautrien» («моем милом ничтожестве»). Несмотря на очевидное отсутствие у него талантов и ума, на герцога ливнем сыпались почести: он возглавлял посольства и занимал командные посты в армии. Он вел войска во время закончившейся провалом попытки поддержать восстание шотландских якобитов против англичан в 1745 г. Больший успех сопутствовал Ришелье, когда тот в 1756 г. руководил французским соединением, захватившим у британцев Менорку; за это поражение несчастный адмирал Бинг заплатил жизнью. Как ни неожиданно может показаться, невзирая на все нелестные характеристики современников и даже государя, герцог, тем не менее, состоял в дружбе с Вольтером. Ну и, конечно же, он зарекомендовал себя как неисправимый дуэлянт.
Самой знаменитой его дуэлью стала та уже упоминавшаяся афера, в которой он — подстрекаемый снобизмом семейства новой жены — убил в 1734 г. князя де Ликсена. Двумя годами позднее он сошелся в поединке с графом де Пантирьяндером. Подоплека оказалась вполне типичной для Ришелье, поскольку тот отбил у Пантирьяндера любовницу. Дуэль проходила в Инвалидах в Париже, где злосчастный Пантирьяндер пал от руки обидчика. Еще ранее герцог послужил невольным поводом для весьма редкого события — дуэли между двумя дамами. Графиня де Полиньяк и маркиза де Нель обе до беспамятства влюбились в молодого Ришелье и одновременно возжелали добиться его благосклонности. По собственному и весьма самодовольному выражению Ришелье, графиня де Полиньяк была «в безумных амурах от моего кокетства». Распаленная ревностью и разозленная индифферентностью герцога, она вызвала на дуэль маркизу де Нель, бывшую лишь одной из ее соперниц. Они договорились о встрече в Буа-де-Булонь, где им предстояло разрешить конфликт с помощью пистолетов. Как не без самолюбования заметил Ришелье, «чтобы заполучить меня, если б, конечно, обе не были убиты».
Приехав в Буа-де-Булонь, дамы, облаченные в костюмы для верховых прогулок, сначала обменялись подобающими реверансами, а затем пистолетными выстрелами. Люди бросились к упавшей наземь с окровавленной грудью мадам де Нель. Однако после осмотра стало очевидным, что кровь идет из царапины у нее на плече, поскольку пуля лишь чиркнула по коже дуэлянтки»{319}.
В последние десятилетия «старого режима» дуэли служили неотъемлемым атрибутом французского нобилитета, что явственно следует из записок Карлайла:
С периода Фронды дворянин сменил боевой меч на придворную рапиру. Теперь он верный и недремлющий слуга короля; добывает милости ныне не насилием и убийствами, но обхождением и манерами. Люди эти называют себя опорой трона — ни на что не похожие кариатиды из позолоченного картона в ни на что не похожем здании!..
Эти люди старых — несомненно, добрых — обычаев, иначе бы их тут и не бывало. Нет-нет, мало того, одно качество им, несомненно, должно иметь (ибо смертный не может жить вовсе без хорошего в нем) — добродетель постоянной готовности драться на дуэли{320}.
Если старорежимные аристократы являлись дуэлянтами, так сказать par excellence — по определению, считалось само собой разумеющимся, что самый высокий из них по положению — такая фигура, как ни много и ни мало брат короля, принц крови — оказался перед необходимостью драться в наиболее прославленном и смехотворном поединке своего времени. В 1778 г. граф д Артуа, много позднее занявший французский королевский трон как Карл X (когда, как считается, он оказался последним человеком в Европе, носившим напудренный парик[41]), схватился на дуэли с герцогом де Бурбоном. Д’Артуа даже в большей степени, чем Ришелье, воплощал в себе самое существо ни на что не годной французской аристократии — лишних людей. Один из биографов так писал о нем: Артуа становился старше, не взрослея. Он безболезненно для себя скакал от одной причуды к другой, не проявляя ни к чему ни малейшего любопытства, счастливый возможностью лениться, забывать все в рассеянности и источать милое дружелюбие{321}.
Как и Ришелье, он был неистощимым ловеласом. Contretemps (взаимные препоны. — Пер.) между графом д’Артуа и герцогом де Бурбоном брали истоки с посещения оперы во вторник на Масленой неделе[42]. Артуа, прибывший туда под ручку с мадам де Карийяк, столкнулся с герцогиней де Бурбон. Обе женщины искренне и от всего сердца ненавидели друг друга: мадам де Карийяк побывала любовницей герцога де Бурбона, но недавно предпочла ответить взаимностью графу д’Артуа. Если верить одной из версий случившегося, ревность герцогини к мадам де Карийяк произрастала вовсе не из того факта, что та была любовницей ее мужа, но, напротив — и весьма пикантно напротив — по причине того, что та перестала таковой быть и теперь заняла Артуа, в отношении которого герцогиня сама строила определенного рода планы. Обе дамы отпустили шпильки в адрес друг друга, тогда как Артуа, подогретый вином, решил притвориться — а дело происходило на балу в масках, — что принял герцогиню за проститутку, и сделал ей неприличное предложение. Разгневанная герцогиня воскликнула: «Только месье д’Артуа или грязный старик осмелился бы так разговаривать со мной!» — и сорвала с него маску. Взбешенный Артуа сполна отплатил герцогине, размазав по ее лицу ее же собственную маску, после чего улизнул в толпу{322}.
Подобного рода эксцессы обычно влекли за собой определенного рода неприятности как раз из области рассматриваемых нами материй, что, разумеется, и случилось. В то время как граф д’Артуа продолжал позволять себе отпускать бестактные замечания по поводу всего инцидента, король предпочел умыть руки в отношении этого дела. Кто оказался в наиболее затруднительном положении, так это герцог де Бурбон. Честь требовала от него как от мужа герцогини смыть пятно с ее репутации, однако поступить подобным образом означало вызвать на бой старого приятеля, такого же греховодника Артуа, который к тому же еще являлся братом короля. Отец Бурбона, принц де Конде, начал давить на сына, чтобы тот защитил честь семьи. Естественно, при дворе только и говорили о том, что теперь лишь дуэль способна поставить точку в происшествии. В итоге двое встретились в Буа-де-Булонь, однако трудно поверить, что последовавший затем поединок велся всерьез. На самом деле он едва ли заслуживает права называться дуэлью.
После соблюдения всех необходимых формальностей — в том числе и смены позиции Артуа так, чтобы ему не светило в глаза солнце, — благородные господа приступили к довольно прохладному обмену ударами. Последовало несколько выпадов, и вот собравшиеся увидели, как клинок Артуа прошел под рукой у герцога, в каковой момент секунданты вмешались и остановили схватку. Бурбон заявил, что получил удовлетворение, и двое — тотчас же помирившись — бросились друг к другу в объятия