м, у пианистов этих, высшим пилотажем считается, и слегка так, в разговоре, поддеть, мол, слабо сыграть такое. Вдруг сработает. Но все это не сейчас – потом. И Анисовым совсем не обязательно ее показывать, хоть и просят очень. Испугаются еще и передумают, а через недельку посмотрим…
Лиза вышла из больницы спустя два месяца. Ее могли выписать и раньше, но она, вначале грозившая, что убежит, убьет себя и всех вокруг, притихла, успокоилась, потом впала в апатию. Она часто сидела одна, натянув на голову капюшон или простыню, пытаясь что-то нарисовать. Недорисованные картинки бросала. На них тем или иным образом Лиза старалась изобразить лицо мужчины в солнцезащитных очках. Лиманский изучал их, отмечая появление все новых и новых деталей: весьма условного изображения крыла, стрелочек, похожих на векторы, идущих от носа к уху. Когда на последнем рисунке он заметил предмет, напоминающий пионерский горн, постарался как можно деликатнее задать вопрос, чтобы не спугнуть.
– Лиза, мне очень нравятся твои картинки, но никак не могу понять, кто на них изображен. Это музыкант? Вон у тебя труба тут…
Лиза недовольно затолкала рисунок под подушку.
– А чего ты подсматриваешь? Что ты все время выслеживаешь?
– Да нет, просто они везде валяются. Ты сама их бросаешь где попало. Интересно стало.
– Лучше бы ты его ко мне не пускал.
– Кого, Лиза?
– Этого в очках. Каждую ночь приходит и на кровать садится.
– А что хочет?
– С собой зовет. Говорит, что выведет меня отсюда, из тюрьмы вашей. У него таких, как я, целые армии, но я буду главной, потому что играю хорошо. Он – генерал, но слепой. Видишь – в очках. Вот он мне трубу золотую принес – горн. Трубить буду сигналы – «в бой» и «отбой». Я музыку одну знаю – начинается она, как будто кто говорит: «Проснись!» Ему понравилась, сказал, что буду ее солдатам играть.
– А как его зовут?
– Не помню. Он говорил, но я забыла.
– А почему с ним не пошла?
– Он страшный.
– Ты гони его, если придет, а еще лучше позови меня. Я с ним поговорю.
– Ты его не увидишь.
– Почему ты так считаешь?
– Потому что он в моей голове, и ты это знаешь. Ты же врач. Уходи, я хочу спать.
– Хорошо. А когда проснешься, хочешь, музыку послушаем?
– Не хочу. Ты мне книгу одну принеси.
– Какую?
– Не помню. Там про кота. И про него.
– Про кого, Лиза?
– Не знаю. Я устала.
Доктор Лиманский после этого разговора усомнился в правильности предыдущего диагноза и решил, что психотропные отменять рано.
«Неужели все же шизофрения? – спрашивал он самого себя. – Да нет, никогда до этого она про голоса не говорила. Никто ее никуда не звал и ничего не приказывал делать. Психоз, тяжелый психоз. И немудрено. Когда ее на путях нашли, чего только в ее крови не было – коктейль из наркотиков и алкоголя. Лошадиные дозы. Что же это за книжка такая про кота?» Доктор терялся в догадках и однажды принес ей «Кота в сапогах». Лиза пролистала, посмотрела картинки и сказала, что все равно читать разучилась, но это совсем не та книга, которую она ищет. Выяснилось, что загадочный слепой генерал ей просто часто снится. Причем она осознает, что это сон. Это меняло дело. Лекарства постепенно возвращали ее в реальность, которая, и это хорошо знал доктор из многолетнего опыта, отвратительна его пациентам, умудрившимся выскочить из нее в яркий и восхитительный мир галлюцинаций. Сейчас Лизе плохо – очень плохо. Наркотические ломки – чепуха по сравнению с болью, выламывающей тело. Как если бы тебя из теплого моря вдруг резко вытащили на берег и поволокли по острому крошеву песка, ракушек и маленьких камней. Каждая клеточка твоего организма горит и кричит от боли. Ты хочешь назад – в ласковую воду полусна, забытья и твоих чудных фантазий.
Через какое-то время Лиза вспомнила еще кое-что из той загадочной книги, в которой, кроме кота, были мужчина и женщина, до смерти любившие друг друга, чья-то отрезанная голова, одуряющий запах роз и бал у Сатаны.
На следующий день доктор принес Лизе «Мастера и Маргариту».
Лиза взяла книгу. Это был второй том двухтомника, недавно изданного. Она взяла книгу в руки и равнодушно отложила.
– Я неправильно тебе сказала. Это была не книга, а журнал. Я хочу прочесть этот журнал опять. Мне очень надо.
Доктор обрадовался, значит, он на правильном пути, и Лиза когда-то читала «Мастера» в журнальном варианте. Не важно, где и когда, важно то, что она хочет прочесть опять. Захотела читать – вот что главное.
– Лиза, похоже, это то, что ты ищешь, просто эту великую книгу наконец издали без купюр. Если хочешь, я начну тебе ее читать, а ты сама решишь – продолжать или нет.
– Пожалуйста, – ответила она с мольбой в голосе.
Доктор открыл книгу и начал читать:
– Глава первая. Никогда не разговаривайте с неизвестными…
С этого дня Лиза начала заново учиться читать в том смысле, что прочитанное постепенно обретало хоть какой-то смысл. Не сразу, начала со странички, а потом втянулась и однажды, кинувшись к Лиманскому, заговорщицки прошептала:
– Я знаю, кто он, тот, который ко мне каждую ночь приходил. Я нашла его в этой книге. Даже имя его запомнила – Абадонна! Помните? Ну тот, которого Маргарита видит в хрустальном шаре глобуса. Она спрашивает Воланда, почему Абадонна не снимает очки, а тот ей отвечает, что он слепой и ему все равно, кто победит на войне. Я даже знаю, почему он мне трубу приносил – хотел, чтобы я со всеми воевала, и с вами тоже.
Доктор, с одной стороны, порадовался, что Лиза перестала ему хамить и «тыкать», перейдя на уважительное «вы», но стойкое зависание на идее общения с вымышленным персонажем опять его огорчило.
– Лиза, давай пройдем ко мне в кабинет и поговорим, – мягко предложил Лиманский.
Она согласилась.
– Твое состояние намного улучшилось, ты чувствуешь это, ведь так? – спросил доктор.
Лиза приветливо улыбнулась и подняла на него вполне нормальные, слегка заспанные глаза.
– Дорогой доктор, я знаю, чего вы боитесь. Например, того, что этот Абадонна будет преследовать меня. Не бойтесь, он ушел. С того дня, как вы принесли мне книгу, он не появлялся.
– А был ли он, Лиза? Подумай. Его же не существует вовсе, – он миф, который великий мастер, гениальный писатель Булгаков воскресил в своем романе. Знаешь ли ты, например, что его имя происходит от древнееврейского Аваддон – так называли ангела Апокалипсиса. В переводе это означает «прекращение бытия». У него есть еще и греческое имя, не помню точно какое, но что-то вроде Аполлиона, если не ошибаюсь, что значит «губитель». Как видишь, преопасный тип. А вообще-то он падший ангел. Красивое сочетание слов, правда? Падший ангел…
– Мне не нравится.
– Не понял, что не нравится?
– Зачем Булгаков его воскресил. Воскресил – значит, дал жизнь. Вот теперь этот губитель ко всем и лезет.
– Но это лишь образ – словесный портрет. У него нет плоти, его, по сути, – нет.
– Ему эта плоть не нужна. Но вы не беспокойтесь, я его прогнала. Спасибо за книгу. Можно я пойду? Хочу дочитать. Мне вот непонятно, почему он ко мне приходил именно такой, как в книжке.
– Это очень просто – подсознательно ты носила в себе этот образ с самого первого прочтения, и тогда, когда тебе было плохо, подсознание подбросило этого страшного типа. Он ведь страшный, правда? Ночные кошмары очень ясные и осязаемые – это частое явление при остром психозе.
– Но я ведь ее никогда НЕ ЧИТАЛА!
– Не понял, ты ведь ее искала. Кота вот припомнила, а потом и другие детали.
– У нас дома журналы были, бабушка Ася их прятала. Она говорила, вырастешь – прочтешь. Но я так и не прочла, а когда мы переехали, мама все журналы выбросила. А почему я вам про кота и про голову отрезанную рассказывала, не знаю. Может, Абадонна все это мне внушил?
Доктор с тревогой посмотрел на Лизу.
– Абадонна – плод воображения, он тебе ничего не мог внушить. И, скорее всего, книгу ты читала либо пролистывала, только забыла, а подсознание…
– Да я поняла уже. Сумасшедшая, что с меня возьмешь. Но я же выздоравливаю, правда? Вы же скоро меня отсюда выпустите?
– Выпустим, но ты должна быть очень осторожна. Мы об этом поговорим при выписке, ладно? А теперь иди, читай. Уверен, что душевные метания Мастера тебе интересны. Булгаков, что называется, был в теме.
Лиза опять улыбнулась, вынула из кармана скомканный листок с очередным рисунком незваного гостя в темных очках и разорвала на мелкие кусочки.
– Пусть летит туда, откуда пришел. Трубу жалко – красивая была, золотая, но рояль лучше. Можно мне иногда на том пианино играть, что в актовом зале стоит?
– Сколько душе угодно.
Теперь Лиза все чаще проводила время в зале, то слушая музыку, то играя. Некоторые не очень тяжелые пациенты приходили туда, как на концерты, и часами слушали гаммы и упражнения. Иногда она играла что-то из старого репертуара. Когда доктор Лиманский решил, что Лизу пора выписывать, возникла неожиданная проблема. К родственникам Лиза возвращаться не хотела, а предложение Анисовых переехать к ним оставила без ответа. Старики горевали и не могли понять, почему она молчит. Доктор тоже попытался выяснить, в чем причина ее нерешительности. Ответ показался ему забавным. Лиза долго по-детски юлила, отводила глаза, стараясь уйти от расспросов, как вдруг шепотом, словно раскрывая страшную тайну, сказала:
– Они будут заставлять меня играть по шесть часов в день, вот увидите. Я не выдержу.
Доктор пообещал, что поговорит с ними, и если это единственное опасение, то Лиза может быть абсолютно спокойна, заставлять ее никто не станет. Анисовым он объяснил, как непросто им будет с Лизой, что все может опять повториться, что даже лекарства не спасут, если опять ее потянет к бутылке. Еще он добавил, что возвращение пианистки может не произойти, а может, наоборот, проявиться нечто совершенно уникальное, но в любом случае – терпение, только терпение.
Рояль в квартире Анисовых занимал полностью центральную комнату, две другие расходились от него узкими рукавами. Он напоминал кита, запертого в клетку малометражной квартиры, и было абсолютно непонятно, как он сюда попал. Единственное объяснение, приходящее в голову, – дом выстроен вокруг рояля! В самом деле если не дом, то вся жизнь крутилась возле его величественной и значительной фигуры. Эмигрировать с хозяевами рояль не мог, он был невыездной, за рубеж выпускали инструменты только отечественного производства, поэтому Анисовы решили, что, когда дело дойдет до отъезда, сначала найдут стойло для их «рабочей лошадки», а хозяйский хлев пусть забирают городские власти, не жалко. Вся родня Анисовых уже выехала. Перестройка в стране набирала обороты, но до всяких полезных вещей, вроде приватизации и продажи жилья, дело еще не дошло, приходилось как-то выкручиваться – разменивать, прописывать, съезжаться и разъезжаться. Все это их мало занимало, а вот судьба кормильца волновала не на шутку. С появлением Лизы появились надежды все обустроить. Можно было сделать ей прописку, потом обменять их квартиру на однокомнатную, но главное, оставить их вдвоем – Лизу с роялем или рояль с Лизой, не важно. Что думал по этому поводу сам старик «Бехштейн», никто не спрашивал.