– Жан-Мари? – переспросил его очередной мясник. – Ты не знаешь, кто такой Жан-Мари? А еще хочешь стать скотобойцем. Отныне в наш цех может вступить только тот, кто принимал участие в освобождении Жана-Мари.
– Тогда я тожа хочу в нем поучаствовать, – ответил Латур, – если мне скажут кто он такой, этот Жан-Мари.
– Он уже на свободе, придурок! – сказали ему.
– Тогда я не смогу.
– Да ты у нас, оказывается, голова, коль делаешь такие выводы.
Под действием коньяка рабочие с бойни все больше и больше гордились своим утренним подвигом, было ясно, что еще чуть-чуть и они станут считать себя настоящими героями.
– Ну так знай, дурачок, – снизошел до ответа Латуру уже знакомый нам колосс, – что Жан-Мари – это бравый гренадер, которого приговорили к смертной казни и сегодня должны были расстрелять.
– В городе мне ничего об этом не говорили.
– А где ты ночевал?
– Нигде, – ответил Латур. – Я прошагал всю ночь, пересек мост и направился прямо сюда.
– Ага! Вот оно что! Ну так знай, неотесанный ты мужлан, что когда Жана-Мари вели на расстрел, его отбили у солдат конвоя и теперь он в безопасном месте.
– Понятно, – совершенно безразличным тоном протянул Латур.
– Освободили этого гренадера мясники.
– И правильно сделали, – ответил мнимый Изидор, – только мне до этого нет никакого дела.
– Он что, тупой?
– Ага, совсем без мозгов, такому никогда не стать скотобойцем.
Услышав эти слова, Латур не сдержал улыбки, потому как сам незадолго до этого говорил о том же, а теперь их, пусть даже несколько переиначив, простодушно произнесли уже в его собственный адрес.
Принесли пунш. По рядам мясников прокатилось «Ура!», таившее в себе вожделение и удовлетворение. Над чашей, радуя глаз, высоко вздымалось синее пламя. И хотя дело происходило днем, да еще в самый разгар лета, оно осветило даже самый темный и закопченный угол харчевни.
Голубоватый свет придавал людям и окружавшим их предметам совершенно необычный вид, что наполнило радостью сердца десятка молодых людей, собравшихся у матушки Кадебоск.
Латур не мог дождаться, когда пламя погаснет, мясники начнут пить и окончательно захмелеют.
Он надеялся, что под влиянием пунша у них развяжутся языки, и сгорал от нетерпения.
– Что ни говори, а все это очень мило, – наконец произнес он.
– Ага, вот ты и повеселел!
– Да-да, мило, говорю это с полным основанием.
– И этот великолепный поход для тебя устроили мы.
– Ага, вы. На мои деньги.
После этих слов, произнесенных с явным облегчением, Латур схватил металлическую ложку и стал помешивать горящую жидкость, будто желая придать голубоватому пламени более причудливые очертания, но на самом деле стремясь лишь ускорить процесс и тем самым приблизить момент, когда его собеседники заговорят.
Наконец пунш не без помощи Латура погас.
– Я вас угощу, – сказал он, – ведь поступить иначе нет никакой возможности.
Затем щедро плеснул в стаканы тех, кто показался ему самыми болтливыми, и стал ждать. Совсем недолго.
– Ну и отважная она, эта Кадишон! – молвил один из собутыльников.
– Что правда, то правда. Как она ловко все провернула, а!
– А как была красива, когда стояла на углу улицы Канон!
– Этот Жан-Мари – счастливчик.
– Она что же, его любит? – глупо спросил Латур.
Ответом ему был взрыв хохота.
– Нет, она вырвала его из рук палачей, потому что на дух не переносит.
И все с новой силой закатились от смеха.
– Эге! – спокойно произнес полицейский агент. – Чтобы оказать человеку услугу, совсем не обязательно его любить. Я же плачу за выпивку, хотя и не питаю к вам особого расположения.
– Нет, ну он совсем придурок! – заметил один из мясников, язык которого уже стал заплетаться.
– А где сейчас Жан-Мари, ты знаешь? – спросил тот, что отнял у Латура мешочек, понизив голос.
– Нет. По всей видимости, Кадишон не захотела, чтобы его отвезли к ней.
– Эге! Я очень сомневаюсь, что она смогла бы его спрятать.
– Да, но в каком экипаже он уехал?
– В том, которым правил Николя.
– Здоровяк Николя из Катр-Кано?
– Да.
– Тогда он знает, где сейчас находится гренадер.
– Нет, потому как Высокая Кадишон велела ему остановиться на улице Сент-Элали, где вместо него на козлы взобрался совсем другой человек, который хлестнул вожжами и повез влюбленных голубков в сторону улицы Генриха IV. И Николя пришлось возвращаться пешком.
– Ничего себе! Сколько мер предосторожности.
– Вот что, дети мои! Если хотите, могу поспорить, что знаю где он.
– И где?
– Жан-Мари сейчас в Бегле, в заброшенном доме на берегу реки, где, как поговаривают, водятся призраки.
При этих словах несколько мясников истово перекрестились. Латур поспешил последовать их примеру, вызвав смех тех немногих, кто не верил ни в Бога, ни в черта.
– Ну да, а вы как думали? В этой лачуге обитают мертвецы.
– И что же они делают, когда являются туда?
– Потрясают цепями, нагоняют страху на тех, кто осмеливается разгуливать ночью, и водят вокруг них хороводы, гремя в такт костями своих скелетов.
На лицах большинства собутыльников отразился неподдельный ужас.
– И что, Жан-Мари собирается провести там ночь? – спросил Латур, напуганный, казалось, больше других.
– А тебе какое дело? – грубо ответил тот, к кому он обратился с этим вопросом.
– Никакого, просто у меня от страха аж поджилки трясутся.
– Жан-Мари солдат и храбрец, он ничего не испугается.
– А кто тебе сказал, что его увезли именно туда?
– Я знаю то, что знаю, и этого вполне достаточно.
– Главное, что его спасли.
– Да, друзья мои, но нельзя допустить, чтобы его схватили вновь. В этом случае его песенка будет спета.
– Ха! Положитесь на Кадишон.
– И все равно полиция, по-видимому, бесится от злости. Я уверен, что она уже пустила по следу беглеца всех своих агентов. А городские врата и все дороги отныне под неусыпным наблюдением.
– Ну и что? Все равно у них кишка тонка.
Полученных сведений Латуру было вполне достаточно. Теперь у него осталось лишь одно желание – поскорее отсюда уйти. Ему не терпелось отправиться в Бегль, найти на берегу реки дом с привидениями и посмотреть, скрывается ли в нем Жан-Мари.
Но исчезнуть было не так-то просто. Его отсутствие тут же будет обнаружено и покажется всем как минимум странным.
Поэтому он принял для себя героическое решение – взялся то и дело подливать себе пунша, будто собираясь выпить его в одиночку.
– Эй! – раздался чей-то крик. – Взгляните, как наш Изидор разошелся!
– Ага, я действительно разошелся.
– Что это на него нашло?
– Раз я плачу, то и выпить могу больше всех.
– Хочешь наверстать упущенное, чтобы деньги не пропали зря?
– Угадал.
И мнимый Изидор стал с такой скоростью опрокидывать стаканчик за стаканчиком, что все закричали: – Эй! Эй! Краснопузый, не увлекайся, это уже слишком.
– Что? – закричал Латур. – По-вашему, я даже выпить не могу?
– Почему не можешь? Просто другие ведь тоже хотят.
– Ох! Вы говорите так только потому, что любите изысканные напитки, – молвил заплетающимся языком полицейский.
– Ну вот, он уже и скис.
– Я! Я скис? – в отчаянии воскликнул Латур. – Кто сказал, что я скис?
– Я, черт побери! – ответил ему колосс.
– Ты! Да я тебе сейчас брюхо вспорю!
– Эге! Изидор, что-то ты от пунша рассвирепел.
– Это не от пунша, – ответил Латур тоном, с каждой минутой звучавшим все более неуверенно.
– Ну все, он пьян, как сапожник.
– Это не пунш… что это вы меня вертеть взялись… говорю вам – это не пунш… Эх! Боже праведный, какие же вы все идиоты… тоже мне придумали – хоровод вокруг меня водить… это не пунш… что-то мне плохо… тошнит… это желудок.
Опьянение Латур симулировал – не подкопаешься.
Сбивчивая речь, жесты и подмигивания мнимого Изидора приводили ничего не подозревавших мясников в неописуемый восторг.
– Говорю вам – это желудок. Говорил мне дядюшка Онезим – береги внутренности.
– Неужели? А ты, стало быть, не бережешь, да?
– Да нет, берегу, – ответил Латур. – Вы же знаете, я хотел… все… оставить вам… О-ля-ля! Сейчас мне будет совсем плохо. Вам тожа плохо?
Вместо ответа все расхохотались.
– Почему тогда плохо одному лишь мне? Это несправедливо. О-ля-ля! Мне нужно на воздух. Не знаю… но мне кажется, что желудок собирается сыграть со мной злую шутку. Что вы намешали в этот пунш, что мне к горлу тут же подступила тошнота? …Вы не отвечаете, матушка? …Неужели вам нечего ответить?
Дебелую хозяйку харчевни, прекрасно знавшую свой товар, это опьянение, наступившее буквально в считанные минуты, очень удивило, поэтому она внимательно присмотрелась к мнимому скотобойцу.
Она не произнесла ни слова, но направилась к колоссу, у которого были все возможности схватить Латура и тем самым мгновенно его отрезвить.
Может, полицейский, увидев этот маневр, решил ускорить события? Не исключено.
Как бы там ни было, он вдруг с усилием приподнялся, но тут же рухнул обратно на скамью – к великой радости новых друзей.
– О-ля-ля! Что-то я потяжелел! – сказал он.
Затем попытался встать и ему это удалось ценой дюжины судорожных телодвижений.
– Мне нужно на воздух, на воздух… – сказал он, отчаянно пытаясь справиться с икотой.
– Зачем? – со смехом спросили его.
– Об этом не принято говорить. Вот наказание! Как же меня тошнит. И голова…
Он попытался перешагнуть через скамейку, на которой сидел вместе с новыми приятелями, умышленно зацепился за нее ногой и кулем повалился на пол, охнув от боли.
Матушка Кадебоск по-прежнему не сводила с него внимательного взгляда.
– Теперь нужно встать, – сказал Латур с той неподражаемой медлительностью, которая так присуща пьяным.
Шпик предпринял не менее двух десятков попыток, прежде чем мясники, хохотавшие до упаду, держась за бока, пришли ему на помощь. Наконец он кое-как принял вертикальное положение и направился к двери. Уже переступая порог, Латур крикнул: – Щас вернусь! Деньги оставляю вам на сохранение. Вы мне их вернете? Щас вернусь, не волнуйтесь.