Они поднимают руки в унисон, когда песня достигает своего крещендо. Они как будто протягивают ко мне руки. Умоляют меня.
Прекрати это, поют они. Успокой нашего беспокойного бога. Утихомирь его гнев. Будь достойным обменом на мир.
С кульминацией песня заканчивается, и тишина заполняет комнату.
Мужчина, который рисовал музыку вокруг меня, теперь плывет надо мной. Слои серебристой ткани вокруг его плеч вихрятся и сплетаются. Он обращается к залу, поворачиваясь по ходу речи.
— Сегодня день пятилетнего летнего солнцестояния. День, когда мы должны принести Лорду Крокану подношение, как он того требовал. Кто принес нам это подношение?
— Я. — Мужчина с бледными светлыми волосами плывет над остальными. Как только я смотрю на него, все остальное отступает.
В глубине сознания звучит медленная, нежная мелодия. Ее поет одинокий певец, где-то глубоко в моей душе. Песня, которая предназначена только для меня…
И для него.
Кто он?
— Герцог Копья, расскажите нам о предложении.
— Виктория — уважаемая женщина. Женщина, которая пожертвовала многим, чтобы быть здесь. Она поклялась мне своей жизнью, всем, что она есть, что она принесет мир в ярость Лорда Крокана. — Пока он говорит, каждый импульс моего сердца пытается притянуть меня ближе к нему. Оно умоляет меня покинуть место, где я сижу, и плыть к нему. Обнять его…
Странно.
— Как и предсказывал мой отец, — снова заговорил первый мужчина с каштановыми волосами, — когда он общался со старым богом: Крокан хочет, чтобы женщина, богатая жизнью и руками Леллии, спускалась в Бездну только раз в пять лет.
В ответ на его слова в комнате раздается стук: деревянные копья ударяются о корни, выстроившиеся вдоль стен.
— Сегодня день проводов, день, когда мы передадим наши песни и наши пожелания жертве, чтобы она дошла до ушей нашего владыки Крокана. Мы приглашаем вас одарить ее своими благословениями. Завершить ее помазание. И подтвердить свою веру в старых богов, которым мы обязаны своей жизнью и смертью.
Мужчины уплывают, оставляя меня одного в центре комнаты. Я кусок мяса, предложенный для разделки. Все смотрят на меня голодными глазами и отчаянными взглядами.
Снова начинается пение, низкий гул на заднем плане. Как будто все одновременно тихонько бормочут. На этот раз нет ни слов, ни внутреннего смысла, насколько я могу судить. Я настолько сосредоточена на понимании песни, что не замечаю, что кто-то приближается ко мне, пока он не оказывается у пьедестала.
Это молодой человек, не старше семнадцати лет. Он склоняет голову и молитвенно сжимает руки над грудью. Сирена протяжно и одиноко поет. В этом гимне я слышу слова:
— Направь мою мать к ее покою. Позаботься о моем брате, который последовал за ней, поддавшись гниению. Пусть моря успокоятся и очистятся. Пусть Вечное Море станет океаном, в котором царят радость и покой. — Закончив, он держит свою руку передо мной. На моем плече появляется точка, которая охватывает всю его песню, затем он отходит.
Следующей подходит молодая женщина. Так же, как и юноша, она сцепляет пальцы рук перед собой и склоняет голову, прежде чем начать петь.
— Пусть наши поля будут благословлены теплыми и чистыми приливами. Пусть призраки не преследуют наши берега. Пусть ярость в твоем сердце, Лорд Крокан, наконец-то утихнет.
Ее метки появляются на мне в виде другого цвета — на тыльной стороне моих рук. Когда она в последний раз встречается с моими глазами, я выдерживаю ее взгляд. В ней есть что-то почти знакомое…
Она отпускает меня, и к нам подходит следующий человек.
Сирены и их личные песни, исполняемые только для меня, кажутся бесконечными. Одна за другой они появляются передо мной. Они поют свои отчаянные стихи, пронизанные печалью и тоской. Их прикосновения парят надо мной, и одним пальцем они перекладывают на мои плечи груз всех своих надежд.
Это сокрушительно.
Все они отчаянно ждут — умоляют — того дня, когда услышат эти сладкие слова, Все в порядке, вам больше не нужно беспокоиться. Вы в безопасности.
Я хочу сказать им об этом. То немногое, что я могу выжать из этих своих усталых костей, я хочу передать им. Я начинаю тихонько напевать в ответ на их пение. Затем я начинаю петь громче, вместе с ними. Я не произношу никаких слов, не пытаюсь проникнуться каким-либо намерением. Это их момент. Я не хочу отнимать его у них. Скорее, я хочу солидаризироваться с ними. Единственное, что мне хотелось бы сказать, если бы я вообще что-то говорил, Я слышу вас. Я вижу вас.
Часы тянутся. Один за другим они приходят ко мне. Снова и снова, и снова, и снова мне пишут их голоса. Мое тело как будто растворилось во всем многообразии цветов и звуков. Все неприятные ощущения, которые я мог бы испытывать от прикосновений незнакомых людей, уходят вместе с моим физическим сознанием.
Есть только наша торжественная песня. Наша общая молитва.
Мои проводы.
И тут же в комнате наступает тишина. Мое тело медленно возвращается ко мне. Я моргаю, глядя в потолок, на призрачные деревья, которые тянутся ко мне, как руки самой Леллии, протягивающие руки, чтобы обнять своих живых детей. Мой подбородок, следуя за движением глаз, опускается. Я не помню, как откидывал голову назад в песне. Не помню и этого человека со странной мелодией, которая бьется в такт его сердцу, когда он приближается.
Но сейчас он парит передо мной. Один его пристальный взгляд — и мир рушится.
Я снова хочу. Я снова чувствую. Воспоминания о нем не дают мне покоя, заземляя меня здесь, в этом месте. Как они и предупреждали. Он моя привязка к этому миру и всегда будет ею. Я знаю эту непреложную истину в своей душе.
Но вместо того, чтобы вызывать разногласия, он укрепляет мою уверенность. Он стал олицетворением всего того, за что мне еще предстоит бороться. Возможно, я не вспомню всех мужчин и женщин, которые были до меня и пели. Но я буду помнить его. Даже в самых дальних уголках Бездны, куда никогда не проникал солнечный свет, когда все остальное померкнет… останется свет, который он зажег в моем сердце. Счастье и радость, о которых я уже давно забыл.
Но как же его зовут? Этот вопрос жжет мой разум, пока он поет для меня, как я знаю, в последний раз. Он протягивает руку и проводит пальцем по воде, рисуя на моем теле, не прикасаясь к нему. То же самое он делает левой рукой. Потом правой. И снова. И снова.
Песня начинается тихо и одиноко, как и всегда. Но я наконец-то слышу в ней слова.
Я слышу историю о мальчике, который пытается быть достойным звания, которое ему досталось. О народе, за который он боится. Горе от того, что его дом… и его мать… исчезают.
Его рассказ переходит в настоящее, и голос меняется вместе с ним. В нем звучат трели счастья, протяжные ноты. Он встретил кого-то в этой сказке, которую он плетет из звуков, и никогда еще не было более счастливого голоса. Более радостного припева. Не знаю, поет ли он только для моих ушей, но я слишком увлечен, чтобы беспокоиться об остальных.
Пой для меня, говорит мое сердце. В последний раз, спой для меня.
Спой для меня, словно эхо повторяет он, так же, как и все эти месяцы назад.
И я пою.
Я возвышаю свой голос в унисон с его. Он протягивает мне руки, и я беру их, слегка дрожа. Мы плывем над воем сирен, через отверстие в потолке, которое заслоняли деревья анамнеза. Остальные следуют за нами; я не только чувствую, но и слышу их, когда они присоединяются к нашей песне. Но единственный голос, который имеет для меня значение, — это голос этого мужчины.
Он держит наши руки между собой, подталкивая нас вверх силой своего хвоста. Его глаза прикованы к моим, как и всегда. Одним только взглядом он как бы говорит мне: не бойся.
Я боюсь, хотела бы я сказать ему. Но я боюсь не за себя. Я боюсь за него. За то, что последует за моим уходом из этого мира.
Мы выходим в открытое море через вершину большой коралловой трубы, органично растущей из замка под нами. Из этой трубы выходит большая незаконченная арка, похожая на мост, разрезанный на две части; это сооружение невозможно удержать над водой. Я вижу его таким, какой он есть: длинный настил, тянущийся к Бездне.
Мой последний заплыв.
Мужчина с печальными глазами доводит меня до самого конца, наши руки по-прежнему переплетены. Остальные сирены вылетают в открытое море, как летучие мыши из пещеры в сумерках, чтобы засвидетельствовать свое присутствие. Но они не разлетаются и не приближаются, а зависают и наблюдают издалека. Хор из четырех сирен занимает свое место на полпути к разрушенной арке, в середине между нами и остальными сиренами.
Песня замедляется, все голоса стихают. Его голос остается последним. Но даже он исчезает, когда он отпускает мои руки.
Не уходи, хочется сказать мне. Не оставляй меня.
Он дал мне так много, и в конце концов все, чего я могу желать, — это большего. Воспоминания возвращаются, такие же краткие и туманные, как мерцание фонаря на стене корабля. Еще один день, чтобы посмотреть в его глаза. Еще одна ночь поцелуев, еще одна ночь засыпания в его объятиях. Еще один миг страсти, который заставит меня почувствовать себя более живой, чем я когда-либо чувствовала себя женщиной из настоящей плоти и крови.
Теперь не слышно ни звука. Море неестественно неподвижно, словно затаив дыхание, ждет.
— Илрит, — шепчу я.
Его глаза расширяются. Он видит, что я вижу его. Мое знание. Мои руки снова хватаются за его руки, дрожа, словно плотина, возведенная в моем сознании, тщетно пытается отгородиться от меня.
— Илрит, — говорю я более уверенно. — Я…
— Луна восходит! — кричит Вентрис. В ответ раздается рев, грозящий расколоть море на две части.
Морское дно грохочет, волны вздымаются, закручиваясь вниз в вихре красной гнили и смерти. Каждый рисунок на моей коже сгущается. Чернила вибрируют, словно пытаясь разорвать меня на части. Тысячи песен, наложенных друг на друга, в диссонансе с тысячами криков, доносящихся из глубины. Я слышу их все, каждое изломанное и испуганное слово — сирены, зависящие от меня, и души, ждущие меня.