и… Он радовался каждому проявлению нормальной жизни, и вместе с этим росла боль и гордость за ленинградцев. Он сравнивал свою жизнь с жизнью тех, кто остался там, на судах, и тогда начинал понимать, как милостиво обошлась с ним судьба.
Роман был еще слаб, неуверенно ступал по деревянным тротуарам, но постепенно силы возвращались к нему.
Ждали отправки конвоя. Она почему-то задерживалась. Роман волновался. «Гурзуф» был первым судном, на котором ему придется идти в сложный рейс капитаном. Предстояло плавание в конвое. Он не имел о нем никакого представления. Пришлось сразу же приняться за изучение разных инструкций и положений.
На свое судно он ездил каждый день. Оно стояло далеко от порта на причале, носящем название «Экономия», добираться до него было долго и трудно.
На «Экономии» кроме «Гурзуфа» конвоя ожидали несколько союзных судов — американских и английских.
Как-то в морском клубе свободных мест не оказалось, и он подсел к двум морякам с английского парохода. Оба сидели за столиком нахохлившиеся, мрачные. Роман поздоровался, попросил разрешения сесть.
— Присаживайтесь, капитан.
Один из офицеров подвинул Роману стул. Оба они оказались штурманами с транспорта «Пасифик».
— Как идет жизнь? — спросил Роман.
Тот, что был постарше, засмеялся.
— Жизнь, жизнь. Какая это жизнь. Прозябаем. Курите, — он протянул Роману пачку сигарет. — Скучно у вас, однообразно. Продуктов достать нельзя. Свежих овощей, фруктов, парного мяса… Мечтаю о хорошем бифштексе с кровью. Даже девочек здесь приходится искать, как это у вас говорят, «днем с огнем». Мы привыкли к другому. Наше командование просило открыть дома, где моряк мог бы отдохнуть после тяжелого похода, но ваше пуританское правительство отказало.
Может быть, в другое время Роман ответил бы англичанину шуткой, но сейчас слова офицера звучали насмешкой.
Перед глазами Романа встал блокадный Ленинград.
Он шел с Валей из госпиталя по заваленному снегом, настороженному городу.
— Отдохнем, Рома, — умоляюще попросила она, останавливаясь. — Совсем идти не могу. Видишь, какая стала.
Они остановились у серого, мрачного дома. Темные, забитые фанерой окна неприветливо смотрели на улицу. Валя прислонилась к мужу. Где-то в отдалении ухала пушка. Изредка по небу чертил луч прожектора. Замирал на минуту и исчезал. Роман обнял жену.
— Что с нами будет? — тихо спросила Валя. — Не вовремя началась наша любовь…
Он ничего не ответил, только крепче прижал ее к себе.
— Рома, — прошептала Валя, — если доживем до конца… никогда не будем расставаться. Ведь я не знаю тебя по-настоящему. Всё минуты, урывки…
Так они постояли еще несколько минут.
— Пошли, — наконец сказала Валя, и добавила: — Знаешь, когда кончится война, будем есть только картошку и черный хлеб. Это самое вкусное, что есть на свете. Самое вкусное.
А тут фрукты, бифштексы.
Роман еле сдержался, чтобы не наговорить резкостей. Инструкция обязывала быть вежливыми с союзниками. Они наши гости!
Его знакомый старший лейтенант, приехавший из Полярного, с возмущением и горечью рассказывал ему, как на английском минном заградителе «Адвенчур» привезли негодные взрыватели. Ни один из них не взорвался. На этом же судне находились мины для глубин в двадцать пять метров, совершенно непригодные и бесполезные для нас. Наше командование заказывало глубоководные мины.
Но он знал и другое. Английские моряки храбро воевали, приводили корабли с оружием, гибли в конвоях… Англичане с большим уважением относились к русским. Эти двое были исключением.
Потому Роман постарался ответить как можно спокойнее:
— Вы правы, чиф[1]. Нам сейчас не до развлечений. Пока придется смириться с сухими фруктами и овощами. Надо считаться с военным временем. Полагаю, что команда «Пасифика» не погибнет от того, что некоторое время будет есть бифштексы из мороженого мяса… Что же касается публичных домов, действительно, у нас они не приняты.
— Если вам не надо, подумайте о нас…
— С такими союзниками пропадешь, — буркнул молодой англичанин с нашивками второго помощника.
Роман вспылил. Он забыл про инструкцию и учтивость.
— Знаете что? Я не удивлюсь, если вы схватите чемодан и покинете свой «Пасифик» сразу же, как он получит первый снаряд в борт. Вам следовало сидеть дома, есть свежие овощи и фрукты, а не плавать в конвоях. Девочек тоже можете получить дома. Мы не на пикнике, а на войне.
Роман чувствовал, что говорит не то, грубит и, вероятно, англичане пожалуются на него, но остановиться уже не мог. Он говорил громко. Сидящие за столиками повернули головы. Удивленные непривычным тоном, собеседники Романа молчали, а он уже не помнил себя.
— Я никогда не стал бы требовать того, что требуете вы…
Из-за соседнего стола, где сидело несколько американских моряков, поднялся рыжеволосый высокий человек с капитанскими нашивками. Он встал рядом с Романом и сердито сказал, обращаясь к англичанам:
— Слушайте, парни, нам не нравятся ваши разговоры. Вы ставите нас в неловкое положение. Не обижайтесь на них, капитан, они плохо воспитаны, — обернулся к Роману рыжий.
— Я не сказал ничего обидного. Всё факты. Что, скажите, вы довольны пребыванием в Архангельске?
Англичанин торжествующе посмотрел вокруг.
— Доволен я или недоволен, неважно. Но мы находимся в союзной стране. Ее надо понимать и уважать. России сейчас очень трудно.
— Неизвестно, кто несет основную тяжесть войны, — ворчливо проговорил англичанин. — Ковентри, Лондон, многие наши города превращены в развалины. В мой дом в Гримсби попала бомба… Ежедневно гибнут десятки наших судов на всех морях… Да не в этом дело. К нам относятся здесь не так, как нужно было бы…
За столиком, у которого сидел рыжий, засмеялись.
— Ну вот, начинается старая, надоевшая всем песня. Вы не оригинальны, Шоу.
Англичане встали.
— Не хочется спорить с вами, О’Конор. Мы лучше уйдем. Пользуйтесь тем, что нас двое.
Большинство голосов будет на вашей стороне. Извините, капитан, если мы чем-нибудь обидели вас. Поверьте, мы не хотели этого. Пойдемте, Барт.
— Идите, идите, Шоу, и подумайте об учебном заведении, где сможете брать уроки хорошего тона.
Под насмешливые замечания американцев англичане пробирались к выходу.
Роману стало не по себе. Он привлек всеобщее внимание. А рыжий стоял как ни в чем не бывало под одобрительный смех своих приятелей. Потом он повернулся к Роману.
— Прошу вас, капитан, не считайте нас такими же дураками, как те двое. Мы думаем иначе и понимаем, как все сейчас сложно. Меня зовут Патрик О’Конор, капитан парохода «Оушен Войс».
Роман пожал руку американца.
— Пойдемте к нашему столику, капитан. Мы принесли с собой пару бутылок хорошего «олд скотч».
Роман поблагодарил, но от приглашения отказался. Выйдя на улицу, он вдохнул свежий, пахнущий сосновыми досками воздух. Стояла северная светлая ночь. Пустынная прямая улица с блестящими полосами рельсов уходила вдаль, теряясь где-то между низеньких деревянных домиков. Холодный ветер обвевал разгоряченное лицо. Роман думал о только что происшедшей в столовой ссоре. Ему было приятно, что его поддержали. Но какой-то осадок остался.
Из-за позднего времени трамваи уже не ходили. Он медленно брел по деревянным мосткам. Позади послышались шаги. Роман обернулся. Его догонял О’Конор.
— Кэптен! Застопорьте ход, — крикнул американец, увидев, что Роман его заметил.
Роман остановился.
— Слушайте, мастер[2], товарищи просили меня еще раз сказать вам, что они огорчены. Им показалось, что вы ушли обиженным.
Роман покачал головой.
— Нет. Но инцидент неприятный.
О’Конор нахмурился.
— К сожалению, есть всякие, но мы честно воюем и не жалеем жизни, когда требуется. Я буду рад, если вы зайдете ко мне на пароход. Вы ведь с «Гурзуфа»? Наши суда стоят рядом. Или я приду к вам?
— Приходите.
На следующий день О’Конор появился в каюте у Романа. Они долго сидели за обедом. Американец рассказывал о последнем конвое из Англии в Мурманск.
— Вы не можете себе представить, капитан, что это был за рейс. Дьявольская погода! Никакой видимости, всю дорогу снежные заряды и штормяга. Мой «Оушен Войс» не маленькое судно, но и он почти не вылезал из-под воды. Волны накрывали его до средней надстройки. Приклепанные к палубе стальные трапы оторвало и снесло за борт, вентиляторы срезало, две шлюпки разбило… Вот в такой обстановке продвигался наш «PQ-13»[3].
— А как себя чувствовали корабли охранения? — спросил Роман.
— Еще хуже, чем мы. Эсминцы трепало так, что они могли сломаться или опрокинуться. Длинные, узкие… Милях в ста пятидесяти от берегов Мурмана конвой атаковали.
Флагман, английский крейсер «Тринидад», не успел отклониться от торпед. Он получил большие повреждения, но, несмотря на них, командир крейсера все же вступил в бой. Тут к нему на помощь подскочили два русских эсминца. «Сокрушительный» и «Гремящий». Надо было их видеть! Эсминцы выбрасывало из воды, потом они исчезали в пене. Казалось, что они никогда больше не вылезут из-под беснующихся валов, но они снова появлялись и, мало того, вели точный прицельный огонь. Если бы не они, «Тринидаду» пришлось бы плохо. Немцы ушли восвояси…
Тридцать первого марта транспорта уже входили в Кольский залив и воздавали хвалу господу, что все кончилось хорошо, как гитлеровцы повторили нападение на конвой с подводной лодки. Еще раз эсминцы показали, что они — надежные защитники. Пока тяжело груженные суда неуклюже маневрировали, «Гремящий» ринулся на лодку. Она погрузилась, не успев атаковать. С «Гремящего» сбросили глубинные бомбы, да так удачно, что через несколько минут на поверхности плавали соляр, обломки, масло. Не успел конвой построиться в походный ордер, как прилетела группа «юнкерсов». «Гремящий» встретил их огнем зениток. Один самолет сбили, а остальные не решились продолжать бой…