По словам троюродного брата Акима Шан-Гирея, в детстве Лермонтов лепил из крашеного воска картины, сюжетами которых являлись эпизоды сражений.
Когда Лермонтов вступил в отроческий возраст, для него были набраны дети из дворовых мальчиков, которым полагалась военная одежда, и вместе с ними будущий поэт разыгрывал бои и сражения.
Военная служба Лермонтова началась с того дня, когда он был зачислен в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров унтер-офицером лейб-гвардии Гусарского полка – 14 ноября 1832 года.
В письме к М. А. Лопухиной он писал: «…я, кто до сих пор жил для литературной карьеры, столь многим пожертвовав своему неблагодарному идолу, так вот я теперь воин; быть может, это особенная воля Провидения! быть может, это путь самый короткий; и если он не ведет меня к моей первой цели, может быть, приведет к последней цели всего человеческого рода. Умереть со свинцовой пулею в сердце стоит медленной агонии старика; итак, если будет война, клянусь Богом быть везде первым…»
По окончании школы он участвовал в обычных военных занятиях, учениях, парадах, но настоящая военная служба Лермонтова проходила на Кавказе. Как писал Лермонтов, «здесь, кроме войны, службы нету».
В июне 1840-го, следуя во вторую ссылку на Кавказ[59] после дуэли с де Барантом, Лермонтов сообщает в письме к другу: «Завтра я еду в действующий отряд на левый фланг, в Чечню брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму, а если возьму, то постараюсь прислать к тебе по пересылке». Предсказание поэта не сбылось: минуло еще 19 лет, прежде чем Шамиля пленил товарищ Лермонтова по юнкерской школе князь Александр Иванович Барятинский.
М. Ю. Лермонтов. При Валерике. 1840
По приезде Лермонтов добился назначения в отряд генерала А. В. Галафеева, на который были возложено выполнение основных боевых задач в Чечне.
В первой же операции на реке Валерик Лермонтов проявил себя как храбрый офицер и был представлен к ордену Святого Станислава 3-й степени. Согласно наградному списку, Лермонтов, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отличным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы.
В течение службы на Кавказе Лермонтов не раз представлялся к наградам, однако ни разу не был их удостоен.
За экспедицию в Малой Чечне в октябре – ноябре 1840 года, когда одно из сражений вновь разгорелось на берегах Валерика, полковник князь Д. Ф. Голицын представил Лермонтова к награде золотой саблей с надписью «За храбрость», указав в рапорте, что за всю экспедицию в Малой Чечне с 27 октября по 6 ноября поручик Лермонтов командовал охотниками, выбранными из всей кавалерии, и командовал отлично во всех отношениях, всегда первый на коне и последний на отдыхе, и неоднократно заслуживал одобрение высшего начальства.
По итогам осенней кампании генерал Галафеев просил высшее начальство о переводе Лермонтова в гвардию, указав в рапорте, что «в делах 29-го сентября и 3-го октября обратил на себя особенное внимание отрядного начальника расторопностью, мужеством, почему и поручена была команда охотников 10-го октября; когда раненый юнкер Дорохов был вынесен из фронта, я поручил его начальству команду, из охотников состоящую. Невозможно было сделать выбора удачнее: всюду поручик Лермонтов, везде первым подвергался выстрелам хищников и во всех делах оказывал самоотвержение и распорядительность выше всякой похвалы. 12-го октября на фуражировке за Шали, пользуясь плоскостью местоположения, бросился с горстью людей на превосходного числом неприятеля и неоднократно отбивал его нападения на цепь наших стрелков и поражал неоднократно собственною рукой хищников. 15-го октября он с командою первый прошел шалинский лес, обращая на себя все усилия хищников, покушавшихся препятствовать нашему движению, и занял позицию в расстоянии ружейного выстрела от опушки. При переправе через Аргун он действовал отлично против хищников и, пользуясь выстрелами наших орудий, внезапно кинулся на партию неприятеля, которая тотчас же ускакала в ближайший лес, оставив в руках наших два тела».
Отдельно стоит упомянуть о «летучем отряде» Лермонтова, которым до него командовал разжалованный Руфим Иванович Дорохов, послуживший прототипом Долохова в романе Л. Толстого «Война и мир». Руфим Дорохов так характеризовал Лермонтова: «Славный малый – честная, прямая душа – не сносить ему головы. Мы с ним подружились и расстались со слезами на глазах. Какое-то черное предчувствие говорило мне, что он будет убит. Да что говорить – командовать летучею командою легко, но не малина. Жаль, очень жаль Лермонтова, он пылок и храбр, – не сносить ему головы». По словам современников, первая встреча Дорохова с Лермонтовым также чуть не окончилась дуэлью. Дорохову показалось, что новоприбывший поручик Лермонтов ведет себя высокомерно и насмешливо. В дальнейшем знакомство Лермонтова с Дороховым переросло в дружбу.
Когда Дорохова ранили, по приказу генерала Галафеева Лермонтов получил «в наследство», как он сам писал, отборную команду охотников, состоящую из 100 казаков, – «разный сброд, волонтеры, татары и прочие, это нечто вроде партизанского отряда».
По сути, это был прообраз современного спецназа, который использовался для разведки, завязки боя и других специальных боевых задач.
Лермонтов умел привязать к себе людей, совершенно войдя в их образ жизни. Он спал на голой земле, ел с ними из одного котла и разделял все трудности похода.
В походе Лермонтов ходил «то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенной через плечо черкесской шапкой…».
Со слов артиллерийского офицера К. Х. Мамацева, записанных В. А. Потто, Лермонтов никогда не подчинялся никакому режиму, и его команда, как блуждающая комета, бродила всюду, появлялась там, где ей вздумается, в бою она искала самых опасных мест и находила их чаще всего у орудий Мамацева. 27 октября 1840 года последний арьергардный батальон, при котором находились орудия Мамацева, слишком поспешно вышел из леса, и артиллерия осталась без прикрытия. Чеченцы разом изрубили боковую цепь и кинулись на пушки. В этот миг Мамацев увидел возле себя Лермонтова, который точно из земли вырос со своею командой. «И как он был хорош в красной шелковой рубашке с косым расстегнутым воротом; рука сжимала рукоять кинжала. И он, и его охотники, как тигры, сторожили момент, чтобы кинуться на горцев, если б они добрались до орудий», – вспоминал Мамацев.
Не менее опасные вылазки предпринимались Лермонтовым и в свободное от службы время.
Однажды вечером во время стоянки Михаил Юрьевич предложил некоторым лицам в отряде: Льву Пушкину, Глебову, Палену, Сергею Долгорукому, декабристу Пущину, Баумгартену и другим – пойти поужинать за пределы расположения лагеря.
Граф Пален, проходивший вместе с ним службу, так описывает этот ужин, организованный Лермонтовым: «Это было небезопасно и, собственно, запрещалось. Неприятель охотно выслеживал неосторожно удалившихся от лагеря и либо убивал, либо увлекал в плен. Компания взяла с собой несколько денщиков, несших запасы, расположилась в ложбинке за холмом. Лермонтов, руководивший всем, уверял, что, наперед избрав место, выставил для предосторожности часовых, и указывал на одного казака, фигура коего виднелась сквозь вечерний туман в некотором отдалении. С предосторожностями был разведен огонь, причем особенно незаметным его старались сделать со стороны лагеря. Небольшая группа людей пила и ела, беседуя о происшествиях последних дней и возможности нападения со стороны горцев. Лев Пушкин и Лермонтов сыпали остротами и комическими рассказами. Причем не обошлось без резких суждений или, скорее, осмеяния разных всем присутствующим известных лиц. Особенно если в ударе был Лермонтов. От выходок его катались со смеху, забывая всякую осторожность. На этот раз все обошлось благополучно. Под утро, возвращаясь в лагерь, Лермонтов признался, что видневшийся часовой был не что иное, как поставленное и наскоро сделанное чучело, прикрытое шапкою и старой буркой».
За период боевых действий на Кавказе Лермонтов ни разу не был ранен, хотя и участвовал во многих перечисленных боевых операциях.
На двух дуэлях, в которых ему пришлось участвовать, он получил ранения: на дуэли с де Барантом совсем легкое, а с Мартыновым – смертельное.
Условия поединков существенно различались. На дуэли с де Барантом противники использовали шпаги, а в дальнейшем стрелялись, стоя на расстоянии 20 шагов друг от друга. Дуэль с Мартыновым – это дуэль на пистолетах с приближением. При этом первоначальное расстояние между противниками, с которого они могли производить выстрел, составляло 30-(35) метров, а минимальное, то есть расстояние между барьерами – 10-(15) метров. Противником Лермонтова на первой дуэли был незнакомый француз, а на последующей – близкий товарищ и сослуживец.
Сложно спорить, какие из условий этих дуэлей были жестче и на какой из них жизнь поэта подвергалась большей опасности.
Важнее то, что эти две дуэли во многом сходны. И сходство заключается не в том, что в первом и во втором случае одной из главных причин состоявшихся ссор скорее всего были женщины, а дуэльные вызовы были сделаны приблизительно в одинаковой обстановке светских вечеров Санкт-Петербурга и Пятигорска. Обе состоявшиеся дуэли прежде всего объединяет то, как относился Лермонтов к вопросам защиты чести: он пресекал малейшее подозрение его в трусости или неспособности дать сатисфакцию любому, кто об этом просит.
Мирная жизнь оказалась для Лермонтова опаснее, чем участие в войне.
Учитывая характер Лермонтова, он вряд ли мог бы избежать участия в этих или других дуэлях.
В офицерской среде уклонение от дуэли или нарушение дуэльных обычаев считалось проступком даже более тяжким, чем нарушение закона или измена монарху.
Каждый офицер должен был иметь в виду, что любой его неправи