ет к ней страстью.
Ушел Коарасс от нее в половине одиннадцатого – в тисках типичной любовной горячки.
Вот так, медленно шагая и прокручивая в голове чарующие воспоминания этого пьянящего вечера, юноша встретил Годфруа, который не смог вытащить из него ни единого слова. Чем закончился этот вечер, мы уже знаем, – жестоким сражением в саду, в котором ему тоже довелось принять участие. На следующий день, только-только освободившись, Ролан бросился к своей возлюбленной. Та, по-видимому, не ожидала, что молодой человек явится так скоро, так что ему, перед тем как войти, пришлось долго стучать.
Тем не менее дама оказала ему самый теплый прием, увлекла за собой в небольшую темную комнатенку и закрыла дверь.
– Милый мой Ролан, – сказала она, – вчера ты не захотел назвать мне свою фамилию.
– Какая разница, какую фамилию я ношу, если теперь тебе принадлежит мое сердце?
– Но я ее и сама узнала. Ты Коарасс, а Коарасс – это храбрец, герой.
– Где ты их только берешь, этих своих героев, славная моя Анжель?
– А разве человек, который третьего дня в одиночку поколотил семерых идиотских бретеров, не герой? – спросила она самым воркующим голоском, на какой только была способна.
– Скажи лучше «бандитов», ведь вчера вечером…
– Да-да, это я тоже знаю, весь город только и говорит, что о вашей стычке. Вчера вечером, говоришь? Сначала было двое против дюжины и этот бой для твоего брата и его приятеля мог закончиться плачевно. Но ты со своим другом подоспел вовремя и довел дело до конца, одних трусливых мерзавцев убив, других ранив.
– Что правда, то правда, – простодушно сказал Коарасс, – но давай больше не будем об этом, я люблю тебя, моя дорогая Анжель, иди ко мне, я обниму тебя и поцелую.
– Нет, позволь мне полюбоваться тобой! Смотреть на тебя – это тоже любовь, так что не сетуй. Ох! – сказала сирена и на мгновение задумчиво встала перед Роланом. – Ох! Ты красив, смел до безрассудства, знатен, благороден. И если я виновата, то это не мешает мне быть счастливой.
Ролан попытался вновь ее обнять.
– Нет, не двигайся, стой, где стоишь. Дай мне вдоволь на тебя наглядеться и насладиться выпавшим на мою долю счастьем. Разве я могла четыре дня назад подумать, что все брошу и буду принадлежать тебе и только тебе? Что не только не буду краснеть от стыда, но, наоборот, стану гордиться этой всепоглощающей, безумной страстью, ради которой, лишь бы чтобы ты был со мной, я готова пойти даже на преступление?
Ах! Как же восхитительно она, эта Анжель, играла свою чудовищную комедию!
Ролан ей поверил. А вы что хотели? Как бы поступили вы в его возрасте? Вот и он не стал возражать, когда она стала холить его, лелеять, восхищаться им, обволакивая своими чарами.
Он, в свою очередь, был нежен, мил и обходителен. Все богатства своей души, все сокровища сердца он без счета бросил к ногам этой женщины, замыслившей самое жестокое, самое злодейское предательство и превратившей любовь в коварнейшую из ловушек.
– Нет, не уходи, – сказала она, – я хочу, чтобы этим вечером ты остался.
– Но я должен идти.
– Почему?
– Меня ждут друзья, они будут волноваться.
– А ты что, ребенок, что они тебя так опекают?
– Никакая это не опека. Просто мы договорились, что каждый день будем встречаться дома.
– О мой Ролан! Останься, умоляю тебя.
И наша дама, чтобы вынудить возлюбленного остаться, прибегла к самым искусным приемам, на какие только способна прелестная обольстительница. Она кошечкой прильнула к нему и стала соблазнительно улыбаться, обвила его шею своими обнаженными, белыми руками и зашептала на ушко самые пылкие возражения.
Наполовину уступив перед лицом такого обаяния и артистизма, Ролан тем не менее все еще держал оборону. Тогда женщина прижалась к юноше еще теснее и завертелась вокруг него ужом. Несколько минут, после обмена нежнейшими поцелуями, Коарасс вымолви столь желанные для нее слова: – Я остаюсь.
Ролан никуда не пошел. И даже остался дольше, чем нужно было, потому что на следующее утро, опьяненный окружавшей его атмосферой любви, вновь уступил сирене и больше не заикался о том, чтобы уйти, а Анжель только этого от него и добивалась.
Тем временем Годфруа, в чьем сердце жили лишь две страсти – глубокая, пылкая, неувядающая любовь к Филиппине де Женуйяк и лютая ненависть к баронессе де Мальвирад и Маталену, – отправился к помощнику королевского прокурора – господину де Кери.
Несчастный судейский был совсем плох. У изголовья его постели за развитием болезни внимательно следил доктор Мулинье.
– Что это может быть за хворь? – спрашивал он себя. – На сибирскую язву не похоже.
Годфруа подошел к больному, который поприветствовал его взглядом, и внимательно осмотрел опухшие участки рук и груди. На коже уже кое-где стали появляться небольшие синюшные пятна. Распухшее лицо было мертвенно-бледным, непомерно большие губы едва открывались при каждом вдохе и выдохе.
– Не соблаговолите показать мне вашу ладонь? – спросил он.
Не дожидаясь ответа, юноша схватил руку больного, разжал плотно сжатые пальцы, присмотрелся к крохотной дырочке, ставшей причиной болезни и теперь грозившей вот-вот обернуться гангреной, и воскликнул: – Черт возьми! Это же яд.
Эскулап смерил его презрительным взглядом.
– Какой яд? – спросил он.
– Доктор, я осведомлен и о вашей учености, и о заслугах. Но есть вещи, перед которыми бессильна вся европейская наука.
– Вот как?
– Да, доктор, и чтобы познать тайны некоторых болезней, нужно окунуться в одиночество Нового Света. На самом деле господина де Кери отравили. Укол был сделан преднамеренно с помощью небольшого приспособления с ядом, которое преступник держал в руке.
– Осмелюсь повторить свой вопрос: что это за яд?
– Индейцы с Ориноко пользуются им для изготовления отравленных стрел.
– Кураре?
– Совершенно верно.
– И противоядия от него, стало быть, нет, – добавил врач.
– Отчего же? Есть.
– Какое же?
– Вот это!
С этими словами Годфруа достал из кармана небольшую коробочку из нержавеющей стали и открыл ее. Внутри оказались два отделения. В первом лежала небольшая склянка со странного вида жидкостью, поигрывавшей огненными отблесками, будто кто-то заточил в этот крохотный сосуд закатное солнце.
Во втором отделении, значительно больше первого, располагалась баночка с какой-то коричневой мазью.
– Хотя болезнь уже наделала много бед, эти мазь и эликсир, надеюсь, исцелят больного.
– Но я не знаю, должен ли позволять вам пользоваться этим снадобьем… – нерешительно протянул врач.
– Доктор, – возразил ему Годфруа, – разрешите задать вам вопрос, один-единственный – вы гарантируете, что этот пациент будет жить?
Врач подумал, опустил голову и ответил:
– Увы, я ничего не могу гарантировать.
– В таком случае не препятствуйте мне. Если он умрет, вам не придется упрекать себя, что в попытках вернуть его к жизни вы пренебрегли теми или иными средствами на том лишь основании, что они не внушают вам доверия.
– Вы правы. Я готов вам помочь. Что нужно делать?
– Велите принести ром, масло, лимон и побольше корицы.
Доктор Мулинье позвонил и приказал принести все перечисленные Мэн-Арди ингредиенты.
Во время этого разговора, который собеседники вели вполголоса, несчастный помощник прокурора внимательно следил глазами за их жестами, взглядами и выражением лиц.
Минуту спустя им принесли все необходимое.
– Теперь, доктор, слушайте меня внимательно.
– Говорите.
– С помощью небольшой губки я буду протирать больному руку вплоть до плеча. Как только я обработаю тот или иной участок кожи, вам нужно будет тут же покрывать его мазью, чтобы жидкость не испарялась.
– У меня как раз есть с собой небольшая лопаточка, которая в нашем случае окажется очень даже полезной.
Годфруа тут же принялся протирать кисть обильно смоченной губкой, но при этом обошел место, с которого начала свое шествие болезнь, затем обратился к доктору и сказал: – Теперь ваша очередь. Мажьте как можно скорее, но не трогайте дырочку, которую я оставил сухой.
– Готово, – несколько мгновений спустя сказал доктор.
Свою процедуру старый эскулап провел просто виртуозно.
– Так, теперь займемся предплечьем, – сказал Годфруа.
И они стали пользовать больного дальше. Эликсир, а затем и мазь постепенно покрыли предплечье, плечо, часть шеи и груди пациента.
Годфруа позвонил в колокольчик.
– У вас есть смалец? – спросил он у явившегося на зов слуги.
– Смалец?
– Да, топленое свиное сало.
– Ах, сало! Полагаю, что есть.
– Принесите как можно больше.
И повернулся к эскулапу:
– Доктор, когда принесут свиной жир, нанесете его толстым слоем на все участки, обработанные мазью. Я же возьму болезнь приступом в ее крепости.
Мэн-Арди разрезал лимон и выжал из него сок на место укола – первоисточник всех бед, которые нанесли чудовищный ущерб организму, еще два дня назад пышущему здоровьем.
Под воздействием кислоты рука помощника королевского прокурора судорожно сжалась.
– Хороший знак, – произнес Годфруа.
И без лишних слов капнул две капли – ни больше, ни меньше – на пораженные участки тела. Больной застонал, из груди его вырвался сдавленный крик.
– Я закончил, – сказал доктор Мулинье.
– Отлично. Теперь как можно тщательнее измельчите корицу, влейте в нее приличный стакан рома и стакан масла, хорошо перемешайте и пусть больной это все выпьет.
– Больше ничего?
– Ничего. После этого питья участки тела, не пораженные хворью, станут обильно потеть. Но на руке, предплечье и плече потоотделение приведет к отторжению яда, который сначала разложится под действием эликсира, а затем будет поглощен мазью.
– Сколько времени понадобится, чтобы добиться ощутимых результатов? – спросил доктор, напоив помощника прокурора этим отвратительным пойлом.
– Самое большее три часа.