Хотя жизнь в армии, возможно, была предпочтительнее бедности, стандарты дисциплины были настолько жесткими, что граничили с садизмом. Самое мягкое наказание, предписанное Воларийским военным кодексом, состояло из десяти ударов колючей плетью, обычно назначаемых за такие преступления, как неполированный нагрудник или потускневшая пряжка ремня. Несанкционированное пьянство приносило пятнадцать ударов, а неуважение к офицеру-двадцать, что вполне могло оказаться фатальным для многих наказуемых. Самое суровое наказание было назначено дезертирам, которые могли ожидать, что им отрубят руки и ноги, а обрубки покроют смолой, прежде чем на них нападет свора гончих-рабов. Особенно жестокая, но, несомненно, эффективная дисциплинарная мера была принята в форме коллективного наказания для батальонов, которые, как считалось, действовали трусливо. Сто человек будут выбраны по жребию и обязаны возглавить атаку в следующем бою, полностью обнаженные и вооруженные только одним мечом. Поэтому неудивительно, что те, кто сражался с Воларианцами, часто говорили об их непревзойденной храбрости.
В дополнение к стандартным батальонам Воларианцы также содержали ряд элитных, полностью ветеранских соединений, каждое из которых имело длинный список боевых наград и носило имя, а не простое число, предоставляемое другим подразделениям. Эти имена в основном происходили от героев легенд, "Клинки Ливеллы" и "Сыновья Корсева" были, пожалуй, самыми знаменитыми, сражаясь в каждом крупном сражении Века Ковки, никогда не испытывая поражения. Однако в последовавшей борьбе даже такие грозные воины поняли бы, что непобедимость на войне-Это миф.
В то время как основная часть Воларианской армии состояла из пехоты, они поддерживали сильные кавалерийские контингенты, в основном набранные из сыновей богатых купцов, и высокоэффективный, возможно, решающий корпус военных инженеров. Благодаря удивительно быстрой серии операций по наведению мостов именно эти инженеры позволили Воларианцам покрыть более ста миль территории Кетии в течение первых пяти дней кампании, не встретив серьезного сопротивления или известий о вторжении, достигших Тавурека, который теперь зализывал свои раны в Кетии. Однако, как только пришло известие, король, не теряя времени, ответил:
У Кетии была небольшая постоянная армия, возможно, в двадцать тысяч человек, хотя ее силы были сильно ослаблены битвой у разреза. Чтобы пополнить эти скудные силы, Кетия ввела давнюю традицию нанимать наемников со всего света, и с началом войны эта практика возросла в десять раз. Поэтому неудивительно, что картина, которую рисует Карвалев о силе, вышедшей противостоять Воларианцам, является космополитической, а также проливает больше света на сверхъестественную способность Тавурека внушать преданность даже в самом ожесточенном сердце:
Лучники с берегов Ярвенского моря заняли свои места рядом с темнокожими пращниками из Вереля. Уланы из Атетии называли "братьями"свирепых бледнокожих воинов с северных гор. И все низко поклонились могучему Тавуреку, дав торжественную клятву последовать за ним в огненную яму и сразиться с самими Дермо, если он попросит. В том, что эта клятва была произнесена верно, никто не может сомневаться, ибо эти люди больше не получали жалованья. Они пришли к нам как наемники, но остались верными Кетианцами и, как таковые, умерли.
Как всегда, источники расходятся в оценке численности Кетианских сил, но они почти наверняка превосходили их численностью по крайней мере в два раза. Несмотря на неравенство сил, столкновение, последовавшее четыре дня спустя, было далеко не односторонним. Две армии встретились примерно в тридцати милях от Кетии и едва ли в миле от южного берега разреза Локар. Воларианцы благоразумно предпочли держаться поближе к берегу, чтобы их флот мог постоянно пополнять запасы продовольствия, что было еще одним фактором быстроты их марша. Энтрил описывает поле боя следующим образом:
. . . просто холмистая сельхозугодья, лишенная холма или ориентира, который мог бы дать ей имя. Кетианцы наступали сплошной массой, избегая маневра или финта для атаки, направленной прямо в центр нашей линии. Когда день закончился, мы придумали название для поля, для испорченной Земли, ибо что могло вырасти на такой испорченной земле?
Собственный рассказ Энтрила о сражении-это запутанная трясина близких столкновений с людьми, которых он описывает как обезумевших зверей, лишенных разума или страха. Поэтому мы вынуждены обратиться к докладу общего Воларийского командующего, некоего генерала Дерилева, для описания сражения в целом. Дерилев, по-видимому, был опытным офицером с некоторой известностью, хотя его руководство кампанией говорит скорее об элементарной компетентности, чем о вдохновенном лидерстве. К его рассказу следует относиться с большой осторожностью, поскольку он передает чувство давно служащего офицера, использующего диковинные заявления, чтобы избежать ответственности за близкую катастрофу:
Есть несколько бесспорных сообщений от моих самых опытных ветеранов, твердо утверждающих, что они видели, как кетианские солдаты продолжали сражаться после того, как получали смертельные раны. Очевидно, мы недооценили подлость нашего врага, ибо я убежден, что они могли проникнуть в наш центр только неестественным путем. Когда видно, что мертвые сражаются, можно сделать только один вывод: Дермос воскресли заново и теперь обосновались в Кетии.
Дермос, мой император наверняка вспомнит из страны кошмаров, - легендарные враги как богов, так и людей, о которых говорят, что они живут в огненной яме под землей. Дерилев продолжает описывать, как кетианский прорыв был остановлен хвалеными сыновьями Корсева, которые бросились в брешь в последний момент, пожертвовав двумя третями своего числа, но сражаясь с такой яростью, что Воларийская линия успела перестроиться. Дерилев тратит много чернил, описывая свой ловко выполненный контрудар, оттягивая батальоны в центре, одновременно укрепляя фланги и посылая свою кавалерию против кетианского тыла, тем самым нанося сокрушительное поражение. Все это следует считать в лучшем случае преувеличением, а в худшем-отчаянной ложью, ибо Карвалев описывает кетийскую армию, отступающую к городу в полном порядке, хотя и сильно потрепанную. Продолжительность последующей осады также свидетельствует о том, что, несмотря на заявления Дерилева, Тавурек сохранил значительную военную мощь после поражения. Показательно также, что вскоре Дерилеву предстояло сменить нового командира. Я тщетно искал дальнейших упоминаний о нем в какой-либо истории, хотя печально известное обращение Совета с неудачливыми генералами, вероятно, является достаточным объяснением его отсутствия.
Вскоре после битвы Энтрил написал жене, что потерял в бою треть своих людей, а некоторые сошли с ума, и оказался командиром батальона, так как все старшие офицеры были уже мертвы. Если потери такого масштаба были типичны, то это, должно быть, была сильно потрясенная армия, которая осадила Кетию, но осадили они ее.
Волариане не были новичками в осадном деле, Век Ковки был богат рассказами об их опыте и терпении в разрушении вражеских крепостей и городов. Поначалу казалось, что Кетия будет немного отличаться. Энтрил рассказывает, как новоназначенный воларийский военачальник произнес воодушевляющую речь перед собравшейся армией вскоре после начала осады:
- Месяц работы лопатами, ребята, - пообещал он нам, - чтобы заработать на всю жизнь денег.’
Этот новый командир предстает еще более темной фигурой, чем несчастный Дерилев, известный истории только по менее чем лестному титулу, который Энтрил дал своим людям, когда его оптимистические речи стали утомительными— "лживая обезьяна".- На самом деле до первого прямого нападения оставалось больше двух месяцев, и обезьяна начала терять терпение из-за скудного прогресса, достигнутого воларианскими инженерами по мере приближения своих траншей к стенам. Более десяти тысяч человек были брошены в атаку, бросившись вперед со штурмовыми лестницами в трех разных местах в надежде разделить оборону достаточно, чтобы позволить прорыв. Это оказалось полной катастрофой, едва три тысячи человек отступили с наступлением темноты. Энтрил описал выживших так::
Широко раскрытые глаза, черные от копоти. Болтовня о неубиваемых врагах и кетианском короле, появляющемся по собственной воле среди них, размахивая топором, который рассекал доспехи, словно рисовую бумагу. Обезьяна наказывала каждого десятого Труса, но страх, вызванный их разглагольствованиями, укоренился, а страх-самая страшная чума для любой армии.
Очевидно, обладая упрямством, Обезьяна три дня спустя предприняла еще одну попытку, удвоив численность штурмовых сил и поставив свои элитные батальоны в авангарде. Людям Энтрила было приказано поддержать атаку на главные ворота копьями Моривека, одного из самых знаменитых соединений в истории Воларии. Осязаемое чувство шока, не говоря уже о мистификации по поводу его собственного выживания, заметно в его следующем письме домой:
Атакуемые сверху непрерывным дождем стрел и камней, копья вонзались в зубчатые стены по обе стороны ворот. Как они сражались, моя дорогая—у меня нет слов,—мне казалось, что я смотрю на людей, вылепленных из камня, на Кетианцев, разбивающихся о них, как штормовой прилив. Как было приказано, мы бросились вперед с нашим огромным железноголовым тараном, колотя и колотя в ворота, пока копья удерживали стену наверху. И все напрасно.
Энтрил описывает, как его люди прорвались через ворота, но путь им преградила глубокая яма, наполненная чем-то, что казалось водой, а на самом деле оказалось маслом, когда сверху упал единственный факел, и вскоре все было охвачено пламенем. Энтрил попытался собрать своих людей, но их слабеющее мужество окончательно пошатнулось, когда Кетианцы на зубчатых стенах начали бросать тела в их гущу:
. . . тела в Воларианских доспехах, на каждом из которых красовался гребень копья Моривека, и все безголовые. Люди побежали, не обращая внимания на мои увещевания, и вскоре я остался один у разбитых ворот. Зная, что смерть придет быстро, я выпрямил спину и решил встретить свой конец с достоинством, подобающим моему рангу. Выйдя из сторожки, я заставил себя остановиться и вызывающе взглянуть на Кетийцев на стенах. Я видел только одного человека, лицо которого терялось во мраке сгущающейся ночи, хотя я уже знал его. Он долго смотрел на меня, положив руки на рукоять своего огромного топора, потом поднял руку и указал пальцем на наши линии.