– Итак, – записал Лиманский, – попытка самоубийства на почве несчастной любви. Так, значит, и дочка имеется.
– А девочку твою как зовут? – спросил он затихшую Лизу.
– Анна.
– Красивое имя. А сколько же ей лет?
– Нисколько. Вчера родилась.
Доктор поставил отметку в больничной карте: «консультация гинеколога», но и так было понятно, что если роды и имели место, то не вчера и не месяц назад. Живот больной чуть ли не прирос к позвоночнику, а грудь едва выступала над торчащими ребрами. Сильное истощение, отметил в бумагах доктор, и с пометкой «срочно!» назначил осмотр терапевта.
– Дорогая Лиза, – возобновил он допрос, – а с кем сейчас твоя дочка? Где вы живете?
– В Тель-Авиве. И дочка моя там, – уверенно ответила Лиза.
– А кто за ней смотрит?
Лиза вроде как задумалась, но с облегчением выдохнула.
– Так Муся же. Муся с ней нянчится.
– А кто такая Муся?
– Ты что, не понимаешь? Жена его – Муся. Учителя моего жена. Ненавижу, сука последняя, рога ему наставляла со всем оркестром.
– И все они в Тель-Авиве?
– А где им еще быть? Сначала в Италии, а потом туда. Уже несколько лет, как уехали.
– А как же ты им дочку свою отдала?
– Какой же ты дурак! Я же сказала, что она вчера родилась, там, в Тель-Авиве. Я точно знаю, что вчера. Маленькая такая, как курочка. Даже не плакала. Сразу умереть захотела, не дали. Вы всегда мешаете. Думаете, что бога перехитрите! Он сильнее, свое возьмет.
– Я вот что думаю, Лиза, – Лиманский встал и пошел к двери, – тебе надо отдыхать и спать побольше. Тебе сейчас сделают укол, а поговорим мы завтра.
Доктору, конечно, и в голову не могло прийти, что это сущая правда – рассказ про девочку, которая родилась вчера в Израиле. Назовут ее, действительно, Анной, а на еврейский манер с гортанным согласным в начале это имя будет звучать как Ханна, и виду она будет цыплячьего. И врачи много раз будут вытягивать ее с того света в надежде, что она еще какое-то время задержится на этом. Но вот откуда обо всем этом знала Лиза, вот в чем вопрос…
Между тем у доктора Лиманского тоже возникли вопросы к своему коллеге, доктору «Скорой помощи». Он набрал записанный на клочке бумаги номер и попросил к телефону Алексея. Ему ответили молодым женским голосом, что Алексей спит, но когда узнали, кто звонит, попросили подождать, видимо, он просил разбудить.
– Я слушаю, – охрипши спросонья, ответил Алексей. – Это вы, Виктор Юрьевич?
– Я, простите за беспокойство, может, в другое время…
– Нет, что вы. Ну как она?
– Спасибо вам, теперь уже в безопасности. То есть, конечно, положение серьезное, но это, безусловно, наш случай. Посмотрим через пару дней, когда промоем и алкоголь окончательно выйдет, но, думаю, вы правы. Маниакальный психоз с бредом величия, нарушение логического мышления, агрессия, сексуальная расторможенность. Будем наблюдать. Возраст соответствующий – ей примерно около двадцати. А вы вот мне расскажите, кто эти люди, по-вашему. Я, разумеется, не про Баха с Моцартом. Кстати, зовут ее Лиза Целякович, может, слышали? Нет? Ну я так и думал, до знаменитости ей далеко, а вот Глен Гульд кто такой? Пианист, говорите, а где живет? Умер? Понятно. Так. С Хлебниковым все ясно – это учитель, в которого она, скорее всего, влюбилась, а Анисов? Что вы говорите? Профессор консерватории! И вы его знаете? А как бы нам с ним связаться? Пока это единственный человек, который может нам что-то рассказать. Про родственников ничего не ясно, утверждает, что сирота, но вы же сами понимаете…
Буквально через час в кабинет доктора Лиманского зашла пожилая пара, слегка комичная внешне, но с такой драматической экспрессией в лицах и жестах, что первым делом доктор протянул им стакан воды. Грузный старик, опираясь на палку, опустился на стоящий у двери стул, а сухонькая старушка присела на край кушетки, непрерывно тряся головой. Они представились – это был профессор Анисов и его жена Юлия Изольдовна.
«Уж не родственники ли они нашей музыкантши, – подумал Виктор Юрьевич, – иначе, чего бы так убивались?» Но вскоре эта гипотеза отпала сама собой. Профессор Анисов рассказал, что в последний раз он пытался разузнать что-либо о Лизе у ее двоюродного дяди примерно полгода назад. Тот рассказал, что Лиза сначала ушла из дому, а потом объявилась и потребовала деньги за рояль, который сама заставила их продать. Она жила с каким-то приемщиком стеклотары и работала посудомойкой в ресторане. Дядя жаловался, что с ней невозможно жить под одной крышей, что стали просто бояться за детей, за добро свое. Все пропадало – вещи, деньги. Она грозилась всех поубивать.
– А ведь вы поймите, – в возбуждении Анисов стал ходить по кабинету, размахивая палкой, – она была невероятно одарена всем, что может человеку дать природа. Талант, ум, красота. Какой у нее был звук! А техника, и это в шестнадцать, а чутье какое, какая память! Вы знаете, я думаю, если бы она не осиротела, то не случилось бы этой беды. Мать ее умерла, когда ей и семнадцати не было, а дядя… Что дядя? Обыкновенный обыватель.
– Вы меня простите, – перебил профессора Лиманский, – знаете ли вы что-нибудь о ее любовной связи с человеком по имени Хлебников. Он, кажется, был ее учителем. Рожала ли она от него?
Профессор чуть было не сел мимо стула.
– Это вы о ком? О Паше Хлебникове? Какая связь, он уехал давно… Он ей в отцы годился. Кого она могла родить от него, ей еще шестнадцати не было, но она год у меня на глазах училась в консерватории, потом бросила учебу после смерти матери. В ней что-то сломалось, это точно, но чтобы с Пашей связь – это абсурд! Потом, он ведь был женат, у него жена Муся, виолончелистка хорошая.
– Точно, Муся, – сказал почему-то Лиманский, – ну а дети у этого Паши есть?
Юлия Изольдовна решила прийти на помощь мужу.
– Нет, у Пашеньки с Мусей не получалось, может, наконец, кто и родился, но мы не знаем. Связь с ними потеряли. Ребята в Израиле все из города в город переезжали, а потом сказали, что в Канаду поедут.
Юлия Изольдовна, правда, забыла уточнить, что они сами тоже сменили адрес. Обменяли старую трехкомнатную «сталинку» на хрущевскую «распашонку» c доплатой, и подумывали теперь, как уехать к детям, сбежавшим год назад в Западный Берлин. Анисов ушел на пенсию, когда кафедру отобрали, а Юлия Изольдовна как работала в балетной школе аккомпаниатором, так и собиралась до конца дней «играть в ногу», если в Германию не выпустят. Даже если бы Паша захотел сообщить им о рождении дочки, то весть дошла бы до них не скоро.
Лиманский приготовился записывать и задал следующий вопрос.
– Значит, учитель, как вы полагаете, не мог стать причиной попытки самоубийства?
– Ну что вы, – опять загудел Анисов, – больше двух лет прошло, с чего бы она вдруг под поезд бросалась. Но то, что после его отъезда она к музыке охладела, это уж точно. Невероятно, этому я до сих пор не могу поверить. Я столько талантливых ребят видел! Да, не все стали выдающимися исполнителями, но Лиза была уникальна, и так вот бросить, опуститься… Скажите почему? В чем причина?
– Думаю, это болезнь, – сказал доктор и увидел, что у старушки намокли глаза и задрожали губы.
– Вы хотите сказать, что Лизочка сумасшедшая, что это навсегда? – испуганно пробормотала она.
Лиманский хотел бы успокоить этих милых людей, но давать оптимистические прогнозы было рановато.
– Вы понимаете, должно пройти время, мы будем наблюдать, лечить. Если это то, о чем я думаю, то, поверьте, для психиатрии это как насморк. Будет она еще и на рояле играть, и жить и радоваться, даже знаменитостью стать может с большой вероятностью. Кстати, очень распространенный среди творческих личностей диагноз. Так что будем ждать. Но очень важно то, как и где она будет жить после выхода из клиники. Ей нужны забота и любовь, терпение и помощь. Она должна вернуться в здоровую, нормальную среду. Жить осторожно, разумно и заниматься тем, что любит. И будет тогда ваша Лиза ничуть не хуже прежней. Но это все при условии, что она признает в себе болезнь, будет принимать лекарства и с алкоголем в больших дозах завяжет навсегда. Тогда удержится.
– То есть надежда есть, – Анисов навис над доктором и заглянул в глаза, как в окошко, надеясь разглядеть среди нависших туч солнечную прогалину.
– Определенно, если мы имеем дело с так называемой болезнью настроения, а не сознания. Посмотрим, сейчас не могу сказать точнее. Но останется она у нас недели на три, может, больше. Вопрос, что дальше.
– А дальше, – твердо и уверенно ответил профессор музыкант профессору психиатрии, – мы Лизу заберем к себе. Все, о чем вы говорили, ей обеспечим.
Жена Анисова стремительно бросилась к мужу на грудь и разрыдалась, теперь уже от счастья. Она скороговоркой лепетала, что давно надо было забрать, что ведь предупреждала, как только родственничков этих увидела. Из чего доктор сделал заключение, что искать больше никого не надо, формально, конечно, необходимо сообщить опекунам, но по всему видно, что те не будут настаивать на Лизином возвращении. Теперь доктору оставалось надеяться, что девочка будет поправляться и захочет вернуться в ту жизненную колею, из которой, по разным причинам, была выбита на обочину.
Вот только история с этим учителем израильским казалась ему далеко не безоблачной. Анисовы, конечно, скорее всего, не в курсе, и без греха, видимо, тут не обошлось, хорошо, если без насилия и принуждения. Говорят, он в отцы годился, а она еще ребенком была. Тем страшнее. Ясно одно, все эти годы девочка страдала. А если полюбила и была обманута, потом брошена, а потом еще и осиротела, то картина вырисовывается самая благоприятная для развития болезни. Ну ничего, поборемся. Хорошо бы, как только из острого состояния выходить станет, к музыке вернуть. У нас в актовом зале и пианино, и проигрыватель с пластинками. Разрешим ей там почаще бывать. Если она действительно так одарена, как утверждает профессор, то будем лечить творчеством. Только бы заставить ее мозг и тело почувствовать эйфорию счастья не от бутылки, а от того, что сыграть сможет, ну, например, Первый концерт Чайковского или еще что-нибудь вроде «Аппассионаты». Надо бы спросить у Алексея парочку названий, что та