За пару лет до описываемых событий Этьен развелся со своей первой женой Венди, американкой. Она была родом из города Милуокки, а познакомились они в Париже на выставке собак. Этьен подыскивал себе четвероногого друга, но получилось так, что нашел двуногого. Они действительно поначалу долго оставались в приятельских отношениях, она уехала домой, писала ему смешные письма, звонила, он пригласил ее на Рождество в Париж. Приглядевшись, нашел ее хорошенькой, пикантной и очень естественной. Ему нравились ее простота в общении, равнодушие ко всякого рода условностям вроде дорогой одежды и ресторанов. Она могла запросто лопать хот-доги хоть по три раза на день и носить сандалии с отрезанными тесемками, если так удобнее. Роскошь ценила с практической, а не эстетической точки зрения.
Прожили они вместе три года. Детей Венди не родила, зато оставила после себя маленький зоопарк. В доме обитали две собаки, игуана, морская свинка и попугай. Семья сиамских кошек пополнилась потомством из трех котят, а черепахи расползлись по всему саду. Венди состояла в организации по защите окружающей среды и так умудрилась своими питомцами загадить дом, что Этьена тошнило. Кроме того, после появления зеленой макаки у него началась аллергия. Венди легко согласилась на развод, когда был поставлен ультиматум: муж или макака, и покинула дом с приличной суммой, достаточной для открытия частного приюта для экзотических животных.
Этьен долго не мог забыть отъезд супруги. В этот день она стояла возле дома с обезьянкой на плече. В сторону мужа не смотрела, зато подставляла своей любимице вытянутые трубочкой губы. Макака что-то искала в ее волосах. Обе кривлялись. Раньше он не замечал, до чего они похожи, а теперь поразился одинаковости мимики. У обеих глазастые маленькие мордочки, обе вертлявые и вредные.
После развода его еще долго преследовал образ женщины-макаки, и обзаводиться женой он не спешил. Этьену должно было исполниться сорок. У старших братьев подрастали внуки, а он все носился со своими хвостатыми и крылатыми питомцами. Возможно, он решил их не разгонять из-за привычки заботиться не только о себе. Так он был воспитан матерью-аристократкой.
Лизу он увидел и услышал на вечеринке, проходящей в узком кругу дядиных коллег и учеников. Это была чудесная традиция домашнего музицирования перед ответственными концертами. Удивительной красоты женские руки, казалось, стряхивали прозрачные капли звуков на клавиши и платье. Он смотрел на ее бледное лицо, морщинку между бровей, подрагивающие уголки губ. Впервые он не мог сосредоточиться на музыке. Этьен отводил глаза, опускал голову, не помогало. Безупречность мастерства молодой исполнительницы, ее очарование приводили к банальным мыслям о великой божественной загадке, именуемой искусством. Кто знает, что именно прячется за этим словом? Сейчас сама пианистка была искусством, а рассуждения о том, что искусство не есть красота тленная, а только ее воплощение, не имели никакого значения. Ему казалось, что он глохнет, что музыка останавливается и проваливается в пустоту, а зрение обостряется. Его глаза как воронки втягивали в себя мягкий овал лица девушки, ее обнаженные шею и плечи. И вот она уже на расстоянии прикосновения…
– Неужели это вернулось?! Уже не верил! Она станет моей, не важно – как. А вдруг замужем? Надо подойти? Надо успокоиться. Глубокий вдох, короткий выдох. Вперед…
Возле Лизы уже образовался маленький водоворотик восхищенных слушателей. Этьен поверх голов заметил, что она выглядит уставшей и растерянной. По всему было видно, что ей хочется поскорее закончить ритуальное общение на чужом языке, расслабиться. Он развернулся и прошел в прихожую, там лежал телефонный справочник. Пока набирал номер цветочного магазина, вспомнил, что последний раз заказывал цветы на шестнадцатилетие племянницы. Это был прекрасный букет, похожий на розовое облако. Для нее попрошу белое.
Букет доставили через двадцать минут. Он поднес ей цветы, сказал что-то комплиментарное. Лиза искренне поблагодарила и оживилась. Цветы положила на колени и потом посматривала на Этьена, как ему показалось, приветливо и с нескрываемым интересом.
«У него унылый нос, – подумала Лиза, – но веселые глаза. Даже красивые, я бы сказала, глаза. Но в целом так себе. Хотя фигура что надо. Высокий, сухой. На висках седина; скорее всего, где-то под сорок, может, старше. Улыбнулся хорошо, надо бы тоже улыбнуться в ответ. Кто он? Маэстро с ним как с близким человеком разговаривает, может, ученик или родственник. Ну почему он на меня так смотрит? Я же вижу. Нет, конечно, старается, чтобы я не заметила, но все время глазами встречаемся. Цветы классные! А ведь мне еще никто никогда цветов не дарил. Дождалась, наконец, к тридцати. Ладно, выясним, кто такой. Только бы не музыкант. Достали студентики консерваторские. Хорошо бы влюбиться, как человек. Надоело. Пора нормального мужика найти и замуж. Эх, Лиза, Лиза, и где же твоя любовь, страсть? Что случилось? Выздоровела? Ни фига. Иногда такая тоска к горлу подступает и все опять, как будто вчера, даже запах его помню. Надо же, у этого сухаря глаза, как у Паши, – зеленовато-серые, а брови черные, тяжелые, в одну линию. Ох, если бы еще он по-русски говорил. А собственно, зачем? И так будет все понятно, без разговоров». Уходя и прощаясь со всеми, она, изогнув длинную шею, по-королевски повернула голову в ту сторону, где должен был сидеть Этьен, но там его не оказалось. Ее глаза растерянно заметались по залу и мгновенно попались в западню. Этьен, казалось, прыгнул наперерез ее взгляду, чтобы поймать его и, не дай бог, не выронить. Показалось, что эта игра затеяна не случайно, для проверки произведенного впечатления. Лизе это не понравилось. Испытав чувство досады, она довольно холодно ответила на его поклон.
Не решившись подойти к Лизе в этот вечер, Этьен попросил дядю познакомить с ученицей, вызвав у того неподдельный энтузиазм. Но после недели томительного ожидания Этьену пришлось напомнить о себе. Оказалось, что Лиза не спешит знакомиться, хотя маэстро клялся, что старался ее заинтересовать, рассказывая красивые легенды их знатного рода. Он предложил Этьену «неожиданно» нагрянуть во время репетиции под предлогом чрезвычайной срочности, а потом подождать и вместе пойти выпить кофе. Дядя не сомневался, что Этьен, будучи тонким и просвещенным критиком, найдет правильные слова, для того чтобы расположить к себе русскую красавицу пианистку.
Этот спектакль вполне удался. Лиза с интересом выслушала профессиональный разбор ее исполнительских особенностей и даже согласилась с некоторой критикой. На предложение Этьена еще раз встретиться она ответила согласием. Их первое свидание, начавшееся еще до полудня поездкой в Авиньон и прогулкой по садам Rocher des Doms, а закончившееся после полуночи в уютном ресторанчике бокалом местного Сhateauneuf du-Pape, практически стало последним. Все, что происходило дальше, правильнее было бы назвать прелюдией семейной жизни, поскольку Этьен в первый же вечер сделал неожиданное признание.
– Увидев вас и влюбившись с первого взгляда, я загадал, что если вы, уходя, отыщете меня глазами, то станете моей женой. Я специально пересел и очень боялся, что этого не случится. И вот когда я увидел, что вы смотрите по сторонам, я сорвался с места и, как заяц, рванул навстречу вашему взгляду. Я хочу, чтобы вы стали моей женой.
Лиза спокойно ответила согласием, осчастливив Этьена, но удивив и разочаровав себя. О любви ее никто не спрашивал, и она тоже старалась об этом не думать. Этьен был хорош собой, умен, обаятелен. Он ей, конечно, нравился. Но она боялась, что может расколоться в постели, как радистка Кэт из «Семнадцати мгновений весны», которая во время родов кричала «Мама!», и выкрикнуть Пашино имя. Такое с ней случалось постоянно, но ее обкуренные партнеры по этому поводу не напрягались, а приемщика стеклотары тоже звали Пашка. Но ничего подобного не случилось, как не случилось особенного разочарования или потрясения. Вскоре состоялась официальная помолвка, на которую была приглашена многочисленная родня. Семейное древо в реальности напоминало гигантскую секвойю, местами экзотически дикую, местами хорошо ухоженную, но окультуренную по законам внутренней селекции. Лизин пальчик украсило старинное колечко с пчелой. Это был фамильный герб древнего рода. Она переехала в дом Этьена. Там быстро подружилась со зверьем. Даже сиамские кошки великодушно снизошли и позволяли гладить и чесать за ушком.
Свадьбу решили отпраздновать в узком кругу родственников, но за время подготовки торжества круги, как на водной глади, разрослись до невероятных размеров. Казалось, что половина Франции непременно прибудет и почтет за честь… Родовая базилика не вмещала всех прибывших, а молодые сразу после ритуальных церемоний укатили в путешествие по Европе. Этьен предлагал Лизе кругосветное путешествие, но она попросила провести медовый месяц в Италии. Он удивился тому, что ее тянуло только туда и ехать куда-либо еще ей не хотелось. Еще одной неожиданностью стало для него упорное желание Лизы найти маленький городок под Римом с каким-то невзрачным фонтаном.
Название городка она не помнила, и фонтан, видимо, не был архитектурной достопримечательностью, а на вопрос – почему это для нее так важно, обещала когда-нибудь рассказать. Они исколесили прибрежные городки, останавливаясь в них на день-два, и находили разные фонтаны. Этьен шутил, уж не ищет ли Лиза клад, замурованный ее царственными предками под струями фонтана. Она смеялась и утвердительно кивала головой. Однажды в одном из городков они вышли на небольшую площадь, и Лиза остановилась как вкопанная – впереди по ходу возвышался неказистый фонтан. Этьен с интересом посмотрел на жену. Она легонько погладила шершавые камни.
– Где копать? – съехидничал Этьен.
Лиза ничего не ответила. Подняв намокшие глаза, сказала:
– Пошли!
Больше фонтанов они не искали. Переехав в Неаполь на роскошную запущенную виллу родной тетки, приезжавшей сюда крайне редко, но отвергающей даже мысль о продаже, Этьен погрузился в сладостную нирвану любви и покоя. Лизе нравилось плескаться в теплом море, гулять под пятнистыми платанами по улице Гарибальди. Неаполь, раскинувшийся амфитеатром в бухте Тирренского моря, напоминал ей родной город, а она, покрываясь бронзовым загаром, все больше походила на итальянку. Этьен любовался ее грацией и жалел, что не родился художником. Лизе тоже было удивительно хорошо и спокойно рядом с мужем. Никогда не знавшая отца, она нашла в Этьене то, что искала: заботу и защиту. А Этьен, давно созревший для отцовства, перенес нереализованный потенциал на жену. Она засыпала у него на плече под чтение французских сказок для детей, а днем читала вслух отрывки из подобранной им литературы, он исправлял, объяснял и очень терпеливо, шаг за шагом, обучал правильно и красиво говорить. Уроки не прошли даром, и Лиза все реже комплексовала в обществе друзей-интеллектуалов и разношерстной родни, удивляясь самой себе, когда неожиданно плавно и легко складывалась фраза. Иногда даже пугалась этого, как человек, который знает, что плавать не умеет, но брошен в открытое море и вынужден барахтаться. Он плывет до тех пор, пока не вспоминает, что плавать не умеет, и в этот момент – идет камнем на дно. Труднее всего было заставить себя поверить в то, что можно заговорить на чужом языке, и это так же естественно, как водить автомобиль, играть на рояле и много всего такого, что кажется невозможным в начале обучения и что потом становится твоей второй натурой.